Иерусалимский Патриархат и святыни Палестины в фокусе внешней политики России накануне Крымской войны.Часть 2

Тем не менее, К. М. Базили не сомневался, что похищение звезды стало делом рук католиков, вознамерившихся завладеть православными алтарями греков и армян в Вертепе и постепенно узурпировать права на звезду. А для этого им было необходимо добиться сначала права на возобновление (т. е. восстановление – М.Я.) ее украшения (ornement) [2], нуждавшееся в реставрации.

Теперь после «пропажи» Серебряной звезды с греческого алтаря католики стали проявлять повышенную активность. Энергично обозначая «обеспокоенность» Парижа по поводу этого инцидента и стремление к сотрудничеству с османскими властями, католическому духовенству удалось убедить набожную французскую королеву (Амелию – М.Я.) послать в посольство Франции в Константинополе в виде подарка дубликат звезды, гораздо более дорогой, чем пропавшая оригинальная. Что же касается виновника похищения, то он так и не был официально установлен и найден. Однако, по сообщению К.М. Базили, даже тогдашний губернатор Иерусалима Мехмет-паша, известный своими симпатиями в отношении Франции, был убежден в том, что именно сами латиняне сняли звезду. Поэтому он пообещал французскому консулу, что проведет собственное расследование и отыщет звезду при условии, что в ходе следствия не будет никакого иностранного вмешательства [3].

Однако Париж не упустил шанса вмешаться в это дело. В результате на следующий год французское правительство направило в Палестину специальную следственную комиссию во главе с Э. Боре (M. Eugene Bore), который по итогам ее работы опубликовал в 1850 г. брошюру под названием «Вопрос о Святых местах». Автор напоминал в ней об исторических правах католиков на христианские святыни, об имеющихся у них на руках соответствующих договорах, о необходимости возвращения под их контроль Святых мест, которых они были якобы лишены. Вину за исчезновение звезды автор бездоказательно возлагал на греческое духовенство.

К середине XIX в. интересы Ватикана и Парижа сошлись на вопросе, поднятом в брошюре Э. Боре. Папа Пий был заинтересован в дальнейшем расширении влияния католицизма в Святой земле, а французский принц-президент Луи Наполеон нуждался во внешнем «благословении» понтификом своих грандиозных политических начинаний. К их числу относилось усмирение внутренней оппозиции и разрушение Священного союза 1815 г., символа победы над Наполеоном Бонапартом (дядей Луи Наполеона – М.Я.). «Вопрос о Святых местах» послужил тем средством, благодаря которому в итоге папа Пий IX и Луи Наполеон сумели достигнуть поставленных перед собой задач. При активном участии Ватикана тема святых Палестины выплеснулась на страницы ведущих европейских газет, подогревая религиозные чувства общественности. Все громче раздавались недовольные возгласы по поводу «кражи» греками Серебряной звезды при попустительстве османских властей. Параллельно Пий IX всячески превозносил заслуги «истинного католика и рыцаря католической веры» Луи Наполеона в борьбе за Святые места.

В июле 1850 г. французский министр (т. е. посланник – М.Я.) при Порте бригадный генерал Ж. Опик, ссылаясь на франко-турецкий договор 1740 г., от имени всего католического мира вручил великому визирю Мехмету Али-паше официальную ноту, в которой излагались требования восстановить католическое духовенство в его прежних правах и привилегиях на Святые места, якобы восходящих еще к завоеванию Иерусалима крестоносцами в 1099 г. При этом к документу был приложен список «латинских святынь», на которые Франция выдвигала претензии, а именно: здание Рождественского собора в Вифлееме, пещера Рождества Христова (с правом восстановления на прежнем месте новой звезды), пещера Гробницы Богородицы в Гефсимании, камень Миропомазания и семь малых арок в Воскресенском соборе. Правительство Франции также заявило о своих притязаниях на ремонт купола ротонды над Кувуклией (часовней Гроба Господня – М.Я.) Воскресенского храма, а затем выдвинуло требование восстановить статус-кво его до пожара 1808 г. [4] Французский демарш был подкреплен аналогичными нотами дипломатических представителей Бельгии, Испании, Сардинии, Неаполитании, Португалии и Австрии [5].

В ответ российский посланник в Константинополе В.П. Титов [6] в особом меморандуме на имя великого визиря резонно возразил, что права Иерусалимской православной церкви на святыни Палестины неоспоримо древнее, ибо восходят еще к Восточной Римской империи. Кроме того, ссылаясь на Кючук-Кайнарджийский мирный договор 1774 г. (по которому Россия покровительствовала православному населению Османской империи. – М. Я.), русский дипломат представил Порте полтора десятка турецких фирманов, не только подтверждавших преимущественные права Иерусалимской православной церкви на Палестинские святыни, но и сводящими на нет притязания Франции.

