Сестры

О том, как на Вознесение Господне нашлись следы потерянной бабушки Машуры

В этом фрагменте книги Е. Домбровской «Русская сага. Воздыхание окованных» рассказывается о ее двоюродной бабушке, «вдове известного русского адмирала и племяннице знаменитого математика», которая десять лет была игуменьей Спасо-Вознесенского Елеонского монастыря и о том, как внучка чудесным образом узнала на Вознесение, что игуменья Мелания (Жуковская) – это ее дорогая Машура, следы которой затерялись в гражданскую войну.

Игуменья Мелания (Жуковская)
Игуменья Мелания (Жуковская)
…Было 2 июня – это запомнилось. Я возвращалась из Новоспасского монастыря с праздничной службы Вознесения Господня. В государстве этот день был, да и доныне остался будничным, и потому, возможно, с утра как-то меньше было городской сутолоки. Да и день выдался очень хороший: тихий, задумчивый… А потому из Новоспасского я пошла пешком, благо, что от Таганки до Землянки вовсе не далеко. Заглянула по дороге в маленький «Книжный», подумав, дай, что-нибудь хорошее куплю, да не заходя домой, почитаю где-нибудь во дворике – так хотелось продлить это время благодатного покоя и нерассеянной свободы для души, сохраняя то, что несла в себе из храма. 

В крохотном «Книжном» посреди веерами разложенных книжных кошмаров, как ни странно сразу на глаза попался сборник воспоминаний о русских паломничествах во Святую Землю, – как он сюда попал? Да и год издания был давний, – чудеса… 

Взяв книгу, свернула в какой-то старый двор с развешенным по-старинному на веревках бельем, со старыми тополями, еще живущими в вытоптанной московской земле без единой травинки, нашла истертую скамейку и уселась на нее среди старых кирпичных двухэтажных построек, какие еще при Императоре Александре III строил себе церковный причт, и разломив книгу наугад, начала читать… 

И тут же, словно укол в сердце, вспыхнули и зажглись предо мною следующие строки:

«Самая мирная на земле дорога ведет на Елеонскую гору. Такие дороги лежали здесь во времена Христа – песчаные, со щебнем, с известковыми камнями, по которым трудно ходить… В Елеонском монастыре живут около 150 монахинь… Жизнь здесь трудная и бедная…Вода собирается в цистерны во время дождей и ценится на вес золота…поэтому здесь нет ни огородов, ни единого цветка. В покоях игуменьи, матери Мелании, пестрые половички, старомодная мебель в белых чехлах, фикусы. На стенах странно перемешались портреты архиереев и фотографии британских губернаторов Иерусалима… Игуменья – вдова известного русского адмирала и племянница знаменитого математика… Здесь настоящий русский уголок…». Ни мирского имени игумении, ни имени ее покойного мужа-адмирала, ни имени ее знаменитого дяди-математика автор этого текста почему-то не сообщал. Но он меня поразил до оцепенения. Неужели?!!

…Был день Вознесения Господня. Монастырь на горе Елеон тоже был возведен в честь и на том священном месте Вознесения Господня, где остался отпечаток Его стопы. Нет, не может быть… 

