Московская епархия в Отечественной войне 1812 года

А.Ф. Смирнов. Пожар Москвы в сентябре 1812 года

В истории Отечественной войны 1812 года особое место заняла Москва, ставшая своеобразной жертвой, принесенной на алтарь победы России над Наполеоном.

Накануне войны на территории Москвы располагались 24 монастыря и 264 церкви. В Московской губернии, состоявшей из 12 уездов, насчитывались 21 монастырь и 952 церкви. Численность священнодействовавшего духовенства, то есть исключая низший клир и простых монахов, составляла более 500 человек в Москве и около 1500 человек в губернии.

Во главе Московской епархии в это время стоял митрополит Московский Платон (Левшин; 1737–1812), один из лучших представителей русского ученого монашества, широко известный в России и за границей как талантливый ученый, духовный писатель и проповедник. В 1812 году ему было 75 лет и он был уже тяжело больным. Еще в 1806 году Платона разбил паралич, после чего у него возникли проблемы с речью. 13 июня 1811 года, чувствуя себя неспособным из-за слабости здоровья заниматься епархиальными делами, он с разрешения императора удалился "до выздоровления" в Спасо-Вифанский монастырь, передав управление митрополией своему викарию епископу Дмитровскому Августину (Виноградскому; 1766–1819). Несмотря на отход от дел, Платон продолжал пользоваться в России огромным, всеобщим авторитетом. Духовным лидером такого масштаба позднее суждено было стать лишь московскому митрополиту Филарету (Дроздову). Осуществлявший фактическое руководство Московской епархией епископ Августин (Виноградский) также был неординарной личностью, был прекрасным проповедником, заслужившим прозвище Златоуста двенадцатого года.

Для Москвы и, соответственно, для московского духовенства первым крупным событием военного времени стал приезд в ночь на 12 июля императора Александра I, несколько дней тому назад по настоянию приближенных оставившего действующую армию. Накануне в городе было получено его обращение "К первопрестольной столице нашей Москве" от 6 июля, а также "Манифест о сборе внутри государства земского ополчения" (от того же числа), содержавший знаменитую фразу: "Соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют"².

Утром 12 июля император проследовал из своей московской резиденции — Кремлевского дворца в Успенский собор на службу. На пороге собора епископ Августин приветствовал его яркой речью, назвав "исполином, исходящим на путь бессмертных подвигов и славы". Заключительный возглас "Царю! Господь с Тобою! Он гласом Твоим повелит буре, и станет в тишине и умолкнут волны воды потопныя. С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог!"³ произвел сильное впечатление на Александра и на присутствовавшие при этом толпы народа. Жители первопрестольной столицы встретили императора восторженно. По свидетельству участника и одного из первых историков войны 1812 года Александра Михайловского-Данилевского, в тот день на кремлевских площадях скопление народа было таково, что "не оставалось свободного ступня земли". Отовсюду раздавались восклицания "Ура!", "Веди нас, Отец наш! Умрем или истребим злодея!"⁴ Восьмидневное пребывание в Москве убедило Александра I в правомерности упований на православную веру и народную войну. Со стороны всех сословий общества он увидел проявление патриотизма, готовность жертвовать собой и своим имуществом. Вскоре император поручил епископу Августину написать "молитву об изгнании врагов из Отечества". Составленный епископом текст молитвы Александр лично просмотрел и одобрил, после чего он был напечатан в Московской синодальной типографии в количестве 1500 экземпляров и разослан по монастырям и церквам Московской епархии для ежедневного чтения с коленопреклонением на Литургии. Молитва содержала горячий призыв к Богу "укрепить государя императора Александра I", "благословить его начинания и дела", "утвердить царство его", "сохранить воинство его" и "подать ему победу на врага"⁵. Перед отъездом из Москвы император пожаловал епископу Августину "за труды и рвение" орден святого Александра Невского.

