Скоро Пасха

За окном медленно проплывали поля, бедные лесочки, деревеньки. Под стук колес хорошо дремалось. Апрельское солнце приятно согревало лицо девушки, уютно устроившейся на верхней полке, и хорошо ей было думать, что вот – скоро Пасха, а там и лето со всеми его чудесами…

– Да чего там! Включите телевизор, и все понятно, – махнула рукой учительница истории, сидевшая слева у окна, и сердито отвернулась от собеседников.

В купе стало как-то особенно тягостно, даже зубы заломило. Все уставились в окно, а там как нарочно – оголившийся из-под снега прошлогодний мусор да неухоженные убогие деревни… Так в тишине прошло несколько минут.

Вдруг с верхней полки раздался чистый и сильный девичий голос:

– И все-таки я с вами не согласна! Не согласна, и всё!

Девушка, которая с самого начала пути вела себя совершенно незаметно, села на своей полке, и теперь все удивленно разглядывали её. Она аккуратно спрыгнула вниз, достала из-под своей подушки ажурный вязаный платочек и, уютно укутавшись в него, удобно уселась рядом с учительницей истории.

И всё как-то сразу изменилось в крохотном пространстве купе. Неуловимо. Как будто перспектива унылого путешествия с неприятными людьми вдруг обернулась обещанием интересного и тёплого разговора с давним другом. Девушка, слегка смущаясь, обвела взглядом своих соседей и радостно представилась:

– Ася. Давайте познакомимся!

Игорь Викторович с симпатией смотрел на попутчицу – она ему сразу понравилась. Учительница поглядывала ревниво и неприязненно. Девушка была свежа и хороша, но дело было не в этом. Главное – в ней было нечто, что возвышало её над всеми красавицами и мудрецами, если в них этого не было. Что это такое, учительница не могла понять, и потому была раздражена.

Четвёртой попутчицей была скромная полноватая женщина с виноватой улыбкой на лице. Её участие в разговоре ограничивалось этой улыбкой и согласным киванием – она будто боялась, что поинтересуются её мнением, поэтому заранее со всеми соглашалась. На Асю она уже смотрела с обожанием и как-то сразу расслабилась: перестала стыдиться своего фланелевого, черного с синими восточными «огурцами» халата и отсутствия прически.

– Я, знаете, слушала ваш разговор, – продолжала Ася, – всё вы правильно говорите, и для уныния вот такого, конечно, имеются причины. Но вот ведь у всех вас, наверное, есть дети. И вы хотите их вырастить, или там внуков уже поднимаете, – девушка взглянула на Игоря Викторовича, – И никогда руки в этом деле у вас не опустятся. И если бывают особенно тяжёлые моменты, отчаяние даже, вы это всё переживаете, а потом всё сначала. А почему? Да потому, что вы их любите и надеетесь, несмотря ни на что… Так и со страной, с Россией нашей…

Девушка помолчала и как бы не замечая, что никто не проронил ни слова, продолжала:

– Не знаю, веруете ли вы. А я точно знаю – не оставит нас Господь и детей наших не оставит. И деревни эти… – Ася кивнула в окно, – А что до того, будто некому традиций передать, так неправда это. То есть правда, конечно, но ведь их не только люди могут передавать.

Было видно, что девушка волнуется, хочет сказать что-то очень важное для себя и боится, что её не поймут. Говорила она быстро, сбивчиво – ситуация была для неё явно непривычная. Попутчики смотрели на Асю напряжённо, будто боялись пропустить хоть слово.

– Может вам покажется глупым, что я скажу сейчас, или мелочным, но я всё равно скажу. Ну, вот хоть мужики наши бородатые, православные, которых в каждом храме сейчас встретить можно. Я всё любуюсь, как они друг друга целованием встречают. Красиво как! Как естественно – не учились же они этому, а вспомнили! Как в храмах крестятся, молятся те, кто от родителей и бабушек своих ни слова о Боге не слышал! Как они всё там быстро понимают, запоминают – нет, вспоминают!

