«Православие во Франции имеет большое влияние»

– Ответ простой – воля Божья. Когда я пошел по пути православия, когда принял сан монашества, я себя отдал Ему. Это aventure, приключение, и привело меня в глубину России, в Чувашию.

– Вы первым делом попали в Россию и потом приняли Православие, или наоборот?

– Я не люблю выражения «принимать православие» – думаю, что я уже давно был православным. Мой нынешний архиерей, митрополит Варнава, когда встретил меня в первый раз в 1993 году (я еще был греко-католическим монахом), когда он увидел, как мы живем и какие у нас мысли, сказал мне: «Отец Василий (я уже был в монашестве Василием, Basile по-французски), вы уже православный». И примерно 15 лет я ждал момента обретения полноты причастия с Православной Церковью. Это были 15 лет страданий, потому что я очень любил православие, но не мог причаститься с православными у Гроба Господня в Иерусалиме…

– Вы были монахом в Иерусалиме?

– Да, монахом в Иерусалиме, около Гроба Господня, там родина Иоанна Крестителя. И монастырь Иоанна Крестителя, именно где по преданию находится пещера, где он прожил первые годы жизни со своей матерью Елизаветой, и там она умерла; в монастыре есть ее гробница. Это недалеко от Эйн-Карем, недалеко от русского женского Горненского монастыря. Матушка игуменья Георгия из Горненского монастыря своей любовью очень влияла на мои решения. Мы общались с ними у Гроба Господня практически каждую неделю, с субботы на воскресение я там стоял, молился с ними, и плакал, потому что до причастия меня не допустили. И вот 15 лет я ждал этого момента. Потом встречи с митрополитом Варнавой, архимандритом Иеронимом, архимандритом Гурием, отцом Гермогеном – эти встречи очень влияли на мое решение. Когда я чувствовал поддержку, теплые слова, я уже не сомневался, что мне надо решиться. Решение я принял в 1993 году, когда я покинул униатский монастырь и вернулся на свою родину. И тогда было мое первое письмо к Святейшему Патриарху Алексию.

– А где ваша родина?

Франция, город Шоле. В Шоле, это небольшой город на западе Франции, я родился, а сам я родом из Vandee. Это знаменитый французский регион, который славился своими роялистскими настроениями и противился революции.

– И как вы попали в Москву?

– Когда я ждал ответ, мне вдруг позвонили из Москвы, и спросили на французском, но с акцентом, действительно ли я собираюсь приехать в Москву и принять Православие. Для меня это было неожиданно, но я, конечно, сказал что да. И попросил, чтобы мне помогли с приглашением, потому что без приглашения визы не дают. Эти люди, которые мне звонили, были из прихода Сретения Владимирской иконы Божией Матери. Я о них мало что знал – это был, как их здесь назвали, «экспериментальный приход». Потом я получил приглашение и приехал сюда. Здесь я встретил отца Георгия Кочеткова, который, конечно, принял меня аккуратно, радушно, но сердце у меня было неспокойно: я чувствовал, что это не совсем то, чего я ждал. Меня приглашали принять участие в Причастии… Во время богослужения на следующий день я понял, что это не то, что я искал. Говорят, что это было какое-то направление… обновлени, или что-то… Но я не имею права осуждать, просто я чувствовал себя не в своей тарелке. И родные моих знакомых, которые жили здесь и с которыми я раньше встречался в Иерусалиме, поняли мое положение и старались помочь мне найти другой приход. Им стал приход отца Александра Шаргунова. С отцом Александром я чувствовал себя спокойно, тем более, что он говорит по-французски – это было для меня большим утешением, особенно в ту пору, когда я ничего не знал по-русски. Отец Александр сразу направил меня к владыке Арсению, в Патриархию, где я написал свое второе прошение. Ответ пришел в начале марта 1994 года, в начале Великого поста. И на первой неделе Великого поста, во вторник, меня пригласили в Даниловский монастырь, где через чин присоединения меня приняли в лоно Русской Православной Церкви. На следующий день была Литургия Преждеосвященных Даров, и я причащался. Это, конечно, были незабываемые ощущения, большое утешение, потому что я действительно чувствовал себя полностью в Православии. Второе причащение было в пятницу, и в субботу меня уже пригласили на богослужение с Патриархом в Даниловский монастырь, был как раз праздник князя Даниила. Это была большая честь – служить с Патриархом.

