Блицкриг идеомании

Арест временного правительства

Ленин – демонический гений революции – первым понял, что для торжества идеологии необходима партия, которая организовывается и воспитывается с единственной целью – захвата власти: «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию... а на Россию, господа хорошие, нам наплевать». Разгром системы традиционных ценностей, пропаганда нового учения, политическая борьба – служат главному: подготовке партии к захвату власти. Все, кто мешает основной цели, объявляются штрейкбрехерами, оппортунистами, контрреволюционерами. Ленин в течение двадцати лет маниакально боролся за создание революционной партии. Он отмежевывался от всех, отказывался от всего, ссорился со всеми, – если это мешало создавать структуру профессиональных ниспровергателей старого мира. Он предпочитал оставаться в меньшинстве, только чтобы сохранить дисциплинированную организацию – рычаг политического переворота. И когда настал момент, он мог заявить: “Есть такая партия” – воспитанная подпольной и легальной революционной борьбой, школой террора и демагогии когорта маньяков идеологии.

«Большевики - профессионалы революции, которые всегда смотрели на нее, как на «дело», как смотрят на свое дело капиталистический купец и дипломат, вне всякого морального отношения к нему, все подчиняя успеху. Их почвой была созданная Лениным железная партия. Почва не Бог весть, какая широкая - было время, когда вся партия могла поместиться на одном диване, - но зато страшно вязкая. Она поглощала человека без остатка, превращала его в гайку, винт, выбивала из него глаза, мозги, заполняя череп мозгом учителя, непомерно разросшегося, тысячерукого, но одноглазого... Вся страстная, за столетие скопившаяся политическая ненависть была сконцентрирована в один ударный механизм, бьющий часто слепо - вождь одноглазый, но с нечеловеческой силой. И все же эта машина была почти стерта в порошок Столыпинской каторгой и ссылкой, где получили свою последнюю шлифовку многие из нынешних государственных деятелей России. Было разрушено все, кроме традиции, кроме плана, чертежа (ведь здесь единство механическое, а не органическое), материала злобы и несломленной воли вождя» (Г.П.Федотов). Надо сказать, что в период с 1914 по 1917 год, когда большевистская партия действительно во многом была вытеснена из сферы активной деятельности, а Ленин в ссылке занимался революциями в европейских странах, по инерции забрасывая Россию революционными посланиями, дух растления действовал в лице думской оппозиции и либеральной публицистики. В обществе доминировало равнение на радикальный край, хотя и изрядно потрепанный.

В течение двух десятилетий большевистская партия делала все, чтобы усугубить все болезни России, коварно использовала все возможности, чтобы разложить духовные основы общества. К 1917 году в обществе все более выплескивались ложно направленные социальные энергии и подпольные стихии: в культурных слоях – чувство вседозволенности у одних, безволие, апатия, уныние – у других, в социальных низах – смута, ненависть, разбой. На этом фоне идеологические силы сосредоточиваются на захвате государственной власти. Когда грянула общенациональная катастрофа, «палочки» большевизма быстро размножились в ее питательном бульоне.

Убиение царя Николая с семьей

Ленин, в отличие от своих партийных коллег, понимал, что высшие революционные идеалы – это фикции для затуманивания умов, кляпы в рот оппонентам. Он маниакально, вопреки воле большинства членов своей партии и ЦК, толкает партию к государственному перевороту. Его поддерживал только Троцкий. Накануне восстания Ленин шантажировал соратников по руководству партией: «Если вы сейчас не согласитесь со мной и Львом Давидовичем, мы пойдем к матросам».

Менее радикальные идеологические силы – эсеры и меньшевики, либеральные партии, антигосударственно настроенная интеллигенция - также следовали этой генеральной линии идеомании, разлагая культуру, общество, государство, подвергая фальсификации все жизненные ценности. Действительно, большевики подняли власть, которая пала, но рухнула она вследствие длительного разложения духовных устоев. То, что называется социалистической революцией, есть захват идеологическими силами государственной власти, мощь которой необходима для завоевания всех сфер жизни. После большевистского переворота идеология насаждается средствами государственного насилия.