Строки, посвященные игуменьи Мелании, пульсировали: в мгновение ока уже было ясно, кто она – эта матушка игумения, и кто этот знаменитый московский математик – дядя игумении… Скорее открыла оглавление: что я читаю? Оказалось, что случайно мне открылся очерк Антонина Петровича Ладинского, – известного русского писателя-эмигранта, посвященный Елеону и Спасо-Вознесенскому Елеонскому женскому монастырю, который он в 1936 году посетил, отправившись на Святую Землю по поручению парижский газеты «Последние новости». Пораженная тем, что книга случайно и сразу открылась именно на том месте, где речь шла, по всей вероятности, о родном мне человеке, след которого нашей семьей был утерян, я, еще не имевшая никаких тому подтверждений, не пришедшая в себя от неожиданности, уже, тем не менее, каким-то шестым чувством знала, что эта игумения Мелания – моя «потерянная» бабушка: двоюродная сестра бабушки Кати, сестра Жоржа Мария Ивановна Жуковская, та самая Машурочка.Ученый-математик – мой прадед Николай Егорович Жуковский, а муж-адмирал – Дмитрий Всеволодович Ненюков, герой Порт-Артура, Георгиевский кавалер «за отличия в делах против неприятеля», проявивший подлинную стойкость, будучи сам израненным, заменивший убитого командующего 1-ой эскадрой адмирала Витгефта и его начальника штаба. За этого человека, кстати, хорошо знакомого Жоржу и к тому же дальнего родственника ее матери Машура и вышла замуж в 1906 году. Но после революции связь с ними оборвалась: никто в Москве уже не имел сведений о судьбе Машуры, которая пребывала вместе с мужем-адмиралом в это время в Крыму. Да и любое родственное сопряжение оставшихся в Москве Жуковских и Микулиных с Ненюковыми – а оставались стар да мал, – было чревато расстрелом. Шутка ли: один из командующих Белой армии…

Адмирал Д. В. Ненюков на крейсере Адмирал Корнилов, 1894 год
Адмирал Д. В. Ненюков на крейсере Адмирал Корнилов, 1894 год
Дальнейшая судьба Ненюковых складывалась так… После революции Дмитрий Всеволодович был начальником Одесского центра Добровольческой армии, начальником управления военно-морской базы, а в 1919 – командующим Черноморским флотом при генерале А.И. Деникине, а затем, когда из-за принципиальных разногласий они разошлись (адмирал Ненюков поддерживал П.Н. Врангеля) Дмитрий Всеволодович в 1920 году перешел в штаб к П.Н. Врангелю, который командовал в это время русской армией в Крыму. 

Вернувшись в Севастополь, вице-адмирал Ненюков много потрудился для восстановления русского флота, заменял больного адмирала Саблина на посту главкома Черноморского флота, именно ему были обязаны русские моряки успешной организацией  эвакуации 2 - 5 ноября 1920 года «Белого» флота из Крыма в Турцию. Сначала – в Турцию, где большинство моряков нашли свой последний приют в Галлиполи на русском воинском кладбище. Дмитрий Всеволодович с Машурой выжили, и потом жили в Сербо-Хорватском Королевстве, где и скончался Дмитрий Всеволодович Ненюков в июне 1929 года в Земуне. 

Машура, разумеется, всегда была рядом и прошла через все круги русского ада вместе с мужем. Но всего этого никто в нашей семье не знал, кроме необычным образом в 1929 году полученной информации: Машура жива и вместе с матерью Ольгой Гавриловной «постриглась у Гроба Господня». На этом все наши сведения о ее жизни исчерпывались. Много лет ничего не знала и я. А получено это сообщение было тоже не совсем обычным путем…

В 1929 году бабушка сопровождала выставку Русских икон в Австрии, Франции, Англии. Она хорошо говорила по-немецки, хуже по-английски, неплохо по-французски, в то время она уже слыла опытнейшим реставратором и искусствоведом. Вот в Вене на вокзале она случайно (!) – так же случайно, как и я, случайно открывшая случайно купленную в праздник Вознесения книгу, где речь шла о Вознесенском монастыре, встретила своего бывшего мужа – родного деда моего, Ивана Домбровского, ставшего в то время уже известным американским художником Джоном Грехамом. 

«Привет, Жука!» – бросил он ей весело, как ни в чем не бывало, в этой своей неподражаемо свободной манере. Они немного поговорили. Бабушке тогда было всего сорок три года. Слава Богу, она успела приодеться заграницей, у нее была серьезная миссия и ей, возможно, поэтому была чуть облегчена эта весьма волнительная встреча… 

Вот тогда-то бабушка и узнала, что Машура и ее мать Ольга Гавриловна Новикова – обе «постриглись у Гроба Господня». Но больше ничего. Теперь же, когда у меня зародилось предположение о том, что игумения Мелания – это и есть Машура, мне оставалось только проверить мою догадку – ведь мирское имя и фамилию игумении Ладинский в своем очерке почему-то не сообщил.

