Интересно ли вам в Церкви?

Кто-то воспримет этот вопрос как непозволительно легкомысленный («В театр, что ли, пришли?!»), кто-то даже как кощунственный. Но я совершенно уверена, что он имеет право прозвучать и нуждается в ответе.

Мне хотелось бы адресовать этот текст не тем, конечно, кому интересен только результат футбольного матча или только глянцевый женский журнал, а тем, кто, как мне кажется, недооценивает самих этих понятий — «интерес», «интересно» — или боится применить их к церковной жизни. Или — кто считает, что в Церкви интересно быть не может по определению.

Отсутствие или противление?

От многих неплохо образованных и развитых людей можно услышать, что служба в Православной Церкви «ужасно нудная, скучная, утомительная» и тому подобные речи. Здесь огорчает не столько незнание, неосведомленность, сколько — во многих случаях — упрямое нежелание узнать. Разобраться, что и почему происходит, читается, поется в православном храме, открыть для себя, наконец, этот океан смысла. Раньше я совала этим своим знакомым книги, журналы, диски, уговаривала «просто как обычную книжку» прочитать молитвослов, Псалтирь, пыталась сама что-то объяснять. Теперь понимаю: если бы они хотели, они бы без меня все это нашли и прочли. Они не глупей меня, в конце концов. Но этот замкнутый круг: «Неинтересно, потому что не интересовался; не интересовался, потому что неинтересно», остается для меня труднообъяснимым. Мне представляется, что здоровый, неглупый и сколько-нибудь ответственный человек просто не может равнодушно пройти мимо такого явления, как Православие, Церковь, богослужение,— пройти и не заинтересоваться этим, и не узнать в этом, как сказано выше, свое. Я предполагаю, что отсутствие интереса в данном случае — не просто отсутствие, это некое активно и неслучайно действующее в человеке сопротивление. Это, может быть, сцепка гордости и уныния: собственным унынием человек гордится как чем-то исключительным и не хочет, чтоб «какое-то там Православие» вывело его из болота на твердую дорогу. Или что-то другое — отчаяние, сломленность, неверие в то, что выход вообще может быть, страх разочароваться, наконец… Это что угодно, только не просто отсутствие интереса, то есть потребности.

Труд без радости

Однако вот парадокс, отсутствие живого интереса к церковной жизни можно наблюдать не только у людей внешних, но и у некоторых постоянных прихожан. Есть такие верующие — им свойственна чрезвычайная старательность без всякой радости. Они выстаивают службу, вычитывают (как почему-то принято у них выражаться) огромное правило, выдерживают пост. Но — тот же, по сути, замкнутый круг! — на самом деле мало интересуются смыслом собственных действий, вследствие чего им неинтересно всё это делать. Собственно, они и не ждут такого, им и в голову не приходит, что церковная жизнь — это невероятно интересно для человека. Они делают то, что положено, что велено, и боятся сделать то, что нельзя. Они терпят и ждут, надеясь заслужить некоторую помощь в этой жизни и спасение — в той. Но совершенно не считают при этом, что уже счастливы, что не потом когда-то, а уже сейчас радоваться должны.

Этих людей очень жаль. Причина их зажатости зачастую — в несчастном, ущербном детстве. Никто не пробудил в них вовремя интереса к миру, к людям, книгам, природе; не научил познавать, открывать, любить. Отношение к ним взрослых строилось на требовании: они должны были хорошо учиться, за каждую неудачу в учебе их ругали, наказывали, а сделать так, чтобы учиться им стало интересно, чтобы им это понравилось,— никто и не пытался. Их загнали в тяжелый комплекс, а потом они этот комплекс принесли в Церковь. Хорошо, если встретится такому человеку настоящий, радостный пастырь, который поможет ему, наконец, заинтересоваться той верой, требованиям которой этот бедный прихожанин (скорее, впрочем, прихожанка) изо всех сил старается соответствовать.