Митрополит Платон в это время намеревался лично приветствовать Александра в Москве, но из-за плохого самочувствия не смог прибыть в древнюю столицу. Тогда через наместника Троице-Сергиевой лавры Самуила митрополит передал императору образ Преподобного Сергия Радонежского, сделанный из его гробовой доски еще в царствование царя Федора Иоанновича. Этот образ святого Сергия (покровителя российских военных сил) находился в русской армии в 1654–1658 годах во время польских походов (по повелению царя Алексея Михайловича) и в 1701–1721 годах — во время Северной войны (по распоряжению Петра I). Икону сопровождало письмо Платона, в котором он предсказывал Александру I победу, сравнивая его с библейским Давидом, а Наполеона — с Голиафом. Поблагодарив митрополита, император сообщил ему, что полученный образ он передал Московскому ополчению⁶. При выступлении Московского ополчения в поход (14 августа 1812 года) епископ Августин вручил ему две хоругви, взятые из приходской Спасо-Преображенской церкви (одну — с изображением Николая Чудотворца и Успения Богоматери, другую — с изображением Успения Божией Матери и воскресения Христова). После войны образ святого Сергия был возвращен в лавру, а хоругви были помещены в Кремлевский Успенский собор.

Что касается митрополита Платона, то в Москву он приехал 25 августа 1812 года, за несколько дней до сдачи города. Допуская данный вариант развития событий, митрополит хотел еще раз взглянуть на древнюю столицу и "поклониться святым мощам". В это время авторитет святителя и его огромное нравственное влияние на паству были использованы московским генерал-губернатором графом Федором Ростопчиным с целью поддержания порядка в городе. Накануне сдачи Москвы Ростопчин, не желая оставлять врагу хранившегося в кремлевском арсенале оружия, решил раздать его москвичам, однако, опасаясь мятежей, попросил митрополита Платона призвать народ к спокойствию⁷. В Кремле, за колокольней Ивана Великого, был установлен амвон и совершен молебен, по окончании которого митрополит обратился к народу с речью. Поскольку он был уже не в силах возвысить голос, стоявший рядом с ним диакон повторял его слова. Митрополит умолял народ не волноваться, покориться воле Божией, довериться своим начальникам и обещал ему свои молитвы. По отзывам современников, "его почтенный вид, его слезы, его речь, переданная устами другого, сильно подействовали на толпу". По определенному сигналу все встали на колени в знак повиновения, а затем, прослушав соответствующее сообщение Ростопчина, отправились разбирать оружие в указанном им порядке⁸.

Еще в июле 1812 года во всех церквах и монастырях Москвы и Московской епархии (так же, как и всей России) вслед за оглашением высочайшего манифеста от 6 июля 1812 года о созыве ополчения было прочитано вышедшее вслед за ним воззвание Святейшего Синода, в котором была выражена официальная позиция Русской Православной Церкви по отношению к Наполеону, наполеоновской империи и начавшейся войне. Наполеон именовался "властолюбивым, ненасытимым, не хранящим клятв, не уважающим алтарей врагом", который "покушается на нашу свободу, угрожает домам нашим, и на благолепие храмов Божиих простирает хищную руку". Подчеркивалась связь происходивших событий с революцией 1789 года, во время которой французский народ казнил законного короля Людовика ХVI и осквернил собственные храмы, чем заслужил проклятие Бога, распространившееся также и на те страны, которые последовали за Францией. Наступившая война осознавалась как "искушение", нависшее над Россией, которое она должна преодолеть с Божией помощью и еще больше утвердиться "в уповании на Промысел". Церковь призывала прихожан "принять оружие и щит" и "охранить веру отцов". Духовенству предписывалось укреплять людей в вере и призывать к участию в организации и деятельности ополчения: "Всех научайте словом и делом не дорожить никакою собственностью, кроме веры и Отечества"⁹.

Приведенное воззвание является ярким примером осуществления антинаполеоновской церковной проповеди, в ходе которой создавался нелицеприятный, "безбожный" (а порой даже "темный", то есть "нечистый") образ врага и проводилась мысль, что России Богом предназначено остановить злодеяния Наполеона и освободить от него Европу. Огромные масштабы иноземного вторжения и высокая степень опасности требовали осмысления природы этого вторжения для выработки оптимальных способов борьбы с ним. Религиозная тематика активно использовалась также светской пропагандой, которая, как и церковная проповедь, наложившись на кощунственное отношение неприятеля к православным святыням, вызвала небывалый религиозно-патриотический подъем в армии и народе.