Не без колебаний я решилась написать в Иерусалим в Спасо-Вознесенский Елеонский женский монастырь Русской Православной Церкви Заграницей и просить, если возможно, подтвердить или опровергнуть мои догадки…

***

Бабушка часто рассказывала мне о Машуре… В семейном архиве хранились ее фотографии и письма. И все же образ ее всегда скрывал какую-то тайну, что-то недоговоренное, разговорам о ней всегда сопутствовали умолчания. На мои расспросы бабушка Катя отвечала уклончиво, сдержаны были  и рассказы о жизни Машуры в России, а потому в моем восприятии образ двоюродной бабушки Марии Ивановны, конечно, занимал свое место, она жила в моей памяти, но как-то очень далеко, и не только территориально. Мне почему-то в детстве представлялось, что, она, покинув не только Россию, отдалилась от нас и душевно. Да наверное, и раньше не была особенно близка к ореховским жителям. К сожалению, для такой детской настороженности имелись свои причины... 

Это было связано с бабушками Катей и Верой. Я видела закат их жизни. Мне представлялся он таким печальным, а они – такими несправедливо забытыми и заброшенными, что как-то само собой в моем сознании обида моя за бабушек переносилось на всю оставшуюся далекую и немногочисленную родню. Я видела, как много и самоотверженно работала бабушка Катя, как она любила свое дело – реставрацию, какая неустанная она была труженица. К ней приходило много людей за советом и поддержкой. Помню известных сотрудников Третьяковской галереи, бабушкиных учеников – ныне известных реставраторов, молодых писателей. Помню совсем еще молодого Владимира Солоухина, нашего ореховского земляка из ближнего к Орехову села Рождествена. 

Бабушка всех принимала и всем безотказно помогала. Помню я, как она собирала свои справки для пенсии, и с какими трудностями и унижениями было это сопряжено. Они и сейчас все лежат передо мной, эти жалкие бумажки – из Новгорода, Пскова, Владимира, Киева, Грузии, Белоруссии, Крыма, Азербайджана, – где только бабушка не работала, спасая бесценные фрески древних мастеров. А какая это была тяжелая работа… Холод, сырость, высоченные и шаткие леса, никаких удобств и часто совсем одна. И так из года в год. 

А в это же время многочисленные ученики Николая Егоровича из более молодого поколения, в том числе и его родственники, достигшие подлинных высот в науке, высоких чинов и государственных наград (речь идет о 50-х годах ХХ века), те, кому он когда-то так много помогал, к кому был так добр и внимателен, всегда открыт и гостеприимен, теперь почти не вспоминали об оставшихся в семье их любимого учителя старушках, о тех, кто были дороги самому Жуковскому, кто был его семьей, его присными, кто служил престарелому ученому в самые трудные годы революции и гражданской войны. 

Жили обе мои бабушки крайне трудно и скудно. Эту нищету скрыть не было никакой возможности, хотя и тень от нее никогда не отражалось на самочувствии и поведении бабушек. Такие люди, как они, умели жить светло, бодро, достойно и в унижении, и в забвении. По случаю торжественных юбилеев и выхода новых изданий о великом ученом эти заметные люди непременно подчеркивали свою близость к Жуковскому, и свое родство, у кого оно было, хотя бы дальнее, но на жизни бабушек это никак не сказывалось. 

Всех согревало великодушное сердце Жуковского, всем была от него постоянная, доброхотная, и морально вовсе необременительная (для получавшего) помощь, столь просто и тепло умел оказывать ее Жуковский. Почти в каждом своем письме Николай Егорович кому-нибудь да предлагал свою помощь, и ею, конечно, пользовались, ибо она была всегда бескорыстна, безвозмездна и никогда не воспомянута, дабы не обременять совести получавшего. Да он и сам первый никогда не помнил о ней по заповеди Евангелия (Мф.6:3-4). А ведь состояния у Николая Егоровича не было никакого – только профессорское жалование, да небольшие гонорары за лекции и статьи.