Несмотря на тяжелейшую войну, к началу 1917 года в России мало что предвещало катастрофу. Даже Ленин, отчаявшись, заявил в конце 1916 года в Швейцарии, что нынешнее поколение не доживет до российской революции, и занялся организацией переворотов в других странах Европы. Но духовная болезнь, помрачение умов правящих и образованных сословий достигли такой силы, что они, внутренне порвав с традиционными российскими ценностями, так или иначе, толкали страну к революционным потрясениям.

Решающим моментом стало отречение императора, что ввергло Россию в череду катастроф. Либеральные думские политики в союзе с начальником Генерального штаба Михаилом Алексеевым и командующими фронтами по существу изолировали монарха и вынудили его к отречению. Атмосферу своего окружения свергнутый самодержец лаконично зафиксировал в дневнике: “Кругом царит обман, трусость и измена”. У честнейшего и христиански кроткого Николая II не доставало монаршей воли, чтобы противостоять беспринципному и наглому давлению заговорщиков. Правящая элита, предав монарха, изменила традиционным ценностям, на которых зиждился жизненный уклад, что и вызвало его немедленное крушение. Монарх был не только источником законности, писаного права, но для большинства народа он был духовным авторитетом, концентрирующим общественное сознание на служении, общественную волю на долге: люди подчинялись власти не силой, а непреклонностью ее авторитета.

Когда духовное разложение достигло предела, распад оказался стремительным. С отречением царя люди потеряли не только священный символ власти, но и жизненные ориентиры, иерархию, упорядоченность: «Народ в массе своей срывается с исторической почвы, теряет веру в Бога, в царя, теряет быт и нравственные устои... В его сознании, на месте тысячелетних основ жизни, образовалась пустота» (Г.П.Федотов).

До рокового момента большинство населения России оставалось верным монархии как единственно законной преемственной власти и традиционной жизненной установке. Для православного русского народа царь был и главой Церкви. Когда рухнули устои, авторитет которых был незыблемым, мгновенно распалась связь времен, исчез источник и принцип законности, померкла жизненная ориентация. Это была катастрофа: раскрепощались хаос, демонические стихии и агрессия, которые в любом обществе сдерживаются государственными, моральными и религиозными скрепами. Отсюда невиданный разгул насилия, разбоя. Поскольку человеку психологически невозможно жить вне всякой системы мировоззренческих координат, он стремится обрести новые ориентиры, но уже вне традиции. Ниспровержение властного авторитета и разрушение привычной жизненной установки вызывает реакцию агрессивного отвержения традиции, прежде всего и наиболее всего со стороны тех слоев общества, которые были бессознательно, но беззаветно ей верны. Они будто мстят своим вчерашним авторитетам за то, что те не оправдали их надежд, своим падением предали и покинули их.

Это общечеловеческое свойство усугублялось русским максимализмом. Русский человек способен на величайшее творческое напряжение и нравственный подвиг, но, как правило, при сохранении духовных авторитетов и преемственности традиции. Когда же рушились традиционные духовные устои, Русь впадала в череду междоусобиц и смут, в которых разнуздывались разрушительные и агрессивные инстинкты. Состояние народа в такие смутные времена безцарствия передает Пушкин в “Борисе Годунове”: “Народ (несется толпой): Вязать! Топить!” Здесь все точно, вплоть до ремарки - народ превращается в толпу. Только после отречения монарха армия, крестьянство, рабочие оказались полностью восприимчивыми к большевистской пропаганде, наиболее радикально отвергающей старый порядок. И поэтому часть православного народа предалась поруганию святынь.

При анализе тех роковых событий необходимо учитывать и силы собственно народного, то есть крестьянского, национального инстинкта. Из-за трагического раскола русской жизни народные массы никогда не считали «своим» ни русское дворянство и барство, ни русскую правительственную бюрократию, которая вышла из национально чуждого дворянства, ни интеллигенцию, которая даже в разночинцах была идейным детищем дворянства. Крестьянские массы считали своей только монархию, все же «средостения» между народом и монархией были для него чужими и чуждыми всегда. И вот монархия рухнула, преданная и сокрушенная этими самыми «средостениями». Каковым могло быть самоощущение крестьянского большинства - 80% населения России?