Изобразительное искусство и художественная литература также создавали соответствующий образ врага. В 1812–1814 годах были изданы десятки карикатур, на которых французский император был изображен в демоническом обличье (с рогами и хвостом) или стоящим рядом с сатаной и чертями. Гавриил Романович Державин, в то время ведущий поэт России, в ряде возвышенных произведений представил войну наполеоновской империи с Россией как борьбу тьмы со светом, зла с добром, нечестия с православием. Например, в лиро-эпическом гимне 1812 года "На прогнание французов из Отечества" Наполеон нарисован вышедшим из бездны "таинственных числ зверем", "в плоти седьмглавым Люцифером, о десяти рогах венчанным", драконом или "демоном змеевидным", который в сопровождении подчиненных ему ехидн шествует по земле, сея повсюду смерть. Всё живое бежит от зверя прочь, но вот на его пути встает "агнец белорунный, смиренный, кроткий, но челоперунный" — император Александр I. Он поднимает народ на борьбу за веру, против "врагов Христовых"¹⁰.

Религиозные обвинения в адрес Наполеона нельзя назвать необоснованными. Несмотря на допускавшиеся по законам жанра преувеличения (гипербола, гротеск, ирония), антинаполеоновская пропаганда опиралась на реальные исторические факты. Еще до наступления Отечественной войны 1812 года события, происходившие во Франции (гонения на Церковь и духовенство времен Великой французской революции, введение республиканского календаря и провозглашение новой религией культа Разума), а также слишком прагматичная, даже беспринципная церковная политика Наполеона, его неоднократные столкновения с Папой Пием VII, закончившиеся отлучением французского императора от Церкви и пленением римского первосвященника, создали у современников ощущение некоего духовно-религиозного мятежа, поднятого Наполеоном против христианства. В 1806–1807 годах после созыва французским императором в Париже Великого синедриона (вызванного желанием преодолеть национальную обособленность евреев и привлечь их в армию) возникла легенда о демонической сущности Наполеона. В 1812 году в России эта идея оказалась востребованной. Великая армия, покрывшая кровью половину Европы, грабившая и осквернявшая русские православные храмы, действительно воспринималась многими как своеобразная темная сила, а ее предводитель сравнивался с Антихристом — ставленником сатаны.

После принятия высочайше утвержденного указа Святейшего Синода от 25 июля 1812 года о мерах, принимаемых Русской Православной Церковью для создания народного ополчения, по всей стране начался сбор духовенством денежных пожертвований. Судя по рапортам епархиальных архиереев, хранящимся в архиве Синода, а также некоторым другим источникам, общая сумма пожертвований духовным сословием на создание ополчения составила: 2 405 076 рублей 60 копеек ассигнациями, 27 214 рублей 88 копеек серебром, 556 рублей золотом, 3388 рублей 10 копеек медью; 60 пудов 27,5 фунта 67,5 золотника серебра и 10 фунтов 18,5 золотника золота в изделиях и слитках¹¹. Духовенство Московской епархии пожертвовало: 126 514 рублей 80 копеек ассигнациями, 2702 рубля серебром, 20 рублей золотом, а также 19 пудов 26 фунтов 17 золотников серебра и 2 фунта 11 золотников золота в изделиях и слитках. Это был самый крупный вклад по сравнению с другими епархиями России. Из московских пожертвований самым значительным был вклад Свято-Троицкой Сергиевой лавры: 70 000 рублей ассигнациями, 2500 рублей серебром и более 5 пудов серебра в вещах и слитках. Все эти пожертвования были собраны в течение одного месяца (августа).

Решение об оставлении Москвы было принято на военном совете в Филях 1 сентября 1812 года. За неделю до этого, 24 августа, вышел указ об эвакуации церковных и ризничных драгоценных вещей из московских соборов и монастырей. Однако епископ Августин, опасаясь взрыва народного возмущения, разрешил убирать в безопасные места ризницы, запретив при этом трогать в церквах внешние украшения. Вывоз сокровищ из ризниц Московской патриаршей, Успенского, Благовещенского, Архангельского, Покровского и Верхоспасского соборов, а также двух кремлевских (Чудова и Вознесенского), 13 московских¹² и трех загородных¹³ монастырей состоялся 1 сентября на рассвете из Кремля на 300 подводах, присланных накануне Ростопчиным на архиерейское подворье¹⁴. Руководство обозом, отправившимся в Вологду, было поручено настоятелю Заиконоспасского монастыря архимандриту Симеону, получившему от Ростопчина открытый лист (после благополучного возвращения церковных и ризничных ценностей в Москву, состоявшегося в январе 1813 года, архимандрит Симеон был награжден орденом святого Владимира¹⁵). Епископ Августин выехал из Москвы с Иверской и Владимирской иконами Божией Матери в ночь с 1 на 2 сентября, получив послание Ростопчина, содержавшее известие об оставлении Москвы, а также распоряжение императора Александра I о срочной эвакуации этих икон во Владимир.