– Вы были диаконом?

– Да, меня приняли в сан диакона. Мне разрешили произносить ектении на французском, это тоже было для меня утешением, потому что славянский и русский я еще вообще не знал. Потом был обед с Патриархом и с монастырской братией. И я уже чувствовал себя в лоне Православной Церкви, уже не только мыслями или сердцем, а уже в полноте. Потом я получил направление в Псково-Печерский монастырь. До этого я встретил отца Тихона (Шевкунова), можно сказать, случайно: в Сретенском монастыре была как раз передача прихода. Отец Георгий передал здание храма новому монастырю – Сретенскому, который в то время был подворьем Псково-Печерского. С отцом Тихоном была чудная встреча, мы сразу полюбили друг друга, и до сих пор эта добрая любовь действует. Потом мы еще встречались в Псково-Печерском монастыре, и по благословению отца архимандрита Иоанна Крестьянкина, мне добавили миропомазание. Это было скромно, в Успенском храме. И отец Тихон, поскольку он присутствовал, стал моим крестным отцом. И по духу он действительно стал моим братом.

– И сколько вы прожили в Псково-Печерском монастыре?

– Прожил немного. Приехал в апреле, в конце Великого поста, и прожил до июня. В июне был небольшой перерыв, потому что у меня окончилась виза. В Пскове паспортный стол не знал, что со мной делать, и меня направили в Москву. Здесь я встретил архимандрита Иеронима (это нынешний наместник Троицкого монастыря), тогда он был еще иеромонахом. Он как раз возвращался из Святой Земли. Мы встретились на праздник Рождества Иоанна Предтечи, и решили ехать на Афон. Это была моя давняя мечта. И по благословению Патриарха Алексия мы поехали на Афон, на две недели. После возвращения я написал прошение на имя Патриарха о переводе меня в Чувашию, в епархию владыки Варнавы, который сегодня является митрополитом.

– Отец Василий, была какая-то интересная история, когда вы жили в Псково-Печерском монастыре и что-то красили, приехала какая-то французская делегация… Не могли бы Вы рассказать об этом?

– Да, было такое. Это были десантники, военные. Я не красил, а штукатурил кельи старца Симеона – теперь уже преподобного. Я немножко умею штукатурить. Вообще монах должен все уметь. И я научился в свое время штукатурить, а теперь меня попросили. Но с экономом мы не нашли общего языка, и до такой степени, что он назвал меня бараном. Ну, я со смирением принял, несмотря на то, что было обидно; я думаю, что монах не должен обижаться, а потерпеть все ради Бога, ради Христа.

– А что французская делегация?

– Они, конечно, удивлялись, что я оказался здесь, тем более что это еще в 1994 году – еще неясно, куда идет Россия, много еще соблазнов, много непонятного. И что француз будет делать в России, тоже было непонятно никому, даже мне непонятно.

– Они сразу узнали, что вы француз?

– Ну, конечно, я их встречал, мы приветствовали друг друга. Тем более что один из моих младших братьев тоже служит офицером французской армии. На эту тему мы нашли общий язык.

– Ваш брат был командиром этой группы?

– Да, мой брат сейчас даже полковник. Они были связаны, они служили в одном месте.

– А как вас встретила Чувашия?