Но в этом подражать Жуковскому никто не поспешил…

Стоило бы обо всем этом говорить, да думаю, и бабушки, никогда ни на кого не роптавшие и не обижавшиеся, меня бы не одобрили. Но их уже давно нет, а я рассказываю историю семьи и, увы, эту печальную страницу из нее вычеркнуть тоже нельзя. Почему? Да потому хотя бы, что очень поучительны эти контрасты поколений. Сияние личности Николая Егоровича и на его фоне рельефные силуэты людей, которые, став его достойными учениками и продолжателями в области математики и аэродинамики, не захотели или не смогли научиться от него самой главной науке – милосердию и подлинной любви к ближнему.

Вот почему раньше я думала, что и Машура нас тоже просто никогда не любила, что мы ей вообще не были интересны, что бабушка и ее семья была для нее людьми второго сорта. Хотя, разумеется, никогда и тени повода заподозрить такое никто не подавал…

Машура до революции жила в роскошной квартире в самом Адмиралтействе в Санкт-Петербурге, у нее были высокие связи, соответствующие положению ее мужа: с начала войны Дмитрий Всеволодович был назначен начальником Военно-Морского управления Верховного Главнокомандующего. Некоторое время у Ненюковых в адмиралтействе жила и Верочка Подревская (с 1910 года она уже носила фамилию мужа – Константина Николаевича Подревского), бабушкина сестра, – к Машуре она была много ближе еще со времен ее любви к Жоржу. Верочка тоже не гнушалась светской жизни, была знакома и дружна со всей творческой элитой Серебряного века, и вообще отличалась энергией и деловитостью. А бабушка моя сидела, вернее, возилась с хозяйством в деревне, со своими двумя малышами,  и с никогда не иссякавшим потоком людей, искавших ореховского приюта. Было уже смутное время – из западных губерний текли нескончаемые вереницы крестьян с детьми, скарбом и стадами, бежали от неприятеля насельники монастырей, какие-то совсем дальние знакомые семьи и их родственники…  

А дед у меня был очень красив, породист, элегантен, необычайно обаятелен, светский изысканный лев, – не долго он побыл с семьей после рождения в 1913 году моего дяди. С самого начала войны осенью 1914 года укатил в Петербург на Николаевские Кавалерийские курсы – он стремился на фронт. Свободные от занятий и плаца часы проводил он все в том же приятном обществе в Адмиралтействе. Обе молодые дамы ему очень симпатизировали. Машура заботливо помогала ему обмундироваться перед выходом в полк. Верочка, как всегда строила глазки, кокетничала, где-то бывала с ним… 

А бабушка Катя смогла выбраться из деревни, чтобы только проводить мужа в полк. Судя по тому, с какой глубоко скрытой обидой об этом рассказывал мне мой дядя Кирилл (он всегда и нежно, и восхищенно любил и чтил свою мать – мою бабушку), могу представить, как больно было тогда Кате. Все-таки сестры… Но мне она о том, разумеется, никогда ни словечка не проронила. Из других источников я позже узнавала её жизнь…

Вот почему с памятью Машуры для меня всегда сопрягалось нечто холодное и немного чуждое. Конечно, это были всего лишь детские интуиции и обиды. Никогда-то и никому-то мы были не нужны: это был мой главный детский вывод из жизни. Возможно потому я так горячо любила ту эпоху истории семьи, где жили Анна Николаевна, предобрейший Егор Иванович и самый чудный добрый и отзывчивый Николай Егорович, который, потеряв собственных детей, оплакивая любимую дочь и умирая сам, беспокоился о малышах племянницы Кати, писал ей: не тревожься, учи детей, мы поможем им. Этих детей – дядю и мою маму он считал своими…