Я, между прочим, в детском доме выросла, подкидыш я. Но это не важно. Важно, что ни о каких традициях православных или хотя бы русских там речи не было. Скудно и тоскливо, грубо очень, и еще стыдно…

Но вот попалась мне в нашей библиотеке книга, которую никто никогда не брал читать. Вы её знаете, конечно, – это «Идиот» Достоевского. Я тогда еще совсем девочкой была, но как-то сразу поняла: князь этот, Мышкин – идеал человека. Все такими мы должны стать, тогда и счастье на земле будет. Как мне хотелось о нем всем людям рассказать. Объяснить! Никто меня слушать не стал, посмеялись только. Сказали, своих идиотов полно. А я не обиделась. Главное – князь этот со мной на всю жизнь остался, вместо отца и матери. А когда я к Богу пришла, тогда и поняла, про Кого Фёдор Михайлович свой роман написал, и для чего книгу эту мне в нужный момент Господь послал. Я ведь тогда после очередной «тёмной», которую мне девчонки устроили, всё обдумывала, как мне в реку броситься…

– И что же, передумали? Про идиота прочитали и передумали? – не скрывая насмешки, поинтересовалась учительница.

– Ага, передумала, – просто ответила Ася, не замечая иронии собеседницы и даже не взглянув на неё. – А главное, вы мне объясните, как я это в 13 лет понять-то смогла, это ведь первая толстая книжка, которую я прочитала. Значит, Бог всё устроить может. Всё.

– А потом со мной ещё чудо произошло. Года примерно через два, и жила я уже в интернате, где много «родительских» детей было, неблагополучных, а все-таки у них были семьи. И их на праздники по домам разбирали – родители или родственники. А я одна оставалась. Тоска, конечно, наваливалась. И вот, помню, сижу на своей кровати в спальне, плачу. Книжку маленькую листаю. Как она ко мне попала, уже не помню. На обложке написано: «Кустодиев. Жизнь и творчество». Книжка, хоть и маленькая, но издана хорошо – на глянцевой бумаге, репродукции отличные, яркие. Листаю машинально: купчихи какие-то, самовары…

К моей жизни – никакого отношения, я ведь и в музеях тогда еще ни разу не бывала. Нас в цирк только водили и в кино. Так вот, просматриваю книжку вскользь, думаю о другом. И вдруг – «Масленица»! Жемчужный зимний город в низине, а на переднем плане – сани с нарядными яркими людьми, как гладью на шёлке вышиты. И такая радость вдруг меня охватила! У меня и сейчас мурашки по спине. Я даже иголочки льдинок, что из-под копыт летят, на лице почувствовала. Меня как вихрем понесло туда, в город – услышала праздничный гул, звон колокольный и бубенцов каких-то. И смех такой, для меня тогда еще незнакомый, беззаботный, открытый, радостный и счастливый!

Борис Кустодиев. Масленица

Да много всяких таких ощущений, которых мне в жизни негде было испытать. А запахи Пасхи! Я тогда же услышала и узнала его – сладкий, смиренный, тишина в нем и покой… И как борода христосующегося со мной приказчика махоркой пахнет! – Ася смущенно рассмеялась.

– Я эту радость всю до сих пор в душе несу. Ответьте мне – откуда это всё на меня обрушилось прямо-таки?!

Думаю, мне это Господь авансом тогда дал, чтобы не отчаялась. И каждому может дать. Нужно только попросить. Сказать: я – Твоя, Господи, не оставляй меня никогда, ничего мне больше не нужно – только о Тебе порадоваться!