– В Чувашии владыка меня встречал очень хорошо, с большой любовью, с большим вниманием. И я сразу нашел своего утешителя. «Варнава» – это и означает в переводе «сын утешения». Владыка для меня является, как сказать, высшим духовником и высшим духовным отцом. Когда я на него смотрю, я знаю, куда мне надо идти, как быть.

– Но вы же попали в самую, можно сказать, дыру…

– Ну, это полезно для монаха.

– Непролазная грязь, насекомые…

– Это все полезно для монаха. Конечно, были такие моменты, когда я не то что думал о возвращении, но просто задавал вопрос Богу, прямо Богу: «Господи, что Ты хочешь от меня? Почему вот такие условия?». А условия, где мы находились первое время, были ужасными: крысы; крыша, которая течет; постель, которую давно не стирали, в которой, может быть, спал до меня какой-нибудь пьяницы; все мокрое – в общем, ужасные условия. И после Иерусалима мне было, конечно, немного обидно. И я прямо плакал и говорил: «Господи, что Ты хочешь от меня, для чего это нужно?». Сейчас я понимаю, для чего это было нужно. Есть такая притча. Господь приглашает всех на гору Фавор, чтобы увидеть преображение. Есть бесплатный билет на автобус, на котором поднимают на эту гору преображения. Все это бесплатно, но они сидят далеко от Господа. А есть особый билет, за который надо платить и идти при этом пешком на эту высокую гору, и каждые сто метров надо еще платить, чтобы иметь возможность идти дальше. Я думаю, что вот такова и христианская жизнь, если она хочет полноты. Если мы хотим быть близко, надо платить.

– И чем же вы платили?

– Платил, проходя через смирение, унижение и так далее. Монах должен так жить. Если у монаха всё есть, есть комфорт, то он должен задуматься, не ошибся ли он, не заблуждается ли на своем пути. Если монах чувствует себя немножко тесно, тогда он, наверное, на правильном пути.

– Уже восемь или девять лет вы в Чувашии?

– Да, девять лет.

– Говорят, к вам туда чуть ли ни министр иностранных дел Франции приезжал?

– Нет, посол. Huber…

– Huber Colin de Verdiere?

– Да, да.

– Сейчас это генеральный секретарь МИД Франции…

– Да-а-а? Хорошо.

– И как ему понравилось у вас?

– Хорошо. Конечно, он удивился, потому что монастырь был в плохом положении, кругом строительство. Нам передали здания монастыря после советского периода в разрушенном виде. Он увидел, сколько мы уже сделали за короткий период и сколько еще осталось. Но он увидел, что такое вера, что такое чудеса. Потом он благодарил нас за приглашение переночевать в монастыре, потому что это большое событие для человека – кушать за трапезой. Конечно, все районные и областные власти были тоже.

– Вся трава была покрашена?

– Конечно. (Смеется.) Хорошая была встреча. Потом его провожали до границы Мордовии.

– Мы знаем, что Франция очень тщательно заботится о своих гражданах, и о распространении своей культуры. И, видимо, то, что вы были французским гражданином, также повлияло на визит посла?

– Да. Франция действительно заботится о своих гражданах через свои посольства и консульства. Они также заботятся о распространении языка: помогают школам, другим организациям. Наверное, он это сделал, помимо прочего, из духовного любопытства – побыть в монастыре.

– Но вас посещал не только посол Франции, но и сам Святейший Патриарх…

– Приезжал, но уже не ко мне. Это был его второй визит в Чувашию. Первый раз – в 1996 году, но тогда он посещал только Чебоксары. А в 2001 году – несколько городов, в том числе наш Алатырь. Это, конечно, большая честь для города, для каждого православного. Собирались тысячи людей, даже сам Святейший удивлялся. До сих пор его визит дает нам импульс. И мы были бы рады встретить его еще и третий раз.