Прежде всего - полное недоумение и растерянность из-за совершенно неожиданного крушения всех основ жизни. С исчезновением монархии исчезла духовно и граждански организующая сила. Жизнь полностью обессмысливалась, что для русского человека невыносимо. Естественно, что в лишенной смысла жизни отчаянно агрессивные судороги масс обрушиваются в первую очередь на головы тех, кто порушил страну и жизнь. Разнуздывается чувство бесконтрольности и безответственности, вседозволенности: сохраняй только свое, а все вокруг - чужое, поэтому - грабь. Таким образом, крестьянские массы стихийно лютуют в 1917 году не потому, что в этом сказался извечный анархизм народа, но потому, что по вине российской элиты они вброшены в безысходную ситуацию: самые консервативные и трудовые сословия страны были в одночасье лишены устойчивого жизненного уклада. Раскрепощается вековечная агрессия против всех «средостений», порожденных дворянством: грабь и жги усадьбы. Мужик пытается излить накопившуюся злость на всех вокруг, ибо все стало чужим, своего ничего не осталось после свержения домоправителя - Монарха.

Вместе с тем, при большой распространенности антимонархической агрессии в 1917 году, она не была не всеобщей. Проявляли эту агрессию, по преимуществу, слои люмпенизированные: большевистские, пробольшевистские и прочие революционные группы, пролетарии (вчерашние крестьяне, вырванные из органичного жизненного уклада, и не имеющие нового), солдаты (тоже крестьяне, оторванные от земли и семей для непонятной для них военной мясорубки, попавшие в городскую атмосферу революционного разгула). Представители же социальных слоев, еще живущих традиционным укладом (в период февраля-октября 1917 года - крестьяне, часть городских жителей, монашество, духовенство), как правило, продолжали относиться к монаршей семье с должным почтением.

В этой проблеме важно, что до момента отречения Николая II ситуация была совершенно другой: абсолютное большинство населения страны - крестьянской по преимуществу - было промонархическим. Антимонархические настроения были распространены только среди радикальных революционеров. Даже многие из октябристов и кадетов стремились (до Февраля - затем умонастроения стремительно меняются) не к отмене монархии, а к ее реформированию. И только неожиданное для большинства народа отречение Царя вызвало агрессивную реакцию мщения всем и всему (в том числе и монархии) за крушение всех жизненных устоев.

Таким образом, нельзя это сложнейшее состояние национальной души сводить к тезису: русский народ предал своего монарха. Это была общая для всех болезнь, беда и вина. Каждое сословие и каждый его представитель несет свое бремя исторической вины и ответственности. Есть в этом историческая вина и Царя. Помимо многих других обстоятельств, которые были ему подвластны и которые в результате способствовали скатыванию страны к революции, можно представить себе только один его поступок, который мог бы предотвратить многие катастрофы. Если бы Николай II выдержал роковой момент и не отрекся от престола, то события перевалили бы пик кризиса (острота которого была во многом инспирирована искусственно) и вся история России была бы другой. Не было бы большевистской революции, гражданской войны, сталинизма и прочее. Понятно, чтобы выдержать огромное давление, которое на него оказывали все окружающие его группы, необходимы сверхчеловеческие силы, которых, конечно, не было у Николая II. То есть, он не имел сил проявить спасительную для страны монаршую волю, и в этом его слабость, беда и вина. Но так же и все другие решающие фигуранты событий совершали пагубные действия по глупости, слабоволию, эгоизму, амбициям, в основном же из-за всеобщей идейной маниакальности образованных сословий. Только немногочисленные революционные группы, особенно большевики, были одержимы инфернальной волей к власти, разрушению и уничтожению. Роль Царя и отражена в чине святости: не по праведной жизни, не по благим делам, а как царственный мученик, достойно принявший муки и смерть от богоборческих сил, чем искупил все свои земные слабости, ошибки и вины.

