В каждой ромашке Бог

Левитан. Летний вечер

— Глянь-ка, ни одного комарика на все сто верст! — Митя выбросил ветку, заранее приготовленную, чтобы отгонять комарье от Татьяны.

— Так уж и не одного? — засмеялась Таня и звонко хлопнула по щеке Мити. — А это кто?

— Меня-то пусть кусають, лишь бы тебя не трогали.

За разговорами они и не заметили, как спустились с пригорка и подошли к реке.

— Какая красота кругом! — Татьяна оглядела знакомые места.

— Как будто Левитан у нас рисовал свой «Летний вечер».

Репродукция картины Левинтана среди многих других работ русских художников висела в Танином доме.

— Ага. — Таня, не мигая, смотрела на гладь реки. — Только ён там Волгу рисовал, но наша Вопь не хуже. Тоже просится на картину.

— Хорошо здеся, спокойно. — Митя закрыл глаза.

— Плавать пойдешь? Вода, как молоко только что из-под коровы.

Дмитрий кивнул.

— Как бы их убедить, что мы любим друг друга? — Митя посмотрел на небо. — Подскажи, а?

— Вот чудной! С небом разговариваеть! Надо с родителями говорить, а не с небом. Ну, чего купаться не идешь?

Митя проворно скинул с себя рубашку.

И когда успел загореть? — подумала Татьяна, оглядывая тронутый солнцем торс Дмитрия.

Она отвернулась, а Митя, раздевшись догола, вошел в реку.

И чем не жених? — Таня не сводила глаз с Дмитрия, который с наслаждением то погружался в Вопь, то выныривал, фыркая. — И красив, и работящ. Меня любит, я его. А отец уперся и ни в какую.

Чем же я не угодил Ивану Макарычу? — Митя глядел во все глаза на девушку на берегу, на ее крепкую, ладную фигуру. — Нарочно для отвода глаз говорит, что следует подождать еще годик-другой. А сам, поди, другого жениха дочери подыскивает.

Иван Макарович Волошин был мужик не богатый, но основательный, образованный. Любил книги и живопись. Не сказать, чтобы жених дочери ему уж совсем не нравился. Тоже книжки любит, образовывается. Пусть еще годик проверят любовь свою, — рассуждал Волошин, — а то прыткие какие, свадьбу им подавай! Да и приданное не все еще собрано. А хочется, чтобы не стыдно людям в глаза смотреть. У Митьки-то мать, Васильевна, будущая свекровь дочери, уж больно вредна, растрясет на всю округу, что Татьяна с худым приданным в их семью пришла. А если любят друг друга, то и год-другой им не помеха. Любовь крепче будет. Да и пусть еще девка немного дома посидит. Столько работы замужем! А она, Танюшка, у него последыш, то есть самая младшенькая, любимая.

— Вспомни, как меня замуж выдали! — перечила ему жена, Авдотья Савельевна. — Не спросили ижны. Батюшка с матушкой сказали, что за Ивана Волошина выдають, и дело с концом.

— И чем я тебе был не жаних? — искренне удивлялся Иван Макарыч. — Уже тридцать три года вместе, али плохо жили? Изба справная какая! Пятерых детей нарожали!

— А вдруг поздно будеть? — не унималась жена. — Как бы нам счастье дочери не прокараулить.

— Не прокараулим, — почесывал подбородок Макарыч.

— Как бы без нас не расписались…

— Без благословения родительского? Расписать, может, и распишуть, но повенчають ли?

— Не поминай про венец-то! Не те времена нонче.

— Какой же брак без венца? Так, бумажный.

Несмотря на то, что селу Ярцево через два года после рождения дочери, в двадцать шестом, присвоили статус города, и многое изменилось в жизни села, Иван Макарыч при всей своей культурности, все еще жил деревенскими понятиями. И насчет женитьбы тоже. В том же году, когда дочь появилась на свет, полностью завершилось строительство храма Петра и Павла. Храм строился долго, говорят, что хотели приурочить его освящение к 300-летию дома Романовых. В этом храме и крестили Татьяну. В этом же храме с тринадцатью позолоченными крестами над зелеными куполами, мечтал Иван Макарыч, чтобы дочь пошла под венец.

Но, увы, сейчас церковь мертва… И как быть? Без венца и женитьба не женитьба. Так, брак какой-то.

— Давай еще малость постоим. — Митя не хотел расставаться с Татьяной.

Сейчас с легким скрипом закроется калитка, она нырнет вглубь листвы своего сада и увидятся они только завтра. А до завтрашней встречи тоска поселится в его сердце, и выйдет наружу только тогда, когда он услышит первые шаги его милой Танечки.