Большинство московских приходских храмов из-за спешки и недостатка подвод эвакуировать свои ценности не смогло. Поэтому священнослужители прятали их на местах: зарывали в землю, поднимали под своды церквей. Настоятели многих монастырей уехали из Москвы вместе с вывезенными драгоценностями. Вместо них остались наместники. Монахам было разрешено покинуть город. Некоторые ушли в другие монастыри или к своим родственникам, однако многие предпочли остаться, чтобы разделить участь своих святых обителей. Что касается приходского духовенства, то мне не удалось обнаружить предварительного распоряжения духовного начальства о разрешении или запрещении им покинуть свои храмы. Однако документы свидетельствуют, что многие из священников остались в Москве. Защищая свои церкви от разграбления неприятельскими солдатами, многие из них подверглись побоям и пыткам. Там, где храмы не были до основания разграблены и осквернены, священники отправляли богослужения и исправляли требы, что было очень важно для народа в такое трудное время. После войны Федор Ростопчин, собирая сведения о поведении обывателей, находившихся в его ведомстве, воздал должное "достохвальному поведению духовенства", которое во время пребывания врага в Москве и Московской губернии "не переставало исполнять обеты своего священного сана, напоминая народу словом и делом обязанности его перед Богом и царем". По его мнению, "внушения служителей Православной Церкви преобразили смиренных поселян в мужественных защитников блаженного Отечества нашего, принявших смерть за веру и верность"¹⁶. За сохранение церковного имущества и отправление богослужений в оккупированной Москве десять священников были награждены золотыми наперсными крестами: Алексей и Игнатий Ивановы, Егор и Петр Семеновы, Исидор Дмитриев, Георгий Легонин, Григорий и Василий Гавриловы, Афанасий Ипатов, Алексей Марков¹⁷.

Защищая храмы и церковное имущество от разграбления, 15 священно- и церковнослужителей погибли. В частности, до смерти был замучен 78-летний священник церкви Сорока мучеников Севастийских (Сорока Святых) Петр Гаврилович Вениаминов. За отказ выдать французским солдатам ключи от храма его били прикладами, кололи штыками. Всю ночь он пролежал на паперти, истекая кровью, а утром проходивший мимо французский офицер застрелил его. Священника похоронили на территории находившегося напротив церкви Новоспасского монастыря. Неприятели потом дважды раскапывали его могилу; видя свежевскопанную землю, они думали, что там зарыт клад. После войны "в память ревностного блюстителя святыни священнострастотерпца Петра Гавриловича" на стене Сорокосвятской церкви прихожане установили мемориальную доску.

В сентябре-октябре 1812 года, во время пребывания наполеоновской армии в Москве, храмам и монастырям первопрестольной столицы был нанесен колоссальный ущерб. Они пострадали как от разграбления, так и от бушевавшего в городе пожара. В Москве в той или иной степени были разграблены 22 из 24 существовавших монастырей (за исключением Данилова и Новодевичьего) и церквей (227 из 264). В большинстве своем равнодушные к собственной религии наполеоновские солдаты, как правило, не церемонились с национальными традициями русского народа. Режим оккупации разнуздывал самые низменные инстинкты. От грабежа неприятели часто переходили к прямому осквернению православных святынь: кололи на дрова иконы, стреляли в лики святых. Кремлевский Успенский собор — главная святыня Москвы — был полностью разграблен и превращен в конюшню, а также в помещение для переплавки иконных риз и других серебряных и золотых вещей. В Высокопетровском монастыре оккупанты устроили скотобойню, во многих монастырских и приходских храмах — жилые помещения, конюшни и склады для хранения продуктов, соломы и овса. В Московской губернии были разграблены четыре монастыря и большая часть храмов.