– Отец Василий, вот вы хорошо отзывались о владыке Варнаве, но среди некоторых православных ходят такие слухи, что якобы он освящал какого-то идола…

– Да. Вы знаете, я действительно почитаю владыку Варнаву, он святой человек. И обвинять его в таком грехе – это неправильно. И эти события для нас, клириков Чувашской епархии, болезненны, потому что мы все любим владыку, он для нас отец.

– А что произошло?

– Просто один священник нашел повод (он давно искал этого повода) оскорбить владыку. Просто этот человек ненавидит владыку, я не знаю, по каким причинам. И он нашел тот повод, что владыка присутствовал при освящении монумента, памятника, посвященного нашей матери. Почему бы не быть памятнику в честь нашей матери, которая нас воспитала, за нас страдала и переживала? И этот монумент является культурным памятником, а не имеет никакого отношения к религии. В этом случае отец Андрей Берман глубоко заблуждается, потому что он служит в этом случае не чистоте православия, а своей гордыне и непослушанию. И он является, по моему мнению, идолослужителем своей гордыне. Это мое мнение.

– А в Вашем приходе есть еще иностранцы?

– Да, есть англичанка, тоже православная. Она работает в школе учительницей английского языка.

– Она специально переехала в Чувашию?

– Ее в свое время, лет восемь-девять назад, приглашали специально в Чебоксары, потом через знакомых она встретилась со мной и приехала в Алатырь, поскольку она искала духовного отца. Она знает французский, так что ей проще исповедаться, советоваться. Но, конечно, она русский знает в совершенстве, лучше, чем я, поскольку она учила язык в университете. А я русский не учил – просто впитывал его, как губка.

– А как вы находите общий язык с прихожанами, ведь там в основном деревенские бабушки?

– Это очень просто. Как говорится по-русски: каков поп, таков и приход. Если бабули видят, что батюшка горит в любви к Богу, то язык даже и не нужен, они смотрят в глаза, они видят, как батюшка живет, и они идут за ним. Если батюшка любит Христа, то даже если он бедный, малограмотный, они идут за ним. Поэтому очень просто. Конечно, я не говорю, что я именно такой батюшка, но я люблю Христа, я свою жизнь отдал Ему, и, наверное, люди это чувствуют.

– Отец Василий, в России некоторые жалуются, что трудно понять церковно-славянский язык, трудно на нем служить и так далее. Но вот вы француз и вам пришлось его осваивать...

– Я вам скажу так, что мне легче церковно-славянский язык, чем русский.

– Почему?

– Я не знаю почему, но, например, читаю по церковно-славянски без проблем, а по-русски возникают трудности. Евангелие я прекрасно понимаю, даже Типикон. Иногда бывают, конечно, какие-то трудности, но Евангелие, богослужение я прекрасно понимаю. Просто эти люди, которые не понимают, пусть они немного потрудятся, потерпят, и пусть они молятся – и они поймут. Я ведь не знал русского, но меня бросили в деревню, где говорили только по-русски, и я стал через некоторое время понимать. И также люди пусть ходят на богослужения, пусть молятся, слушают, и скоро они будут знать церковно-славянский язык. Только наша современная молодежь очень ленива и не хочет изучать, трудиться.

– Ленивы здесь, или во Франции?

– Здесь, в России.

– А во Франции?

– Также. Это современная болезнь нашей молодежи сегодня. Им просто, например, сидеть перед телевизором или перед компьютером, ни о чем не думать, компьютер все сделает – напишет, подумает. Современный человек является немножко инвалидом перед жизнью, перед историей.

– Отец Василий, вы в прошлом году побывали во Франции, после долгого перерыва, как вам понравилось?

– Конечно, я чувствовал радость, так как родина и есть родина. Видел, конечно, что там все прекрасно, красиво, порядок большой. Красиво, красиво. Но, вы знаете, уже последнюю неделю я чувствовал ностальгию, ностальгию по своей бедной Чувашии и по своим прихожанам, которые являются для меня братьями и сестрами. И Россия, Чувашия являются для меня родиной, потому что там я снова родился. Как сказал Господь: кто ушел от своей семьи или отечества ради Христа, тот обретет новых братьев, и сестер, и родину.