Мы уже видим неразрывную связь понятий интереса и радости. Когда человеку интересно, ему всегда радостно, у него глаза горят, как принято говорить; он активен, энергичен, он сильнее своих несчастий, своей боли. А где человеку радостно, там ему и интересно — буквально всё. И что-то новое хочется узнавать неутолимо. И сам он становится интересным человеком. Нет более интересных людей, чем такие верующие, и нет большего счастья, чем иметь таких друзей,— рядом с ними никогда не падешь духом.

Удод и кольца Сатурна

Но ведь мы не только людей любим, мы любим тварный мир: природу, животных, растения, плоды человеческого творчества, родную землю, наконец. И здесь я немножко повторюсь: тот, в ком с детства пробудили ко всему этому интерес, кто знает, что в мире есть чем увлечься, тот с наибольшей вероятностью полюбит Церковь. Недавно я разговаривала с одним иеро­монахом, приходу которого в вере способствовало — по его словам — подростковое увлечение астрономией: «Будет возможность, покажу вам в телескоп кольца Сатурна, и вам сразу станет это понятно»,— сказал он. Но мне и так уже было понятно — как человеку, с детства увлеченному орнитологией. Можно ли видеть журавля, удода, славку, сову и не обратиться к Тому, Кто мог создать такое чудо? Однако здесь дело не только в восхищении (в изначальном значении этого слова — тварь восхищает нас ко Творцу). Здесь дело еще и в навыке следопыта, исследователя: не удовлетворяться беглым внешним впечатлением (вон звездочка мерцает, вон птица какая-то мелькнула), но остановиться, всмотреться, увидеть и как можно больше узнать.

Кстати, здесь нужно сказать и о привычке читать книги. «Очень трудно помочь прихожанину, который последнюю в своей жизни книгу прочитал тридцать лет назад, а было ему тогда тринадцать, а книжка была не то про пиратов, не то про партизан,— сказал мне как-то другой священник,— ясно, что и этому человеку я обязан помочь, но как?..»

Радость по труду

Не стоит, конечно, искать в Церкви такой же «интересности», занимательности, какую ищут в детективном романе, в остросюжетном фильме, в научно-популярной передаче, наконец, про зверей она будь или про звезды. Интересно и вместе с тем радостно в Церкви будет лишь тому, кто решится на духовный труд и не отступится от него. А поначалу многое не покажется интересным, а покажется, напротив — тяжелым, неперевариваемым, чужим. Такими мне казались когда-то Павловы послания. Несколько раз я брала на себя труд перечитать их все, от того, что к Римлянам, до того, что к Евреям; что-то даже подчеркивала, выписывала, как прилежная ученица, но уже на следующий день не могла ничего вспомнить. До какого-то особого момента, когда вновь открыла Новый Завет на том же месте и уже не могла оторваться, пораженная глубиной, мощью и свободой Павловых писем. Что произошло, что во мне изменилось? Вряд ли стоит пытаться сформулировать ответ: Господь нас меняет, Он и ведает.

Бог интересен бесконечно

В конечном итоге самое интересное, что есть для человека,— это Бог, в Котором вся полнота бытия. Тоска по Нему, жажда Его, желание познавать Его скрыты в каждом из нас, даже и в неверующем, или искусственно отлученном от веры. В детстве я перечитала всю полку «Атеизм и религия» в нашей бедной сельской библиотечке. Мне было интересно все, что «про Бога», хотя я была вполне согласна с тем, что Его нет… Позже кто-то принес в наше студенческое общежитие Евангелие дореволюционного издания — буро-желтую, хрупкую книжку, пропахшую бабушкиным сундуком, и я тут же прочитала ее от корки до корки, оставаясь при том убежденной атеисткой. Наконец, уже в перестроечные годы я познакомилась с первым в своей жизни священником, и хорошо помню свое состояние после беседы с ним, свое недоумение: «Бога­то, конечно, нет, но почему с этим человеком так интересно — как ни с кем еще не было?».

Бог интересен бесконечно, безмерно, бездонно, и потому в Церкви Его интересно. А если кажется, что это не так, не надо унывать, надо искать причину в себе, но при этом не полагаться на одного только себя, а ждать чуда, которое непременно с тобою произойдет.

Разве это не интересно — ждать непременного чуда?