Игорь Растеряев: «В людях ценю незапарность»

Последний мартовский вечер. Перед одним из московских клубов выстроилась внушительная очередь. Сырая погода никак не влияет на настроение людей. Слышится смех. Вдоль очереди ходит парень и спрашивает, нет ли у кого лишнего билета. Сегодня здесь играет Игорь Растеряев, поэтому лишних билетов нет ни у кого. Игорь, в 2010 году покоривший Рунет звонкими переливами гармони, понятными и близкими людям песнями и, конечно, личным обаянием, вышел далеко за его пределы. Перед концертом нам удалось побеседовать с музыкантом.

Игорь Растеряев

– Потому что она оказалась рядом. Изначально была гитара. В институте появилась гармошка и постепенно стала вытеснять гитару.

– Как к твоей деятельности относятся соседи?

– Отлично. Соседи у нас закаленные со школьных времен, когда я слушал музыку на усилителе «Форманта-150», так что сейчас гармошка для них – это нормально.

– Есть ли люди, которые категорически не принимают того, что ты делаешь?

– НАТОвские провокаторы? Кондолиза Райс? (смеется) Нет, редко с такими сталкиваюсь.

– Любители твоего творчества называют тебя новым Есениным. Как ты к этому относишься?

– Никак не отношусь. Себя я так не называл. Вообще, я очень стесняюсь всяческих сравнений с великими поэтами, для меня это неприемлемо и даже странно.

– А кто тебе близок из писателей?

– Близки Виктор Петрович Астафьев, Василий Макарович Шукшин, Сергей Донатович Довлатов, Антон Павлович Чехов, Варлам Тихонович Шаламов – такие товарищи, в основном.

– По Интернету ходил ролик, в котором русские солдаты плясали вприсядку, а американские – что-то из брейк-данса. Но почему так сложилось, что пришедшее к нам из другой страны стало среди людей популярнее?

– Почему так активно перенимают? Не знаю, я брейк-данс не танцую (смеется). А вообще, это очень похоже на какой-то НАТОвский заговор по развалу нашей прекрасной Родины. Ведь что показывают и показывали в последнее время по телевизору? Далеко не «присядку».

Сейчас люди сами выбирают, что им смотреть, к чему стремиться. Так что кого-то заставить насильно танцевать вприсядку в двадцать первом веке, я думаю, маловероятно. Да и к тому же, кто сказал, что русские люди всегда танцевали именно таким образом? Это просто уже некое клише. Также как и то, что русские всегда ходили в валенках. Валенки, по-моему, – это вообще не русская обувь, а степная. Как правило, их носили люди, державшие много овец, а значит, жившие в степи. Только к девятнадцатому веку валенки стали распространенным видом обуви, а до этого на Руси были лапти, онучи. Также и насчет «присядки». Просто у нас есть некий штампованный образок, что русские – это такие ребята с окладистыми бородами, что-то еще в этом роде… Однако, как и чем они обменивались с теми же степными народами, что перенимали, как сами влияли, я думаю, сейчас мы плохо представляем.

Да и смысл не в «присядке», а в воспитании. Ведь когда из-за границы приезжаешь, сразу чувствуется, что они – это они, а мы – это мы. Дело в ценностях, способности мыслить. У нас абсолютно консервативное общество. Да, я считаю, что у нас прекрасно обстоит дело с нравственностью. Конечно, имеются какие-то внешние проявления распущенности, но, я думаю, это только внешнее. По моим наблюдениям, внутренняя консервативность сохраняется.

– В чем это проявляется?

– Это видно даже по способу знакомиться в Интернете. Можно сколько угодно и с кем угодно знакомиться, но при этом у любого мальчика или девочки будет больше доверия, если в реальности знакомство происходит через друзей, знакомых. Сохраняются семейные ценности, в любой форме, но сохраняются. Я думаю, сейчас не всякий легко совершит «поход налево», во всяком случае, не чаще, чем это было в восемнадцатом веке, который сегодня все любят нахваливать. Мне кажется, на сегодняшний день соотношение нравственных и ненравственных людей приблизительно одинаково. Несмотря на всю негативную работу телевидения и всего остального. Внешние факторы присутствуют на уровне подражания. Но сам глубинный вектор народа пострадал меньше, чем кажется на первый взгляд.