И вот теперь, спустя столько лет, ко мне возвращалась Машура. Еще одна бабушка. И на это была не моя воля, не мои изыскания и поползновения – я ничего не предпринимала, чтобы узнать о ее судьбе побольше. Но Господь судил иначе…

***

Елеонский Вознесенский монастырь. Фото начала XX в.
Елеонский Вознесенский монастырь. Фото начала XX в.
Подтверждающий мои догадки ответ из Иерусалима я получила не скоро. Написан-то он был без задержки, но дошел до меня много месяцев спустя: какая-то чуждая сила на каждом шагу чинила препятствия. 

И все же ответ из Иерусалима нас нашел. На прекрасном старинном русском языке в дореволюционной орфографии мне любезно отвечала монахиня Вероника (Рахеб).  

Оказалось, что она, арабская девочка из христианской семьи, четырех лет была взята в монастырь, где воспитывалась теми, кто очень хорошо знал и помнил досточтимую мать Меланию, которая действительно была целых десять лет игуменией Спасо-Вознесенского Елеонского монастыря. Из письма и присланных материалов я узнала, что матушка была пострижена в монашество вскоре после кончины мужа-адмирала осенью 1929 года святейшим патриархом Сербским Варнавой, благословившим её проходить монашеское послушание в Елеонской обители. А вскоре святейший патриарх, знавший матушку Меланию как мудрую инокиню с высокими душевными качествами, рекомендовал ее на пост игумении Спасо-Вознесенского Елеонского монастыря.

Игумению Меланию в 1934 году на Святой Земле ждали великие трудности... Обитель после разорения турками в начале двадцатых годов жила крайне бедно, терпя во всем недостаток, просто голодала. А тут еще и пришлось предпринять капитальный ремонт Вознесенского храма, сильно пострадавшего от землетрясения в 1927 году. Закончился ремонт лишь к 1941 году. Игумения Мелания возглавляла монастырь десять лет – до 1944 года, до самой своей кончины – ей было шестьдесят три года, здоровье у нее было слабое, больное  сердце. Она так много претерпела и перенесла. А глубоко верующей она была с детства, еще, можно сказать, до рождения. Ведь ее мать, Ольга Гавриловна была предназначена по обету в невесты Христовы. От обета в миру старцы Ольгу тогда освободили. Но Господь обета взыскал. Монахиней стала Машура, а Жорж мученически погиб в бою – удвоенная, обильная жертва во спасение рода, предков была принесена. А потомков не было… Разве что не прямой – двоюродная внучка… 

Мать Вероника прислала мне фотографию могилки игумении Мелании: ее похоронили вместе с матерью, Ольгой Гавриловной Жуковской, урожденной Новиковой, также принявшей вместе с дочерью постриг и даже схиму с именем Рафаила. Так они и упокоились под одним крестом: игумения Мелания и схимонахиня Рафаила. 

В юбилейном альбоме, выпущенном Русской Православной Церковью Заграницей и посвященном Елеонскому Спасо-Вознесенскому женскому монастырю говорилось о том, как много успела матушка потрудиться для восстановления монастыря. Там была напечатана совсем нерезкая, видно, единственная сохранившаяся фотография игумении: аскетичное, сухое молитвенное лицо, опущенные глаза…

Не раз за время работы над этой книгой прошлое само тянуло ко мне руку, утешая и подкрепляя меня мыслью о том, что коли идет ко мне в руки такая помощь, значит, есть на этот труд воля Божия. 
Многое в истории нашей семьи и рода стало оживать и светиться, словно древняя роспись на забеленной стене храма, проступающая сквозь мутную пелену неведения и забвения. Многими сведениями обогатился мой помянник; горячей любовью ко многим живым душам отозвалось мое сердце на приближение к ним. Все оказывалось важно, даже казалось бы, мелочи…