Оказавшись меж двух огней, султан Абдул Меджид сформировал смешанную комиссию, куда вошли мусульманские и христианские богословы и ряд визирей Порты с целью изучения выдвинутых претензий и вынесения квалифицированного решения на этот счет. Вскоре стало очевидно, что, несмотря на представленные православным духовенством доводы и аргументы, большинство членов комиссии стало склоняться в пользу удовлетворения требований католиков.

Тогда в дело вмешался лично Николай I, направив в сентябре 1851 г. собственноручное послание султану Абдул Меджиду, в котором выразил недоумение по поводу имевших место переговоров Порты с иностранной державой с целью осуществления некоторых изменений в существующем многовековом порядке вещей в Святых местах. Император попросил султана защитить права подданных Османской империи, сохранив статус-кво иерусалимских святынь, основанный на указах и хатт-и шарифах самого Абдул Меджида и его августейших предков [7].

Для усиления впечатления от послания посланник В.П. Титов пригрозил, что покинет Константинополь со всем штатом своей Миссии, если будет допущено малейшее отступление от статус-кво. С другой стороны, прибывший в мае 1851 г. новый французский посол Лавалетт «по секрету» сообщал османским министрам и своему британскому коллеге (занимавшему пока еще нейтральную позицию), что «его правительство ни за что не подчинится диктату России», поскольку это будет расценено как публичное унижение Франции, в особенности в условиях усиления нажима на кабинет со стороны национальных оппозиционных и европейских католических партий [8]. Французский дипломат намекал даже на свой возможный уход в отставку в случае сохранения Портой существовавшего порядка вещей. Затем Лавалетт прибегнул к более грозному внушению, заявив, что если Франция проиграет это дело, то его правительство «может направить в Средиземное море свою мощную флотилию и блокирует Дарданеллы, дабы обеспечить удовлетворительное для Парижа решение данного вопроса» [9].

Все же султан Абдул Меджид удовлетворил сначала просьбу Николая I: была распущена смешанная комиссия и сформирована новая, «более объективная», с помощью которой в конце января – начале февраля 1852 г. был подготовлен и издан долгожданный фирман, закреплявший статус-кво Святых мест и преимущественные права на них Иерусалимской православной церкви. Заинтересованные в скорейшем окончании этого беспокойного, затянувшегося на два года дела, турки торжественно вручили фирман с собственноручным султанским хатт-и шарифом [10] находившемуся в Константинополе Иерусалимскому патриарху, препроводив также в русскую Миссию соответствующую ноту и копию фирмана и личное послание Абдул Меджида на имя императора Николая I. Фирман квалифицировал притязания католиков как безосновательные и несправедливые. Вместе с тем, католики получили ключ от пещеры Рождества, который до этого находился в руках только греков и армян. Это являлось уступкой в пользу латинян, существенно нарушавшей статус-кво Святых мест, поскольку, по древним восточным традициям, обладание ключом от здания или дома фактически символизировало имущественное право на него.

После издания фирмана турецкое внешнеполитическое ведомство направило французскому министру Лавалетту ноту за подписью министра иностранных дел Али-паши от 9 февраля (по новому стилю), в которой помимо содержащейся в фирмане информации сообщалось о решении Порты удовлетворить два притязания Парижа: разрешить католикам проводить богослужения внутри пещеры Гробницы Богородицы и передать им три ключа от дверей Вифлеемского собора.

Что же касается купола, то некоторый отход турок от статус-кво дал основание В.П. Титову вновь возобновить попытки по возобновлению дарованного в 1841 г. Иерусалимскому патриарху Афанасию V фирмана на починку купола ротонды Анастасиса, оспариваемого католиками. Однако все, чего смог добиться русский посланник, это исходатайствовать для Иерусалимского патриарха право исключительного наблюдения за ходом ремонтных работ. При этом было объявлено, что все финансовые издержки за починку купола возьмет на себя сам султан Абдул Меджид. Следует, правда, оговориться, что и этот небольшой успех российского дипломата был тут же нейтрализован его французским коллегой, заставившим Порту заменить исключительное греческое наблюдение коллективным с участием Латинского и Армянского патриархов, а также представителей от сиро-яковитской и коптской иерусалимских общин.

Реакция на издание фирмана и ноты в Петербурге и Париже была диаметрально противоположной. В циркуляре графа Нессельроде, направленном в российские посольства и миссии за рубежом говорилось: «Письмо (султана императору – М.Я.) и фирман были написаны в таком духе и в таких выражениях, которые несколько отдалялись от настоящего положения дел, которое мы всегда старались сохранить; но так как эти документы Государь Император изволил найти удовлетворяющими до некоторой степени справедливую заботу Его Величества о правах и пользах Православной Веры в Иерусалиме, то, движимый миролюбием, Его Величество соизволил принять их в виде торжественного и окончательного условия. После cих ясных документов, официально сообщенных, по окончании продолжительных и трудных переговоров, Российское Правительство сочло навсегда оконченными эти прения, которых опасность была устранена его миролюбием, предоставлявшим Католикам приобретенные ими новые выгоды» [11].