После ухода большевиков

Большевистская партия проявила в этих условиях нечеловеческую волю и революционный сверхпроффессионализм. Смольный институт благородных девиц Петрограда в эти роковые дни был жерлом идеомании, откуда духовное беснование с бесовским же практицизмом консолидировало всю всплывшую муть и чернь, и распространялось по огромной стране. Инфернальную атмосферу дьявольского подиума - кузницы революции описывает очевидец: «Назвать заседанием то, что непрерывно творилось в Смольном, впрочем, никак невозможно. Это мирное, спокойное слово здесь неприменимо. Сборища Петроградского Совета были не заседаниями, а столпотворениями. Здесь все находилось в движении, куда-то неслось, куда-то рвалось. Это была какая-то адская кузница. Вспоминая свои частые заезды в Смольный, я до сих пор чувствую жар у лица и помутнение взора от едкого смрада кругом. Воля, чувство и мысли массовой души находились здесь в раскаленном состоянии. С подиума эстрады точно и злостно, словно удары молота на наковальню, падали упрощенные формулы и страстные призывы вождей международного пролетариата. Особенно блестящ, надменен и горяч был в те дни Троцкий, особенно отвратителен, нагл и пошл - Зиновьев. Первому хотелось пустить пулю в лоб, второго - растереть сапогом. Унижало чувство бессильной злобы и черной зависти к тому стихийно-великолепному мужеству, с которым большевики открыто издевались над правительством, раздавали купленные на немецкие деньги винтовки рабочим и подчиняли себе полки петроградского гарнизона. Конечно, задача большевиков облегчалась тем, что заодно с ними действовали и все низменные силы революции: ее нигилистическая метафизика, ее народно-бунтарская психология, требующая замирения на фронте и разгрома имущих классов, ее марксистская идеология, согласно которой задача пролетариата заключалась  не в овладении государственным строем, а в окончательном разрушении его. Все это так, но надо все же признать, что в искусстве восстания, изучением которого особенно увлекался Ленин, большевики показали себя настоящими мастерами» (Ф.А.Степун).

Идейную одержимость в обществе инициируют идейные маньяки, но наступает момент, когда разбуженная инфернальная волна неотвратимо захлестывает всех. Атмосфера идеологической мании затмевает разум, отравляет нравственное чувство, подчиняет людей помимо их воли. Одному из персонажей воспоминаний Федора Степуна ЦИК Советов представлялся «огромною губкою, неустанно впитывающей в себя и разбрызгивающей по всей стране смертельный яд большевизма». Ф.А.Степун - сотрудник Временного правительства - не только рассказывает о событиях, но и передает гнетущую ядовитую атмосферу происходящего с февраля по октябрь 1917 года, а также помутненное состояние участников событий. «Слушая его и смотря... на кремлевские просторы за окном, я решительно не понимал, кто он, кто я, почему мы ночуем в царском дворце, что мы делаем, и что с нами творится. Часто находившее на меня чувство призрачности революции никогда еще не достигало такой силы... В душе было смутно и нехорошо: пребывание в царских покоях устыжало, словно я кого-то обокрал и не знаю, как бы так спрятать краденое, чтобы забыть о краже» (Ф.А.Степун).

Когда разрушены вековечные устои жизни и попраны святыни - большинство людей не могут не ощущать состояния потерянности, вплоть до потери собственной идентичности (кто он, кто я), а также не чувствовать своей вины. То, что всем правит бесовский призрак, - еще только смутно ощущается, но не осознается. О лихорадочной атмосфере Московского Государственного совещания августа 1917 года, на котором была собрана по существу вся правящая элита, Ф.А.Степун свидетельствует: «Я почувствовал предельную напряженность в господствовавшей в собрании атмосфере. Все были как в лихорадке, все чего-то боялись, на что-то надеялись, во всяком случае, чего-то ждали. Характерною чертою этого ожидания было то, что собравшиеся чего-то ждали не от себя, не от своего почина, а от каких-то тайных, закулисных сил... Все члены совещания разошлись с чувством... что события в ближайшем же будущем примут новый, и, скорее всего катастрофический оборот... Почти все вожди совещания ощущали свою примирительную тактику не как ведущий в счастливое будущее путь, а как канат над бездной, уже разделившей Россию на два непримиримых лагеря. Может быть, один только Керенский верил еще в то, что канат, по которому он, балансируя, скользит над бездной, есть тот путь, по которому пойдет революция».