– Что ты думаешь о заимствовании праздников? Например, модный в последнее время Хэллоуин, день святого Валентина…

– Лично я их не отмечаю. Не воспринимаю их как праздники. В силу воспитания ни Хэллоуин, ни день святого Валентина не вызывают трепетных ощущений. Но вообще же ведь всегда происходил обмен культурами, и из того, что мы имеем на сегодняшний день, далеко не всё относится к русской культуре. Очень много пришло с того же Запада. Раньше когда Новый год отмечался? Первого сентября. А кто его перенес на тридцать первое декабря? Товарищ Петр Первый. Откуда он это взял? И ничего, нормально.

– А что и как нужно делать, чтобы наши праздники приобретали такое же значение в других странах?

– Сложный вопрос, почему одни страны активно воздействуют на другие, а те, в свою очередь, воздействуют не так активно. Но что касается России... может, потому что все товары идут с Запада, а вместе с товарами уже перенимаются какие-то культурные ценности. Что идет от нас? Одно сырье. Как в девятом веке: лес, пенька, шкуры, рыба, соль. Сейчас еще нефть, газ прибавились. Кто мы для них? Сырьевой придаток. Мы все трясемся, что про нас думают. Но там о России ни слова не говорится. Там всего лишь: «Россия? Это где газ?» Просто «газовая горелка» для них. А что есть еще какие-то праздники, культура…

– Что такое для тебя настоящий праздник?

– Лично у меня внутри есть ощущения от трех праздников. Это Новый год, Пасха и 9 Мая.

Даже день рождения не является для меня таким праздником. Наверно, потому что всегда он проходил, во-первых, в Раковке, десятого августа, на речке Медведице, во-вторых, не было как таковых подарков, потому что, в основном, приезжали друзья – деревенские пацаны, трактористы, механизаторы.

Думаю, для русских людей, для нашей культуры вообще важны внешние признаки праздника, его нарядность. Не какой-нибудь День цементника, который просто в календаре отмечен, а именно то, что можно увидеть, потрогать, съесть. На 9 Мая, например, это песни, фильмы, за этим стоит культурное наследие. У Пасхи есть свои символы: крашеные яйца, куличи, ночные походы вокруг храма. Есть внешняя атрибутика праздника. Также как у Нового года – ёлка.

– Какие у тебя есть детские воспоминания, связанные с каким-либо праздником?

– На Пасху мы ехали в метро к прабабушке, у меня началось сильное носовое кровотечение, и мне прямо на станции «Гражданский проспект» останавливали кровь, и врач мне говорил: «Терпи, казак, – атаманом будешь!» – а я лежал и думал: «Откуда он знает, что я – казак?» А потом приехали к прабабушке и начали крашеными яйцами биться.

– Как относятся друзья по Питеру и друзья по хутору к твоей популярности? Есть какие-то отличия в отношении?

– Люди одинаковые везде. Что в деревне, что в городе. Конечно, внешние отличия есть, на бытовом уровне. Может, в деревне люди проще. Наверное, в силу меньшей информационной загрузки. Они живут в своем мире. У них нет лишней информации. Всё вокруг для них понятно, привычно. Новости черпают из телевизора, а в жизни всё идет ровно: дом, работа. Но в деревне зато за всем обычным умеют наблюдать. То же самое как если дать журнал «Наследник» человеку, живущему в городе, то он его просмотрит, пролистает, конечно, почитает что-то. Но если дать тот же журнал человеку, живущему где-нибудь в тайге, то он изучит его полностью и постигнет всё, что было в этот журнал заложено. Так же и в деревне. Там люди более наблюдательны, многое подмечают.