Судьба первопрестольной столицы стала потрясением для русского общества. Вандализм завоевателей и великий московский пожар, уничтоживший великолепный город, вызвали всеобщий взрыв негодования, способствовали подъему народной войны, патриотическому единению всех сословий и восстановлению боевого духа деморализованной прежним отступлением русской армии. При этом многие современники осмысливали это событие с религиозной точки зрения, то есть воспринимали его как Божью кару. Эта мысль, в частности, встречается в стихах Константина Батюшкова, Федора Глинки, Василия Капниста, Николая Шатрова, Николая Карамзина. Василий Васильевич Капнист в стихотворении "Видение плачущего над Москвою россиянина, 1812 года октября 28 дня" устами якобы явившегося ему Патриарха Гермогена утверждал, что пожар и разрушение первопрестольной столицы — это праведный суд Бога, разгневавшегося на россиян за имевшее место накануне войны отступление от веры и галломанство — увлечение французской культурой и идеями Просвещения. При этом он подчеркнул, что "Господь сей казнью укротился // И в гневе не в конец на вас ожесточился", а потому Россию в конечном счете ждет "торжество", а ее врагов, захвативших Москву, — "паденье". Капнист призвал отказаться от "иноземного яда" и выразил уверенность в скором возрождении Москвы: "Взнесем верхи церквей сожженных; // Да алтарей опустошенных // С весной не порастит трава; // Пожаров след да истребится, // И, аки феникс, возродится // Из пепла своего Москва!"¹⁸. Николай Михайлович Шатров также подчеркнул, что "плен, пепел и страданья" "царицы русских городов" — это "тайна божеских судов". Поэт охарактеризовал пожар Москвы как беспримерную, незабвенную искупительную жертву, принесенную ради спасения не только России, но и всей Европы: "Не человеческой злой воле // На бранном кроволитном поле // Была должна ты уступить; // Но Бог, казня Наполеона, // Хотел Европу от дракона // Твоим пожаром искупить". Подчеркнув непреходящее значение великого московского пожара, Шатров назвал Москву "спасительницей царств"¹⁹.

По распоряжению императора Александра I было составлено и обнародовано в церквах специальное "Известие о состоянии Москвы" от 17 октября 1812 года, в котором также нашла отражение религиозная трактовка событий. В нем сообщалось об оставленных французами в древней столице "следах зверства и лютости", подчеркивался нехристианский, безбожный характер их поведения и говорилось о необходимости вести войну до победного конца. Подражание Франции, имевшее место накануне войны, признавалось ошибочным, и говорилось о необходимости порвать с ней "все нравственные связи", возвратившись к чистоте и непорочности "наших нравов"²⁰.

В народной войне, усилившейся после сдачи Москвы, приняли участие также и представители духовного сословия. Священно- и церковнослужители нередко являлись даже организаторами и руководителями крестьянских отрядов самообороны. Например, в Московской губернии во главе одного из таких отрядов стоял священник верейского Рождественского собора Иоанн Никифорович Скобеев²¹, во главе другого — дьячок села Рюховского Волоколамского уезда Московской губернии Василий Григорьевич Рагузин²².

В октябре 1812 года, после освобождения Москвы преосвященный Августин получил предписание Александра I немедленно возвратиться в древнюю столицу, освятить уцелевшие от разрушения храмы, направить в них священно- и церковнослужителей, восстановить богослужение и провести "крестное хождение по городу" для очищения его "от скверны иноплеменных"²³. Приехав в Москву 7 ноября 1812 года, епископ Августин прежде всего осмотрел Кремль, древнейшие храмы и монастыри, собрал сведения о состоянии всех московских обителей и церквей после неприятельского нашествия и приступил к восстановлению святынь.

Освящение Москвы началось 1 декабря 1812 года. В этот день по распоряжению преосвященного Августина московское духовенство собралось в 11 часов утра в Покровском соборе (храме Василия Блаженного). Освятив собор, епископ Августин в сопровождении священнослужителей отправился на Лобное место. Там он крестообразно окропил город святой водой со словами: "Вседействующая благодать Божия кроплением воды сея освящает древний благочестивый град сей, богоненавистным в нем пребыванием врага нечестивого оскверненный, во имя Отца и Сына и Святаго Духа". Отсюда, разделившись на три отделения, духовенство крестным ходом прошло по улицам Китай-города. 12 декабря (в день рождения Александра I) был освящен Белый город. Освящение Кремля проходило по мере приведения его храмов в благоустройство с 1 февраля 1813 года (освящение Архангельского собора) по 30 августа того же года (освящение Успенского собора).

К концу 1814 года практически все храмы и монастыри Москвы были восстановлены. После войны в Москве и Московской губернии появилось еще около 20 новых святынь (церквей и часовен), воздвигнутых в память победы в войне 1812 года. В их сооружении проявилось осознание народом России войны 1812 года как войны православной (священной). Народ стремился выразить таким образом благодарность Богу за помощь в победе над врагом. Главным из этих памятников, несомненно, является храм Христа Спасителя, решение о сооружении которого было принято императором Александром I 25 декабря 1812 года, сразу после изгнания неприятеля из пределов Отечества.