Елеонский Вознесенский монастырь. Современное фото
Елеонский Вознесенский монастырь. Современное фото
Почему в монашестве Машуре дали имя преподобной Мелании? Выбор имени при постриге всегда несет глубокий смысл, который не всегда и не всем – даже, порой, и тому, кто постригает, являет себя сразу, иногда он открывается позже, а то и только по отшествии монаха ко Господу. Еще раньше, не получив ответа-подтверждения из Иерусалима, я заглянула в святцы: имя Мелания в переводе значило… «черная». Но Машура была русоволосой, сероглазой – в мать, в Новиковых, не в Жуковских. Конечно, выбор имени при постриге мог означать прежде всего духовное сходство: ведь преподобная Мелания Римляныня († 439 г. Память 31/13 января), в честь которой при монашеском пострижении дано было имя будущей Елеонской игумении, прославилась как основательница первых двух монашеских обителей на святой горе Елеон. Конечно, такое объяснение было бы несомненно правильным и подлинным. Но сама-то Мария Ивановна, конечно, не могла не помнить и такой трогательной детали из далекой прежней жизни, как домашнее прозвище дяди Коли – Николая Егоровича Жуковского. Несомненно, для неё в новом имени было сокрыто и нечто очень личное, теплое, о чем она вряд ли кому и говорила, хотя очень хорошо знала по домашним преданиям, кто и как крестил ее маленькую в 1881 году… 

На крестины дочки Ивана и Ольги тогда съехалась почти вся семья Жуковских, и, прежде всего, Николай Егорович и Анна Николаевна: ведь это была ее первая внучка, провозвестница нового поколения, которое ждали, казалось, великие дела, на которое родители возлагали большие наследственные родовые надежды. Поколения, которому выпали одни великие потрясения… 

Крестили Машу в Москве сразу после праздника Успения Божией Матери. Восприемниками были Анна Николаевна и Николай Егорович. Дочь Ивана Егоровича приняла святое крещение с именем Мария в честь святой равноапостольной Марии Магдалины. И не случайно, что последние десять лет своей жизни Мария Ивановна Жуковская провела вблизи Гефсиманского монастыря в честь своей первой небесной покровительницы. В тех святых местах и совсем неподалеку нашла она и свое вечное упокоение.

После крестин в Новое село вернулись не только счастливые родители, но и бабушка Анна Николаевна. А вскоре появилась и Верочка (Вера Егоровна – прабабушка автора) – ее «выписали» из Орехова, чтобы помогать Ольге Гавриловне нянчить Машеньку. Вере Егоровне в то время было все лишь двадцать лет. Николай Егорович впервые должен был расстаться довольно надолго со своей любимой младшей сестрой, он скучал в опустевшей московской квартире и чуть ли не каждый день писал Верочке письма в Новое. Ведь с самых ее ранних отроческих лет «Черненький», – как с детства звала Верочка старшего брата, – фактически заменил ей отца, поскольку Егор Иванович почти всю жизнь был вынужден служить на стороне управляющим. В своих письмах младшей сестрице «Черненький», которому было в то время 34 года, по привычке рассказывал сестре обо всех событиях московской жизни вплоть до мельчайших подробностей. Не забывал и маленькую новорожденную крестницу-племянницу:

«Милую Машу поцалуй и скажи ей от дяди Агу. Твой черный».

***

Для меня же возвращение Машуры значило много больше: в один прекрасный момент нашел мое сердце и ответ на самый частный, казалось бы, вопрос, который меня все-таки занимал: отчего Ладинский не упомянул в том очерке мирское имя и фамилию Елеонской игумении? Ведь положено было это сделать и рядом с упоминанием монашеского имени дать и фамилию в скобках. А он не дал.