– У тебя теперь увеличилось чувство ответственности за свои действия?

– Конечно. Правда, проявляется это, в основном, в интервью. Или когда начинаешь публично говорить, то всё-таки думаешь о том, что говоришь. Просто от знания того, что все слова будут как-то оценены, просмотрены, прослушаны. И это естественно, на мой взгляд. Ведь если тебе дают какую-то трибуну, дают чем-то порулить, вниманием читателей, например, то должна быть и ответственность, а иначе просто глупость будет.

– В твоих песнях расставлены четкие акценты, что хорошо, что плохо. Например, в песне «Ромашки» говорится, что пить – плохо. В жизни ты такой же принципиальный?

– А кто сказал, что пить – хорошо? Сам я не пью уже десять лет. Хотя чем старше становлюсь, тем с большей осторожностью отношусь к различного рода принципиальности и категоричности. Потому что человек слаб. И если он о чем-то категорично заявляет, возможно, в нем говорит гордыня. А ведь человек может с любой колеи свернуть, поэтому важно Божье присутствие в жизни человека.

– Что ценишь в людях?

– Легкость на подъем, незапарность. Очень не люблю обидчивых людей. Ценю веселость, некий кураж и способность к неожиданным действиям, непросчетливость.

– Чем сам объясняешь свой успех?

– Наверное, это Божий промысел.

– Как смотришь на то, что многие музыканты с самого детства учатся, работают, но признание получают не всегда, а к тебе успех чуть ли не сам в руки пришел?

– Нужно понимать, что я тоже не первый день этим занимаюсь. Сам как раз с шести лет уже пел в Раковке. Сначала для бабушек своих, потом для друзей. Пел по несколько часов в день. Под гитару, потом под гармошку. Постепенно начал рисовать, писать рассказы. Писал о жизни в Раковке, о людях. Мой друг учился в Германии в полиграфическом институте и выпустил как дипломный проект книгу с моими рисунками и рассказами о комбайнерах, жителях Раковки. Одновременно с книгой я начал писать песни, так и развивался всё это время. Занимался тем, что было мне близко. Просто в какой-то момент благодаря Интернету это стало известно не только маленькому кругу моих друзей и знакомых, но и окружающим. Ничего нового ведь не произошло, просто мое творчество приобрело известность. На момент прихода популярности к песне «Комбайнеры» ей было уже два года, старая песня. Просто никто не думал, что это что-то необычное, что концерт в Москве нужно давать по этому поводу.

– А что касается твоего хутора – не хочется туда переехать?

– Зачем? Я туда и так езжу несколько раз в год, там хорошо отдыхать. Профессия же у меня театральная, городская. Если переезжать на хутор, то нужно уходить из театра. А я уходить не хочу, потому что мне в театре нравится. К тому же, я люблю Питер, но одновременно люблю ездить в Раковку. Мне нравится находиться между этими двумя местами. Я всю жизнь так жил. Прекрасно, когда происходит такая смена обстановки.

– Сейчас многие уезжают из России за границу, кто – насовсем, кто – работать на длительное время. Как ты к этому относишься?

– Это выбор каждого. Я сам не собираюсь за границу. При этом не думаю, что стоит осуждать тех, кто уехал. У меня есть про это песня «Веселей». Песня-диалог. Там нет ни хороших, ни плохих. Всегда интересно проанализировать действия людей, а не просто вешать на них ярлыки. Лично я за границу уезжать не хочу. Да и кому я там нужен, что буду делать? Если б умел гайки крутить на БМВ, то понятно, можно было бы ехать работать.

– Каким ты видишь будущее России?

– Вижу позитивно. Россия – великая страна с великой историей. Думаю, в какой-то момент сработает непредсказуемая, непросчитываемая фишка. Произойдет что-то не поддающееся логике, и мы возродимся, аки птица Феникс из пепла, назло всем нашим неприятелям.