Только одержимые большевики были железно целеустремленны, остальные политики подавлены, обезволены ощущением нарастающей катастрофы. У вождей революции потеряна цельность сознания, да и всякие стержни личности - все двоится в Феврале: «На Московском совещании раздвоение между голосом совести и сознанием необходимости идти ради спасения России на самые крутые меры достигло в Керенском наивысшего напряжения... По лицу Керенского было видно, до чего он замучен, и, тем не менее, в его позе и в стиле его речи чувствовалась некоторая нарочитость; несколько театрально прозвучали слова о цветах, которые он вырвет из своей души, и о камне, в который он превратит свое сердце... Но вдруг тон Керенского снова изменился, и до меня донеслись на всю жизнь запомнившиеся слова: «Какая мука все видеть, все понимать, знать, что надо делать, и сделать этого не сметь!». Более точно определить раздвоенную душу Февраля невозможно. Керенский говорил долго, гораздо дольше, чем то было нужно и возможно. К самому концу в его речи слышалась не только агония его воли, но и его личности» (Ф.А.Степун).

Патологичным было состояние всех участников агонии общества: «В его уме было больше выдумки, чем мысли, в его энергии больше натиска, чем стойкости, в его правильных взглядах какое-то искажение правды... Смотря на красивое, холодное, но одновременно и бредовое лицо готовящегося в Наполеоны якобинца, я ясно чувствовал, что этот молодой генерал или так скоро сорвется, что с ним идти не стоит, или так далеко пойдет, что с ним идти не след... Все, что он говорил, было правильно, но все же я чувствовал, что во всех его правильностях не было правды» (Ф.А.Степун). Инициаторы тектонических сдвигов февраля, обрушивших все пласты жизни, оказались совершенно несостоятельными в качестве спасителей Отечества. В атмосфере идеомании обессмысливались все смыслы и обесценивались все ценности, к действию оставались способными только слепо одержимые: «Революция, очевидно, вступила в период, когда слова, независимо от их правильности и талантливости, теряли не только всякую власть над жизнью, но и вообще всякий смысл. Наступило время рассекающих решений и решающих действий» (Ф.А.Степун).

Слова обретали антисмысл, ибо в идеологии они предназначены вызывать агрессивные аффекты, направленные на разрушение того, что слова именуют: «Почта русская кончилась уже давно, еще летом 17 года: с тех самых пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился «министр почт и телеграфов». Тогда же впервые появился и «министр труда» - и тогда же вся Россия бросила работать. Да и сатана Каиновой злобы, кровожадности и дикого самоуправства дохнул на Россию именно в эти дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода. Тогда сразу наступило исступление, острое умопомешательство» (И.А. Бунин).

Идеологическая маниакальность была не только господствующей атмосферой в обществе, она затмевала разум и становилась потребностью вполне разумных людей, среди которых передавалась одержимость ложью: «Лжи столько, что задохнуться можно. Все друзья, все знакомые, о которых прежде и подумать бы не смел, как о лгунах, лгут теперь на каждом шагу. Ни единая душа не может не солгать, не может не прибавить и своей лжи, своего искажения к заведомо ложному слуху. И все это от нестерпимой жажды, чтобы было так, как нестерпимо хочется. Человек бредит, как горячечный, и, слушая этот бред, весь день все-таки жадно веришь ему и заражаешься им. Иначе, кажется, не выжил бы и недели. И каждый день это самоодурачивание достигает силы к вечеру» (И.А. Бунин). В атмосфере инфернального подиума люди стремительно обезличиваются: «Одна из самых отличительных черт революций - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна» (И.А. Бунин). Епископ Феофан Полтавский писал о том времени: «Бесы вселились в души людей, и народ России стал одержимым, буквально бесноватым».

В сборнике статей русских философов «Из глубины», тираж которого в 1918 году был уничтожен большевиками, Н.А.Бердяев описывал сатанинское обличие революционно одержимой массы: «Личина подменяет личность. Повсюду маски и двойники, гримасы и клочья человека. Изолгание бытия правит революцией. Все призрачно. Призрачны все партии, призрачны все власти, призрачны все герои революции. Нигде нельзя нащупать твердого бытия, нигде нельзя увидеть ясного человеческого лика. Эта призрачность, эта неонтологичность родилась от лживости». Революция, уничтожая нормальную человечность, муштровала новый антропологический тип: «В стихии революции меня более всего поразило появление новых лиц с небывшим раньше выражением. Произошла метаморфоза некоторых лиц, раньше неизвестных. И появились совершенно новые лица, раньше не встречавшиеся в русском народе. Появился новый антропологический тип, в котором уже не было доброты, расплывчивости, некоторой неопределенности очертаний прежних русских лиц. Это были лица гладко выбритые, жесткие по своему выражению, наступательные и активные» (Н.А.Бердяев).

