Гражданский брак

http://myfamilys.ru

Распространенный сегодня институт гражданского брака отвергается Православной Церковью именно потому, что он подозрителен с точки зрения любви, а христианство есть религия любви. Человек призван к совершенству состоявшимся ради него актом Крестной любви Бога, а потому приобретает привычку различать в мире поддельное и настоящее. Особенно когда дело касается любви. Стыдно наследнику миллионера носить дешевые часы с позолотой. Стыдно было бы и христианину стоять перед Распятием, облекшись фальшивой любовью.

Но почему же гражданская любовь фальшива? Неужели совершённый «обряд», как многие называют церковное таинство, или тем более «штамп в паспорте» отличают подлинную любовь, заповеданную Спасителем человеку?

Прежде чем пускаться в рассуждения, вспомним важную методологическую установку и любимое выражение доктора Хауса: «Все лгут». Нельзя ставить диагноз, основываясь только на словах пациента. Человек может обманывать других и даже самого себя вследствие того, что правда оказывает на него ранящее воздействие. Так и не всякому говорящему «я люблю» следует верить. Человек может лгать или попросту заблуждаться, если его представления о любви чересчур поверхностны. Как же выяснить истину и правильно диагностировать настоящую любовь?

Принцип работы обыкновенного детектора лжи основан на том, что ложь возможна лишь сознательно. Рефлексы не контролируемы сознанием, а потому свободны и от лжи. Вот и есенинский «меняла» вместо ответа на вопрос: «Как сказать по-персидки "люблю"?» – отрицательно качает головой:

О любви в словах не говорят.

О любви вздыхают лишь украткой,

Да глаза, как яхонты, горят.

Подлинная любовь раскрывается комплексом бессознательных действий. Вот юноша и девушка встретились после долгой разлуки. Влюбленные устремляются навстречу друг другу, обнимаются изо всех сил, сплетаясь в единое целое, и замирают от восторга своей нераздельности. Древнегреческий философ Эмпедокл вообще называл любовью всякое стремление к соединению в природе, умиляясь при виде двух капелек ртути и изумляясь тому упорству, с которым они преодолевают механические преграды, их разделяющие, и силы, препятствующие их единению.

Но философ мог бы подметить особенность бессознательного жеста: влюбленные всегда обнимаются обеими руками, а не одной. И это не удивительно, ведь любовь – это не только взаимное влечение начал, но и стремление к объединению во всей полноте, то есть по всем комплементарным граням своего бытия.

Именно по полноте распознается любовь среди прочих видов притяжения, различных по своей природе. Вот, например, кабан устремился к изгороди и принялся тереться о нее. Можно ли говорить здесь о любви? Или следует назвать это сделкой, понимая, что кабану нужен забор, чтобы просто почесать спину?

Влюбленные обнимаются двумя руками и жалеют, что у них нет третьей. Они стремятся реализовать все доступные грани комплементарности: «да будут двое в плоть едину» – это само собой разумеющееся продолжение объятий; они заводят общее хозяйство, где невозможно разделить имущество и заботы, где можно говорить словами притчи о блудном сыне: «Ты всегда со мною, и все мое – твое»; они стремятся к единству в социальном смысле, перед лицом общины, созывая родных, близких и просто знакомых на брачный пир; не упускают они и возможности обменяться кольцами и связать себя видимо – покровом священнической епитрахили – и невидимо – таинственным троекратным хождением вокруг аналоя. Когда же сплелись все «щупальца», когда исчерпываются все комплементарности, данные природой и культурой, когда совершилось объятие двумя руками, влюбленные испытывают сожаление об отсутствующей третьей руке. Они начинают изобретать свою собственную культуру, открывая новые грани, по которым можно соединиться[1].

Так многие замечают, что влюбленные удивительно изобретательны и горазды на выдумку в области объединительных символов и ритуалов. Все эти парные фенечки, сердечки, половинки фотографий или купюр, ключики и замочки, раздельно хранящиеся у влюбленных в качестве священной реликвии, есть не что иное, как новоизобретенные грани комплементарности, выражающие стремление друг к другу в полноте любви. Мечту «о третьей руке» даже сам язык разделяет на комплементарные части, словно пазлы. У влюбленных есть какие-то особые слова и намеки – нечто, напоминающее пароль и отзыв. Влюбленные могут часами играть в эту игру, так что у окружающих складывается впечатление, будто они говорят на каком-то своем, таинственном языке.

Если же подлинной любви в ее стремлении к полноте не хватает естественных форм соединения, то что можно сказать о сближении, которое не использует до конца даже имеющиеся? Упускающие возможность таинственного или символического объединения через венчание или «штамп в паспорте» ничем, по сути, не отличаются от тех, кто поставил пресловутый «штамп», но так и не приступил собственно к супружеству. Все это – лицемерные объятья одной рукой.

То же самое можно сказать и о человеке, который говорит, что любит Бога, но при этом живет вне Церкви. Любовная душа ищет соединения со Христом во всей полноте церковных таинств, стремясь приложиться к Нему через каждую поставленную свечу, в каждом пропетом гимне, в каждом символическом жесте и даже в каждом незначительном деле, совершенном во славу Божию.

Одной рукой обнимаются торговцы. Гражданский брак, как и гражданская вера, – не любовь, а сделка. То есть явление базарное, а не церковное. Там даже в лучшем случае действуют принципы разумного эгоизма, которыми невозможно оправдать евангельскую максиму: «Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся».

[1] «Зачем нам штамп в паспорте, если мы и так любим друг друга и хотим быть вместе?» – задают вопрос «апологеты» гражданского сожительства. Эта скрытность их выдает. Так, например, когда человеку впервые в жизни присваивают офицерское звание, он какое-то время чуть ли не спит в форме, хотя вполне мог бы и заявить: «Я же и так офицер – зачем мне какие-то формальные символы моего звания?» Стремление всюду ходить в форме со временем проходит, но если бы его не было вообще, это было бы верным признаком того, что человек никогда не хотел быть офицером.