И вот в один прекрасный Божий момент я прозрела: матушка игумения сама запретила ему это делать. Она знала, что в Москве живут сестры Вера и Катя, их брат Александр Микулин, что у Кати взрослые дети Мария и Кирилл, и она прекрасно понимала, что если будет опубликована ее фамилия, всё, связанное с её биографией ляжет тяжким камнем на последних родных ей москвичей, и камень этот придавит их – будет стоить им всем жизни. Несомненно, она обо всех помнила и думала, несомненно скучала по родине и близким, несомненно непрестанно молилась на Святой Земле обо всех ей бесконечно дорогих, оставшихся там, дома: о них скучало и болело ее изношенное сердце.

Она боялась за нас, – мгновенно поняла я. Она нас любила. Она была очень близкая и родная. И мы были ей нужны. Была живая связь любви, и она вовсе не была прервана, – все это в единый миг исполнило мое сердце горячей ответной любовью. Ее душа подала моей весть об этой любви. 

И со слезами, благодаря Бога, я повторяла вслед за Евой, матерью всех живущих вновь и вновь: «Приобрела я человека от Господа» (Быт.4:1).

Ведь что же еще может сравниться в жизни с таким даром?

Православие.Ru рассчитывает на Вашу помощь!
Смотри также
«Лампадка зажглась!» «Лампадка зажглась!»
Из рассказов Елеонской игумении Моисеи
«Лампадка зажглась!» «Лампадка зажглась!»
Из рассказов Елеонской игумении Моисеи
И вдруг я подумала: «Действительно, а что там, в миру? Работать, чтобы кушать и спать?» И на третий день уже решила: «Поступаю в монастырь. Мне здесь все нравится».
«Наш дорогой отец Димитрий» «Наш дорогой отец Димитрий»
Анатолий Холодюк
Всего в нескольких метрах от алтаря главного храма русского Свято-Вознесенского женского монастыря на горе Елеон в Иерусалиме находится увенчанная бело-розовым каменным крестом могила бывшего главы Русской духовной миссии (РПЦЗ), архимандрита Димитрия (Биакая). На могильном памятнике начертано: «Твой есмь аз, спаси мя» и «Род. 18 фев. 1908 г. Сконч. 8 авг. 1985 г. C 1951 г. по 1968 г. состоял Начальником Духовной Миссии в Иерусалиме». Отец Димитрий прожил в Иерусалиме 34 года и в возрасте 77 лет скончался на Елеонской горе.
«Арабка с русскою душою» «Арабка с русскою душою»
Беседа с монахиней Вероникой (Рахеб)
«Арабка с русскою душою» «Арабка с русскою душою»
Беседа с монахиней Вероникой (Рахеб),насельницей Вознесенского монастыря на горе Елеон
Я несмышленая была и все торопила, чтобы меня в 10 лет уже одели по-монашески. Игумения Тамара, настоятельница Елеонской обители, подарила мне большую куклу, и я для нее втайне от всех сшила полное монашеское облачение. Показала ей и так жалобно произнесла: «Вот, уже даже куклу Татиану постригли, а меня еще нет…» Матушка Тамара посмотрела на куклу в черном, улыбнулась…
Комментарии
Александр Бутов17 июня 2013, 22:42
Для Ольги:
Издать книгу в Канаде - нешуточное дело. Внучка - сильная творческая личность, ничего не скажешь!
Но у автора немало и иных талантливых материалов, с которыми можно познакомиться, в частности, на сайте "Русской народной линии" (РНЛ): http://ruskline.ru/author/d/dombrovskaya-kozhuhova_ekaterina/
Ольга14 июня 2013, 08:47
Интересная, таинственная история, связывающая Святую Землю и Россию, историю и современность, духовное и кровное родство.
Настоящие уроки любви, веры и мужества.
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все комментарии будут прочитаны редакцией портала Православие.Ru.
Войдите через FaceBook ВКонтакте Яндекс Mail.Ru Google или введите свои данные:
Ваше имя:
Ваш email:
Введите число, напечатанное на картинке

Осталось символов: 700

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

  • Православный календарь на каждый день.
  • Новые книги издательства «Вольный странник».
  • Анонсы предстоящих мероприятий.
×