– А когда Вы были во Франции, как вас там принимали? Вы ведь уже приехали в качестве православного священника?

– Хорошо. Вы знаете, староста нашего прихода сказал: «Наш батюшка, как банан, в нем есть экзотика». И мое ощущение, что да, действительно есть немножко экзотики. Причем и когда я приехал в Россию, и теперь, когда приезжаю во Францию – там я тоже экзотика.

– А как Ваши родные отнеслись к вам?

– Хорошо. Конечно, они переживали, для них это неожиданное решение.

– Они католики?

– Они католики. Отец, конечно, переживал, и был против, но он всегда воспитывал нас в свободе, и в свободе совести. Поэтому он переживал внутренне. Я думаю, что теперь, после девяти лет он уже примирился с этим, даже если ему непонятно, почему я ушел из католичества и стал православным. Может быть, это ему непонятно, но ему понятно, что это воля Божья.

– А ваш брат?

– Брат также. Младший брат даже поставил перед собой вопрос о принятии православия. Он еще не принял, потому что у него дети, и одна из дочерей послушница в католическом монастыре, поэтому для него решение непростое, ведь нужно сохранить единство в семье. Я ему советовал подождать, не торопиться, я пятнадцать лет жил православно, хотя и официально не был православным. Самое главное – жить православно. Быть православным не по документу, а по жизни.

– Отец Василий, но ведь во Франции тоже много святынь, которые и православные почитают.

– Да, очень много. Покров Богородицы, омофор в Шартре; терновый венец; часть мощей святой Женевьевы… Во время Французской революции эти мощи были осквернены – это явно бесовские силы, потому что оскверняли мощи именно тех святых, которые покрывали Францию, создавали Францию.

– Некоторые сейчас говорят, что Православие во Франции все более распространяется. Правда ли это?

– Да. Да, это правда, и этому можно радоваться. Можно сказать, что Франция возвращается к своей первой любви. Хотя число православных там еще невелико, имеется, по-моему, около 200 приходов.

– У нас все считают, что Франция – чисто католическая страна…

– Уже давно нет. Скорее всего можно будет говорить о ней как о мусульманской, потому что католики перестали быть христианами, они светские. Католики – это только название. Церкви уже везде закрываются, один священник служит в 20-30 приходах, то есть священников не хватает. Еще немного, и не будет совсем клириков. Это кризис, кризис.

– А что, молодежь не ходит в храмы?

– Да, молодежь не хочет. И процент людей, которые действительно ходят в храм, очень низкий. Конечно, большинство жителей – католики, но больше людей посещает мечеть, чем католические храмы. И поэтому растет Православие, ведь много людей все равно ищут истину, ищут Церковь, ищут именно христианской жизни – а они найдут это в Православии. Я думаю, что еще немного, еще несколько лет, и Православие во Франции будет иметь большое влияние. И сейчас Православие – это авторитет. Это заметно на радио, по телевидению. Католики даже используют православное богословие, чтобы объяснить смысл того или иного праздника.

– А почему Вы сказали, что Франция возвращается к первой вере? У нас многие считают, что Франция всегда была католической.

– Нет, Франция была православной до XII века, до раскола между Западной и Восточной Церквями. Но даже этот раскол 1054 года был расколом между Римом и Константинополем, и не касался остальных. И до XII века Франция оставалась глубоко православной и по богослужению, и по богословию. И отголосок этого православия (это мое мнение) был даже в XIX веке, когда был введен новый догмат о папской непогрешимости – французская Церковь очень сопротивлялась этому. Но сегодня, конечно, все клирики во Франции убеждены, что папа не может грешить, когда он стоит на кафедре.

– Таким образом, можно сказать, что Вы вернулись к вере своих предков?

– Да, да, это именно так.