И она, войдя еле слышно в дом, встретится с суровым взглядом отца, прошмыгнет к себе, и всю ночь будет ворочаться, вспоминая каждый взгляд, каждое слово дорогого Митеньки.

— Ты меня всегда будешь любить? — Таня прижалась на мгновение к Дмитрию.

— Всегда-всегда. Всегда.

— И я всегда.

— Так не хочется уходить.

— И мне, и мне не хочется. — Татьяна помолчала. — До завтра.

— До завтра, — шепнул ей Митя, нежно касаясь губами девичьего ушка.

А на завтра был первый день лета. А потом второй, третий, четвертый… И все они наполнялись радостью встречи и надеждой на большое семейное счастье. Но двадцать второй день принес страх. Страх того, что всем мечтаниям и надеждам не будет суждено сбыться.

Через несколько дней после начала войны в Ярцево был сформирован батальон «истребителей» из местных. Комсомолец Дмитрий Костров одним из первых пришел в этот батальон. «Истребители» вели борьбу с диверсантами, патрулировали территории, но главная задача — охранять железнодорожные мосты.

Оборонительная линия в районе Ярцево была достаточно крепкой, на тридцать километров вглубь. Но немцы оказались хитрее… Они обошли ее с флангов. Началась паника. Костров с несколькими товарищами смог дойти до соседней станции и вырваться из окружения на одном из «товарняков», ускользнувшем от немцев.

Вскоре в небе появился самолет. Немного покрутившись над поездом, «стервятник», обогнав его, стал сбрасывать бомбы. Дикой силы взрывы огласили округу. Последние вагоны сошли с рельсов и завалились на бок. Поезд остановился. Из него выскакивали обезумевшие люди, попадая под пулеметный обстрел с пикирующего самолета.

Костров бросился на землю и закрыл голову руками. Ему была не так страшна смерть, сколько делалось обидным понимание того, что она, смерть, может наступить не в бою, а здесь, когда он лежит на земле и прячется от врага. Костров приподнялся, повернул голову и зажмурился. Рядом с ним лежала девушка. С длинными косами, закрывавшими живот, красными от крови. Девушка умирала. Тихо так, беззвучно. Митя смотрел на нее и думал о своей Тане. У нее такие же косы. Упругие. Сильные. Только бы не красные…

Видимо, устав убивать, самолет сделал паузу, но все еще кружил над раненым поездом, будто бы решая, добить его окончательно или угомониться. Воспользовавшись внезапно нагрянувшей тишиной, люди побежали, поковыляли, поползли в лес, стоявший неподалеку от железной дороги. Митя бежал с маленьким мальчиком на руках. Малыш, раненый в ступню, смотрел в небо и был бел и спокоен, его же мама плакала навзрыд.

— Митя! — услышал он за спиной. — Митенька!!!

Таня? Костров остановился. Резко обернувшись, он увидел среди бегущих людей Таню. В эту секунду мать ребенка выхватила малыша из рук Дмитрия и побежала дальше к лесу. Костров же в обратную сторону. Он в два прыжка очутился подле Татьяны.

— Митенька, милый! С тобой все в порядке?

С ним было все в порядке, а вот Таня сильно хромала, но к счастью, не была ранена. Он взял ее на руки, бережно прижал к себе и поцеловал в косы. Голову Татьяны украшал венок из ромашек, сдвинутый чуть-чуть набекрень.

— Митенька, как ты здесь оказался?

— Из окружения прорывался. Нога болить? Что с ней?

Таня поморщилась, но ответила, что не смертельно.

— Моих давно видела?

— Давно.

— А твои где?

— Мы с родителями на вокзале потерялись. В Москву собирались уезжать. К сестре отцовской. Даже не знаю, успели они сесть на поезд или нет. Хоть бы не успели… Митя! — Таня внимательно посмотрела на Дмитрия. — Меня отец благословил.

Костров замедлил ход.

— Нас с тобой благословил. Еще несколько дней назад. И даже иконы дал.

Дмитрий что было силы прижал к себе Татьяну и рассмеялся.

В лесу люди забинтовывали раны. Кто-то горевал по погибшему, кто-то дремал, кто-то перекусывал.

— Тебе надо пробираться в Москву, Танюша, как и собиралась. Вдруг и твои там.

— А ты, Митенька?

— Я на фронт.

— А когда же мы поженимся?

Дмитрий оглянулся.

— А прямо сейчас!

— Это… это в каком смысле? — покраснела Татьяна.

— Пойдем! — Дмитрий встал и решительно направился куда-то в сторону, Таня, медленно пошла за ним вслед, прихрамывая на больную ногу.

Митя подошел к человеку, сидевшему на траве поодаль всех.