С другой стороны, посол Лавалетт расценил последний фирман как документ, подрывающий договор 1740 г. и оскорбляющий достоинство Франции и его лично [12]. Аналогичное мнение разделял и президент Франции Луи Наполеон.

Сопоставительный анализ официального французского перевода хатт-и шарифа (оригинал был написан на турецком – М.Я.) показывает, что Порта издала его в двух, почти идентичных вариантах – «прогреческом» и «модифицированном». Первый, дарованный грекам, датирован 1268 г., «половиной луны Ребиул-Ахира» по мусульманскому календарю, то есть концом января – началом февраля 1852 г. – по христианскому. В переданной отъезжавшему в отпуск французскому послу второй версии уже отсутствовала фраза, квалифицировавшая притязания католиков на основные христианские святыни как «безосновательные». К тому же в документе значилась и другая дата – «Джеммази-уль-Эвель, 1268 года», то есть конец февраля – начало марта 1852 г.

Тем не менее, по мнению французского посла в Константинополе, «даже допуская, что полученный им фирман уже не квалифицировал притязания католиков как «несправедливые и безосновательные», весь смысл этого документа отрицал право Латинской церкви, а значит Франции, на Святые места» [13]. Его отпуск в Париже продлился недолго, и вскоре Лавалетт вернулся в Константинополь, чтобы заявить решительный протест своего кабинета против подобного исхода дела о Святых местах.

По примеру русского дипломата Емельяна Украинцева, жившего за полтора века до описываемых событий [14], Лавалетт, в нарушение Лондонской конвенции 1841 г. о закрытии проливов, прибыл в турецкую столицу на военном трехпалубном корабле «Карл Великий». Он в категорической форме потребовал, чтобы Порта либо сделала должные изменения в своем последнем еще не оглашенном фирмане, либо предоставила новые льготы католикам. С этого момента спор о Святых местах перешел из религиозной плоскости в сугубо политическую. Отныне уже решался вопрос о том, за кем сохранится преобладающее влияние на христианском Востоке: за православной Россией или за католической Францией.

Султан частично выполнил данное в своем ответном письме российскому монарху обещание относительно статус-кво Палестинских святынь. Вместе с тем, чтобы султанский указ вступил в силу, как того требовали древние традиции, нужно было направить в Иерусалим специального уполномоченного для публичного оглашения фирмана в присутствии губернатора (паши), мусульманского судьи (кади), членов городского совета (меджлиса) на его заседании в полном составе с последующей регистрацией документа в иерусалимском суде (мехкеме). Без этой обязательной юридической процедуры изданный высочайший фирман формально оставался лишь на бумаге и в любой момент мог быть юридически и фактически отменен новым исходатайствованным у Порты фирманом.

Это хорошо понимали на Дворцовой площади, беспокоясь по поводу заминки с исполнением султанского хатт-и шарифа. Из Зимнего дворца в Константинополь был послан сигнал недовольства: находившийся в отпуске В. П. Титов остался в Петербурге, а функции «управляющего делами» Миссии (т. е. поверенного в делах – М.Я.) стал исполнять действительный статский советник А.П. Озеров. Султан Абдул Меджид правильно понял намек «Северной Пальмиры», снизившей уровень дипломатического представительства, и поспешил назначить второго секретаря своего дивана [15] Афиф-бея (полное имя – Афиф-бей, Бейлик Кесседари, сокр. – Бейликчи – М.Я.) комиссаром, или специально уполномоченным – ad hoc – для оглашения хатт-и шарифа.

Вместе с тем, дерзкое возвращение Лавалетта в Константинополь вызвало большой переполох в Серале [16] и Порте, и перед отплытием Афиф-бея в Палестину турки сделали новые уступки французскому кабинету. В качестве компенсации за дарованный грекам фирман и нанесенный ущерб престижу Франции Лавалетту было тайно обещано, что комиссар Афиф-бей воздержится от его оглашения, а так же то, что латинское духовенство получит ключи от большой двери Вифлеемского храма [17]. Об этом французский посол «доверительно» сообщил своему британскому коллеге [18].

Наконец, 2 августа 1852 г. султанский эмиссар отплыл из Константинополя в Яффу с кратким заходом в Египет, где должен быть ожидать дополнительных указаний относительно своей миссии в Иерусалиме.