С февраля 1917 года началось уже всеобщее беснование, когда только немногие сохраняли духовное здоровье и силы сопротивления, и отныне всему народу предстояло пройти все круги ада. «На всякой революции лежит печать безблагодатности, богооставленности или проклятия. Народ, попавший во власть революционной стихии, теряет духовную свободу, он подчиняется роковому закону, он переживает болезнь, имеющую свое необратимое течение, он делается одержимым и бесноватым. Не люди уже мыслят и действуют, а за них и в них кто-то и что-то мыслит и действует. Народу кажется, что он свободен в революциях, это страшный самообман. Он - раб темных стихий, он ведется нечеловеческими элементарными духами. В революции не бывает и не может быть свободы, революция всегда враждебна духу свободы. В стихии революции темные волны захлестывают человека. В стихии революции нет места для личности, для индивидуальности, в ней всегда господствуют начала безличные. Революцию не делает человек как образ и подобие Божие, революция делается над человеком, она случается с человеком, как случается болезнь, несчастие, стихийное бедствие, пожар или наводнение. В революции народная, массовая стихия есть явление природы, подобное грозам, наводнениям и пожарам, а не явление человеческого духа. Образ человека всегда замутнен в революции, затоплен приливами стихийной тьмы и низин бытия. Тот светлый круг, который с таким страшным трудом образуется в процессе истории и возвышается над необъятной тьмой, в стихии революции заливается дурной бесконечностью ничем не сдерживаемой тьмы» (Н.А. Бердяев).

Пропаганда социализма первоначально была направлена на мобилизацию тех социальных иллюзий, к которым издавна был склонен русский человек. «В конечном счете, массы высказались за социализм, по-видимому, по той причине, что тот комплекс идей, на котором покоится социалистическое учение, чрезвычайно близок комплексу представлений локальной культуры типа сельской общины. Социализм - как бы постоянная мечта человечества об утерянном детстве. В идее социализм предполагает построение общества по типу большой семьи, где большая часть населения находится на положении детей или младших членов семьи: они делают то, что им велят, - их за это хвалят или ругают в зависимости от того, насколько хорошо сделано порученное дело, а то, в чем они нуждаются, они получают независимо от характера этого дела и его выполнения - главные потребности их всегда должны быть удовлетворены, как и чем - это уже забота взрослых» (К.Касьянова).

Но все большевистские лозунги после февраля 1917 года (землю - крестьянам, фабрики - рабочим) были прямым обманом. Главной цели эти утопии достигли - деморализовали народ иллюзиями, лишили его воли к сопротивлению насаждению нового порядка. Полученную после октября 1917 года паузу большевики всецело использовали для захвата и укрепления власти по всей стране (бескровное шествие советской власти), после чего поочередно свирепо подавлялось всякое сопротивление народных масс.

Таким образом, “Россия перед революцией оскудела не духовностью и не добротою, а силою духа и добра. В России было множество хороших и добрых людей; но хорошим людям не хватало характера, а у добрых людей было мало воли и решимости. В России было немало людей чести и честности; но они были рассеяны, не спаяны друг с другом, не организованы. Духовная культура в России росла и множилась: крепла наука, цвели искусства, намечалось и зрело обновление Церкви. Но не было во всем этом действенной силы, верной идеи, уверенного и зрелого самосознания, собранной силы; не хватало национального воспитания и характера. Было много юношеского брожения и неопределенных соблазнов; недоставало зрелой предметности и энергии в самоутверждении” (И.А.Ильин).

Крушение России явилось результатом сплетения многих исторических факторов, как случайных, роковых, фатальных, общего ослабления духа народа, так и действия активных враждебных сил. Россия попала в уникально сложные исторические обстоятельства и оказалась внутренне не готовой выдержать это испытание. “Политические и экономические причины, приведшие к этой катастрофе, бесспорны. Но сущность ее гораздо глубже политики и экономики: она духовна. Это есть кризис русской религиозности. Кризис русского правосознания. Кризис русской военной верности и стойкости. Кризис русской чести и совести. Кризис русского национального характера. Кризис русской семьи. Великий и глубокий кризис всей русской культуры” (И.А.Ильин).