— Я знаю, что раньше вы в храме работали. Петра и Павла. В Ульховской слободе. Моя мать Степанида Васильевна Кострова вас знаеть. Вы с ней на ткацкой фабрике теперь работаете, то есть работали до войны. Она рассказывала мне про вас.

Человек промолчал. К ним подошла Татьяна.

— Здравствуйте, Тихон Яковлевич.

— Здравствуй. — Мужчина внимательно посмотрел на девушку. — Не Волошина ли Ивана Макаровича ты младшая будешь? Татьяна?

— Да, — кивнула Таня, — а вы крестили меня, когда батюшкой были.

— Я и не переставал им быть, — серьезно ответил Тихон Яковлевич.

— Не ошибся! Говорю же, что вы священник, — с жаром сказал Дмитрий. — Повенчайте нас. Не бойтесь, мы никому не скажем. Мы крещеные. Оба.

— Думаешь, меня этим напужать можно? — усмехнулся Тихон Яковлевич.

— Раз не боитесь, так венчайте! — приказал Митя.

— Венчайте… Скорый какой. Как самолет в небе. Вон давеча тот скорый сколько бед наделал.

— Ну, вы даете! — взорвался Митя. — Нашли с кем сравнивать, с гадом этим.

Тихон Яковлевич закинул голову в небо и сощурился. Блаженство растеклось по его суровому бородатому лицу.

— Понимаете, мы любим друг друга. Мы давно хотели пожениться, Иван Макарыч не разрешал, — зачастил Митя, — а теперь разрешил, благословил даже.

— Хорошо это. — Не открывая глаз, Тихон Яковлевич лег на спину.

— Так жените, коли хорошо!

— Не все так просто, дети.

— Да как же непросто! — вскричал Митя. — Я же на фронт ухожу.

— Пожените нас. — Таня умоляюще посмотрела на Тихона Яковлевича, но тот словно не слышал их, продолжая лежать на траве с закрытыми глазами.

Не солоно хлебавши, Митя с Таней побрели к свободному пеньку.

— Что за вредные попы пошли, — нахохлился Митя.

— Не имееть ён права, вот так вот, с кондачка. Да и не поп он давно.

— Но ведь сам же сказал, что не перестал им быть!

Они сидели на пне, обнявшись, и разговаривали. Но увидев, что к ним с суровым видом приближается Тихон Яковлевич, соскочили с места.

— Идем! — священник подошел к Дмитрию с Татьяной. — В лес, поглубже.

— Жениться? — сообразил Митя.

— Венчаться.

— У меня иконы есть. — Таня спешно открыла сумку.

— Хорошо. И вот что, мастерица, сплети-ка еще один венок.

Втроем они пошли вглубь леса. Татьяна срывала все, что ей попадалось под руку, и на ходу ловко плела разнотравный венок.

— Как звать тебя? — спросил батюшка у Дмитрия.

— Дмитрий.

— Димитрий, значится. Шея голая у тебя, Димитрий. — Он достал из кармана крестик и надел на Митю. — Взял с собой несколько. Понадобятся. Ты поотстань немного, — обратился к Тане священник. — Димитрия исповедую, а потом и тебя.

Они вышли на поляну.

— На небе ни облачка. — Таня посмотрела вверх. — Спокойное.

— А еще недавно... — Дмитрий взглянул на ушибленную ногу Татьяны.

— Ой, отец Тихон, у нас ить колец нету, — всполошилась невеста.

— Куда подевались?

— Так их и не было.

— Даа, незадача.

— А без них никак, отец Тихон? — Татьяна была готова разреветься.

— А кольца есть! — Дмитрий достал из нагрудного кармана кисет и отдал отцу Тихону.

Татьяна недоуменно посмотрела на Митю:

— Кольца?

Отец Тихон раскрыл видавший виды кисет. В нем вместо табака оказались два серебряных кольца, одно в другом.

— Ух, ты! Настоящие! Откуда, Митя, откуда?

— Не украл же. Купил. Еще до войны.

— Ну что, пора приступать. Не передумали? — Отец Тихон внимательно посмотрел на обоих.

— Нет, нет, что вы! — одновременно посыпалось из жениха и невесты.

— Тогда...

— А можно я отойду на минутку? — спросилась Татьяна у священника.

Батюшка кивнул.

— Венок только с головы сними.

Таня послушно сняла с головы украшение и протянула отцу Тихону, а заодно и второй венок, сплетенный только что.

— Димитрий, а сами-то не боитеся? — спросил отец Тихон у Мити, смотрящего, как Таня расплела косы и принялась гребнем расчесывать волосы.

— Венчаться? Нет. Волнуюся немного. А чего бояться? Я в книгах много раз читал про это, ничего там страшного не описывается.

— Не венчаются сейчас. А вам зачем венчание?