Вслед за этим А.П. Озеров направил К.М. Базили «инструкции относительно образа действий в Бейруте и в Иерусалиме на данной фазе вопроса о Святых местах», предписав ему вести себя с иностранными коллегами «сдержанно и осторожно» и уклоняться от дискуссий по этому вопросу. По прибытии в Иерусалим генеральному консулу надлежало наладить «самые тесные и уважительные отношения» с Иерусалимским патриархом, помогая ему своими «просвещенными советами» при наблюдении за деятельностью местных властей, а также подстраховывая его своим авторитетным мнением. По ходу исполнения фирмана в случае какого-либо отступления от точного смысла этого документа консулу вменялось в обязанность «протестовать перед губернатором города Хафиз-пашой на месте и сообщать об этом в ИМПЕРАТОРСКУЮ [19] Миссию» [20].

С целью обеспечения оперативности и надежности доставки секретной корреспонденции от генерального консула на весь срок его пребывания в Иерусалиме А.П. Озеров предоставил в распоряжение К.М. Базили своего сотрудника, помощника секретаря Миссии князя Льва Гагарина, которого надлежало «отправить назад в Константинополь при первой необходимости и со всеми подробностями, которые потребуют соответствующего усердия и проницательности» [21] от генерального консула.

В отличие от Лондона, Петербург до получения (в ноябре 1852 г.) донесения К.М. Базили из Иерусалима (от 7/19 октября 1852 г.) не подозревал о тайной турецко-французской интриге. Тем не менее, в Зимнем дворце допускали, что османы вновь поддадутся угрозам Лавалетта и как следствие – отойдут от неукоснительного исполнения хатт-и шарифа. Вот почему вскоре из С.-Петербурга в Константинополь последовали дополнительные инструкции на имя А.П. Озерова для К. М. Базили за подписью графа Нессельроде, высочайше утвержденные императором Николаем I, посчитавшего необходимым расширить и конкретизировать полномочия генерального консула в ходе его пребывания в Иерусалиме для наблюдения за исполнением фирмана, дарованного грекам [22].

Управляющий делами константинопольской Миссии А.П. Озеров на основе полученной из Петербурга депеши вновь составил «доверительные инструкции» (правда, уже на русском языке) и направил их в Бейрут. В них особо подчеркивалась огромная ответственность, возложенная на генерального консула, статского советника К.М. Базили, оказавшегося на самом острие конфликта вокруг Святых мест с участием трех дворов. А.П. Озеров писал: «Вы, Милостивый Государь, имеете силу воспротивиться не только какому-либо пристрастному решению, но даже разбору на месте обоюдных жалоб и притязаний. <…> Вследствие сего покорнейше прошу Ваше Высокородие не лишать себя выгод строгого и неукоснительного блюстителя установленного формальными актами порядка и, доводя с истинною отчетливостию Вашею всякий шаг Турецких приставов до сведения Миссии, оставаться в уверенности и убеждать Иерусалимское Духовенство, что оно не упустит из виду защиту с требуемым достоинством и твердостью преимуществ наших единоверцев» [23].

В то время как Афиф-бей пребывал в Египте в ожидании дополнительных инструкций, К.М. Базили направлял в Константинополь тревожную информацию о распространении в Иерусалиме слухов о возможном изменении турецкими властями смысла султанского хатт-и шарифа. Однако А.П. Озеров, успокаиваемый турецкими визирями, принял их лишь за «одну мнительность и робость восточных христиан». Оправдывая свое нежелание настаивать пред Портой о подтверждении прежних наставлений своим представителям в Иерусалим, он писал К. М. Базили, что считает «неудобным и даже предрассудительным для вопроса настаивать на отправлении в Сирию новых приказаний (Порты – М.Я.). Всякое таковое приказание будет холодно и слабо, ибо выдается с неохотою и недоверчивостью, в особенности при основательном предположении, что соперники наши не преминут в то же время осадить Турецкое Министерство своим требованиями» [24]. Вместе с тем поверенный в делах счел нужным на встрече с великим визирем Мехмет Али-пашой заметить ему, что в Иерусалиме за действиями Афиф-бея по исполнению фирмана будет внимательно наблюдать специально туда направленный с соответствующими инструкциями русский генеральный консул Базили. Он также подчеркнул, что в случае «отступления от смысла данного султаном Его Величеству Императору торжественного слова, Николай I может вновь обратиться напрямую к Абдул Меджиду, дабы напомнить тому о его обещаниях» [25]. Следует отметить, что великий визирь и недавно назначенный министр иностранных дел – реис эфенди [26] – не скупились на обещания российскому поверенному в делах вот-вот дать соответствующие указания в Иерусалим об оглашении фирмана. Император Николай с нетерпением ожидал от А.П. Озерова всего одной фразы: «Фирман исполнен», чтобы окончательно закрыть это вопрос.