Лейба Бронштейн

Уинстон Черчилль писал о русской катастрофе: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже претерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача уже была выполнена». Да, в натуральном плане ничего неизбежного не было. Но, очевидно, все решилось в незримых духовных сферах.

Итак, в России было еще много здоровых сил, она имела внутренние резервы для разрешения встающих перед нею проблем. Не свалила бы Россию ни мировая война, ни революционное брожение, если бы решающую роль не сыграл такой фактор, как помощь извне силам разрушения в критические моменты. В Вильно немецкий штаб издавал на русском языке большевистские газеты, которые затем распространялись на фронте. Миллионы германского Генштаба позволили малочисленной большевистской партии летом 1917 года издавать литературы больше, чем всем остальным партиям вместе взятым, и развернуть бешеную пропаганду. Финансовую помощь большевикам оказывала не только Германия, но и международная финансовая олигархия от банкира Я.Шиффа до лорда Мильнера.

Мировые силы зла концентрировались в России не только в натуральном, но и в инфернальном измерении. Создается впечатление, будто череда событий складывалась под воздействием оккультных и магических сил. Очевидно, в начале XX века из-за накопленных грехов народ почти лишился небесной защиты и оказался наедине с роковыми силами и фатальными стихиями, под потоком слепых случайностей и черных предзнаменований. Что ни происходит с тех пор в России, – все заканчивается наихудшим образом, все беды, которые можно себе представить, не обошли нас в роковой момент.

Если бы не две войны подряд, если бы не неудачи на фронте именно в этот момент, если бы не искусственный голод в столицах при избытке хлеба в стране, если бы в Петрограде была расквартирована гвардия, а не запасники, если бы Керенский не отрекся от Корнилова, что реанимировало большевиков! С другой стороны, если бы в России не было в этот момент такой партии, как большевистская, если бы у большевиков не было такого вождя, как Ленин (без его бешеной энергии и беспринципного расчета большевики не смогли бы совершить переворот), если бы Ленину не была протянута рука помощи из Европы! (Г.В.Плеханов - основоположник русского марксизма и учитель Ленина, хорошо знавший своего ученика, - при известии о захвате власти большевиками, в отчаянии возопил: «пропала Россия, погибла Россия».)

Цепь таких “если бы” можно продолжать, но отсутствие хотя бы одного из них делает октябрьский переворот 1917 года невозможным. В решающий момент роковая случайность определяла ход событий, но создается впечатление, что какая-то властная сила выстраивала ряд не случайных случайностей на погибель России. Очевидно, духовное помутнение в России достигло такого предела, когда происходящие события выпадают из обусловленности только натуральными связями, обрушиваются в инфернальные измерения. «С каждым веком, с каждым годом нарастало в России то страшное раздвоение, которое завершилось торжеством большевизма... Никогда, кажется, не открывалась так связанность всего в истории, сплетение причинности и свободы, добра и зла, как в нарастании русской катастрофы. А также конечная укорененность всего именно в самой глубине, там, где совершается духовный выбор. В России одновременно с нарастанием света, шло и нарастание тьмы: и есть страшное предостережение, суд и напоминание в том, что тьма оказалась сильнее» (прот. Александр Шмеман.)

Народ нарушил собственное предназначение и утерял линию своей судьбы, впал в эпоху безвременья, вновь, по образному выражению протопопа Аввакума, “выпросил у Бога светлую Россию сатана”. В этот момент будто на Россию направил взор сам дух зла и будто все силы небытия вдруг ощутили позыв обрушиться на нее. Что-то в те годы распалось в духовной природе человечества в результате некоей метафизической катастрофы, и это решило судьбу России, а затем и всего мира. Россия оказалась страной, на которую ополчились силы мирового зла, и разыгралась трагедия общемировая.

Когда мощнейшая в истории антихристианская сила внедрялась в Россию, в Церкви преобладало индифферентное отношение к духам коммунизма. Как пастырь и духоводитель народа Церковь не смогла мобилизовать национальное сознание на борьбу со смертельной духовной опасностью. В момент величайших испытаний, когда Россия оказалась втянутой в мировую войну, когда на нее обрушились мощнейшие антихристианские силы, в ней возобладало духовное разобщение, отщепенство всех от всех и всех вместе от духовного стержня русской жизни – Православия. Что и явилось предтечей войны гражданской.