Концерт Бортнянского

Тёть Люда – жена – по природе своей вообще была массовица-затейница. Любила всё пёстрое, звонкое… чтобы музыка бодрая, народ весёлый, духи, наряды… к изящным романам тяготела… Добрая, сентиментальная душа городская. А дядь Вовка… он другой. Сам сибиряк и… душа в нём такая… скрытая вроде, не выдающаяся, простая, но вместе с тем и чуткая к красоте, и к музыке тоже… только к другой, задушевной, народной. Говорят, в молодости дядька Вовка здорово играл на гармони. Тем, кажись, тёть Люду и покорил. Но потом переехали они в город, заперлись в четырёх стенах стандартной хрущёвки… дядька Вовка пошёл работать на консервный завод, стал выпивать… сперва эпизодически, а потом и систематически, как водится, ну и музыка кончилась. Потянулось шуршание будней.

Жили втроём в однокомнатной квартире. Пасынок вырос, молодость прошла, и стало, как я понимаю, дядьке Вовке скучно жить на свете – просто невмоготу. Пил он уже крепко, запоями, хоть и с просветами существенными. Беда, что тут скажешь. Скучная и страшная проза нашей безбожной реальности.

Из хорошего вот что – дядька Вовка был мастер на все руки. Иногда, если отца не было дома, и нужен был какой-то инструмент, а мы не могли его найти – мама стучалась по-соседски к дядьке Вовке и просила: «Володь, дай… (плоскогубцы… ножовку… дрель)» И дядька Вовка с тайным упоением открывал свою заветную кладовку, заваленную всяким инструментом, но заваленную как-то так художественно и сподручно, что он быстро находил, что ему было нужно, и приходил к нам чинить поломку. Сам… Я всегда замечал, что он делает это не по чувству какого-то долга, даже не по принуждению совести, а именно в охотку, с радостью. Даже словно это была для него отдушина какая-то.

Вот и ещё беда (кроме выпивки): матерщинник был дядька Вовка ужасный, просто даже можно сказать виртуозный мастер по этому делу, и было понятно, что так вот заведено где-то там, в сибирской деревне, откуда он родом, что матом там не ругаются, а в самом деле разговаривают. И он забывался иногда. При матери моей вворачивал крепкое словцо или скабрезную прибаутку. Но мама моя брани не переносит на дух, и всегда его строго останавливала. И вот я видел, что дядьке Вовке – этому буяну и рукосую, – приятно, что кто-то его останавливает от злого дела властно, со строгостью… словно он даже радовался, что есть, в самом деле, ещё на свете правда… Интересный он всё-таки был мужик…

Но главная беда – дядька Вовка был нехристь, некрещёный, и к вере, к религии относился весьма пренебрежительно, а порой и язвительно. Ну так – не вдаваясь в подробности… без разбору и без особой злобы, а по давнему нашему «совковому» обыкновению. Как его научили в деревне безбожные сородичи, да в культпросвет училище позже, так он и позволял себе иногда высказаться, как ему казалось «по существу». Съёрничать. Но мама его и тут всегда осаживала, и он останавливался, точно прислушивался к чему, приглядывался в себе самом. Мерковал…

А я между тем рос, рос и достиг того чудесного возраста, когда всё хочется попробовать, узнать, понять и сделать… и причём всё сразу и именно чтобы не так, как у всех. В то время магнитофона у меня не было, зато был проигрыватель, и стали уже появляться первые «официальные», а ещё недавно запрещенные пластинки: «Дип Пёрпл», «Лед Зеппелин», «Джетро Талл»… И вот я врублю музон, слушаю, а меня аж распирает от счастья! Но своего восторга мне мало, нужно непременно, чтобы все восторгались… и я делаю звук на полную, чтобы весь дом «тащился», потому, что… ну потому, что не тащиться здесь никак невозможно. Это же цеп-пе-ли-н!

И потому, когда дядька Вовка начинал кулаком барабанить в стену, я на него крепко серчал и считал человеком отсталым. Но музыку всё же делал потише.