Учительница слушала всё это, сначала снисходительно улыбаясь, а потом, даже как-то испуганно отпрянув. Игорь Викторович смотрел на Асю пристально и напряженно. А полноватая простая женщина, Татьяна, с пониманием. И когда девушка замолчала, Татьяна робко, сильно волнуясь, заговорила:

– Всё, что вы сейчас рассказали, и мне немного знакомо. Только я это словами, как вы, ни за что бы не сумела объяснить. Вам спасибо. Я вот когда первого ребеночка своего носила и первый толчок в животе услышала, то мне это ощущение знакомым показалось, и еще, как молоко в груди прибывает, покалывает, я это ощущение всегда-всегда знала. Да, точно, – Татьяна прислушивалась к своим воспоминаниям о первенце, смущаясь своего признания. Сомневалась, прилично ли о таком рассказывать. Но робкая улыбка счастья уже светилась на её разрумянившемся лице.

– Сколько же у вас детей? – поинтересовался Игорь Викторович

– Пятеро,– просто ответила Татьяна.

По купе пронесся выдох – изумления или восхищения?

Ася сказала:

– Какая же вы… Какая красивая и счастливая…

Татьяна, до этого казавшаяся забитой и замученной, сейчас действительно выглядела счастливой красавицей – сильной, спокойной и ладной.

– Куда же вы едете одна-то? – учительница из всех сил старалась вернуть ироничный снисходительный тон.

– В монастырь, – Татьяна назвала монастырь, – К мужу. Он там на строительстве помогает. Руки у него золотые – вот нам и предложили туда всей семьей перебраться.

– Вы что, в монастырь уходите, с детьми? – поперхнувшись, спросила учительница.

– Ну, нет, – засмеялась Татьяна, – Будем рядом в деревне жить. Вот еду дом смотреть. Детей с сестрой оставила – вместе нам дорого ехать, а сестра должна справиться, не в первый раз. А что? На нашу квартиру покупатели есть… В городе нам делать нечего. Я это давно поняла…

– Как же вы там детям образование давать собираетесь? – уже совсем недоброжелательно спросила учительница.

– Спасать их надо, – просто ответила Татьяна и отвернулась к окну.

В купе стало тихо. Каждый думал о своем.

Татьяна старалась заглушить беспокойство о детях мечтой о шестом ребенке, которого уже подозревала в себе. Пыталась представить дом, в котором они все будут жить. Как там будет ладно и уютно. Как они всей семьей будут ходить в храм – все девочки в белых платочках. Такого счастья в городе у них не было – все так далеко и неудобно. В деревне не будет этих ужасных врачей, которые каждый раз находят у неё все новые болезни, пугают смертью, уговаривают избавиться от очередного ребёночка. А сами давно уже мертвые… Там, на свежем воздухе она поправится, кровь войдет в норму, не будет этих обмороков, которые так пугают детей…

Учительница сидела, стараясь ни о чем не думать, разглядывая кисти своих рук. Она всегда гордилась ими – узкими, с длинными породистыми пальцами, с прекрасным маникюром. Теперь они казались ей когтями хищной птицы. А внизу живота толкались все пятеро, не рожденных ею детей. Такое уже было однажды, тогда это закончилось больницей. Неужели опять? И еще она чувствовала, как её захлёстывает волна тяжелой ненависти к этим двум женщинам, соседкам по купе. Это всё из-за них, зачем они?

А Ася, полная любви ко всем этим почти незнакомым ей людям, смотрела на проплывающее мимо русское кладбище – такое нарядное, даже весёлое перед Пасхой. Свежевыкрашенные ограды, привязанные к ажурным крестам бумажные нежные цветы – трепещут на ветру. Хотя кладбище было довольно далеко, и всего этого увидеть было, конечно, нельзя, Ася, никогда еще не бывавшая на кладбище, точно знала всё про эти цветочки.

И ей казалось, что так ощутимые ею волны любви, что текут от убогих домиков деревни к ухоженным могилам и обратно – от усопших к живым – захлёстывают и её, и Татьяну, и Игоря Викторовича и даже противящуюся им учительницу истории…