Между тем начались самые мутные времена – перевал с восьмидесятых на девяностые. И уже ходили мы в магазин со смешными талонами-бумажками, где было написано: «Приглашение на покупку» сахара…или крупы… которых всё равно на всех не хватало. И вот при всём развале к пустым прилавкам и мусорным ветрам в головах добавилась та беда, что водка снова, после недавней «антиалкогольной» кампании, оказалась «в законе»… и «катали» уже эту водку кому только не лень… И травились и мёрли как мухи, но следить уже за всем этим было некому и некогда… и гробов на всех не хватало, так что хоронили всё чаще в полиэтиленовых пакетах … Такое было время…

И дядька Вовка пить уже стал в самом деле «по чёрному»… Мамка моя за него молилась, я знаю … А тёть Люда… может быть она в Бога и веровала, но не по церковному… и меняться ничуть не хотела, жила уже как живётся, да и всё тут. И вот дядька Вовка полез как-то в пьяном виде на даче на бак. Водовоз подъехал, и нужно было крышку на баке открыть и направить шланг. Дядька Вовка полез, да оступился и упал с двухметровой высоты. И так неудачно, что сломал позвоночник.

Долго он лежал в больнице, потом на коляске передвигался. Побледнел, осунулся, поскучнел совсем… и однажды, когда он был в санатории, тёть Люда прибежала к нам в панике потому, что ей привиделся вдруг дядька Вовка – в петле посреди комнаты, – и она всё плакала, говорила что боится за него… И мама всё уговаривала её сходить в храм, поисповедоваться, но она, кажется, так и не пошла.

Дядька Вовка вернулся с больницы и санатория домой, стал пить меньше… постепенно приноровился передвигаться на костылях, но полное выздоровление ему уже никто не обещал. Ну и он как-то смирился.
Между тем я продолжал слушать свои пластинки и вот как-то купил новую … церковного композитора Дмитрия Бортнянского. Как сейчас помню – Камерный хор под управлением Валерия Полянского.

Для меня это было в диковинку. Это была совсем другая музыка, нежели та, к которой я привык… Я слушал её, и для меня может быть впервые открывался какой-то особенный мир: иной, зовущий, ни с чем не сравнимый и ни на что не похожий. Я был увлечён и слушал пластинку снова и снова, правда, уже приглушив звук, помня дядь Вовкино недовольство и сострадая его беспомощности.

Как-то я зашёл к нему… уж не помню, зачем, и вдруг дядька Вовка говорит:

- Слышь, а что это там у тебя вчера такое… вроде как пение церковное…

Он говорил это, смущаясь, и лицо у него было как будто не дядьки Вовки, а мальчишки… такого доброго, деревенского паренька, чистого и простого. Я дядьку Вовку таким ещё не видел.

- Да это я пластину купил, дядь Вов… Бортнянский…

- Ну, ты это… – продолжал дядька Вовка как бы между делом, – ты в следующий раз, если будешь эту пластинку ставить – погромче сделай… вот что… Хорошо поют…

Честно скажу, для меня этот разговор стал откровением. Я такой просьбы и такого отношения к духовной музыке от дядьки Вовки не ожидал никак.

Но слушая с тех пор пластинку Бортнянского, я делал звук погромче и знал, что там, за стенкой, дядька Вовка старается меньше шуметь, а, может быть и вовсе оставляет свои дела и слушает… И мне было радостно оттого, что ему радостно… Особенно одно произведение… «Живый в помощи…» Я его чаще всего слушал.

Между тем я женился, родилась дочка, потом вторая… нам стало тесновато вшестером в двухкомнатной квартире, и мы стали с женой снимать жильё.

Дядьку Вовку я видел теперь совсем редко, только когда приходил в гости к родителям. Годы мелькали, неслись в делах, в суете… и вот я однажды узнал, что дядь Вовка оказался в больнице с циррозом печени. Пить он перестал (между прочим, ещё раньше), но процесс уже был необратимый, так что ничего уже нельзя было поделать.

Я вспоминал его и только жалел, что хороший, в общем, и добрый мужик так и уйдёт из жизни некрещеным. И точно, в один из приходов моих к матери я узнал, что дядька Вовка помер в больнице.

Грустно мне это было слышать, и я всё думал о нём, о его жизни… вспоминал концерт Бортнянского… и изумлённую, светлую радость нашего дядьки Вовки…

- Да, – сказал я маме, – хороший ведь был мужик, жалко, что нельзя о нём помолиться в церкви, свечку поставить!

- Как это нельзя, почему? – встрепенулась мама.

И тут я узнал, что незадолго до смерти, уже в больнице дядька Вовка вдруг неожиданно для всех попросил позвать священника… Сам… Потом он поисповедовался от души, принял святое крещение, причастился… И так, в чистоте младенческой отошёл к Богу, которого, как я понимаю теперь, он в глубине сердца всегда любил и искал… Просто не сразу сумел это понять.