— А я бы и не стал. Это Татьяна всегда хотела, ее отец убедил, что так надо.

— А сам, стало быть, ты не хочешь?

— Нет, нет, я хочу, — испугался Костров, что батюшка передумает, — я жениться на Тане хочу. Люблю ее. И она меня.

Татьяна тем временем переплела косы и, накинув ситцевую косыночку, вернулась. Достала полотенце с завернутыми в него иконами.

— Замечательно! — воскликнул батюшка, беря в руки рушник. — И крест на нем вышит. Будет вместо епитрахили. Ну, что смогли, то и насобирали. Не прогневайся, Господи!

Отец Тихон достал из кармана два огарка свечи.

— Держите. Димитрий, зажечь есть чем?

— Да, Тихон Яковлевич. — Дмитрий поочередно зажег свечи спичками.

— Называй его отец Тихон, — шепнула Татьяна Мите на ухо.

— Вставайте рядышком. Напротив меня. Татиана, ты по правую руку от Димитрия. По правую! Вы право-лево не знаете?

Таня и Митя стояли растерянные посреди летней поляны с зажженными свечами. Тихон Яковлевич долго молчал, глядя куда-то вне их. И когда они уже недоуменно переглянулись, вдруг совсем необычным голосом сурово произнес:

— Благословен Бог наш ныне и присно и во веки веков. Аминь. Миром Господу помолимся. Господи помилуй. О свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся. Господи, помилуй. О мире всего мира, благосостоянии Святых Божиих церквей и соединении всех Господу помолимся. Господи, помилуй.

Батюшка говорил громко и торжественно. Таня смотрела на него с особым пониманием, словно каждый день слышала молитвы, а Мите вдруг стало не по себе. Неожиданно его взяли сомнения. Имеет ли право он здесь находиться? Дмитрий Костров — советский человек. Но на что не пойдешь ради любви…

А тем временем отец Тихон продолжал:

— О великом отце нашем преосвещеннейшем митрополите Сергии местоблюстителе Патриаршего престола в честнем пресвитерстве, во Христе диаконстве, о всем причте и людях Господу помолимся. Господи, помилуй. О богохранимой стране нашей во властех и сражающемся воинстве ее Господу помолимся. Господи, помилуй.

О сражающемся воинстве. Что ж ты, Господи, допустил этот ужас? Перед глазами Мити пронеслись картины последних дней: окружение, гибель товарищей, бомбежка поезда, красные косы… Он взглянул на косы Татьяны. Она жива, она рядом! Счастье-то какое. Дмитрий выдохнул так громко, что даже батюшка на мгновение остановился и пристально посмотрел на жениха.

— О рабе Божием Димитрии и рабе Божией Татиане ныне обручающихся друг другу и о спасении их Господу помолимся. Господи, помилуй.

Солнце и волнение разжигало тела. Татьяна, раскрасневшаяся от того и другого, сияла необыкновенной красотой, и Дмитрий невольно залюбовался ею. В то же время прислушивался к молитвам батюшки, что-то казалось ему не понятным, но в основном было ясно, что отец Тихон молится о том, чтобы они любили друг друга, жили вместе долго и счастливо.

— … Благослови обручение сие и соедини и сохрани рабы твои сия в мире и единомыслии. Тебе бо подобает всякая слава, честь и поклонение, Отцу, и Сыну, и Святому Духу ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Батюшка подошел к Дмитрию и, надевая ему на палец кольцо, произнес:

— Обручается раб Божий Димитрий рабе Божией Татиане. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Повернулся к невесте:

— Обручается раба Божия Татиана рабу Божьему Димитрию. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Затем он снял кольца с жениха и надел кольцо невесты на палец жениху, говоря такие же слова, что и прежде, а кольцо жениха надел на безымянный палец невесты, тоже произнося слова про обручение. А в третий раз батюшка, сняв с них кольца, дал каждому свое.

— Обручается раб Божий Димитрий рабе Божией Татиане. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь. Обручается раба Божия Татиана рабу Божьему Димитрию. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Таня, как только кольцо очутилось на пальце, поцеловала его. Митя по ее примеру сделал то же самое. И они, взглянув друг на друга, заулыбались.

Батюшка говорил еще и еще, а Мите с Таней казалось, что он повторяется. Наконец священник сказал:

— Здеся, чада мои, чин обручения закончен.

Так быстро, даже жаль! — промелькнуло у Мити.

— Начинается последование венчания.

Отец Тихон долго молился. А Митя и Таня удивлялись, как он все помнит наизусть. Закуковала кукушка, и Митя стал считать, сколько им лет жить вместе. Но когда отец Тихон стал спрашивать их всякое чудное, Митя с кукушкиного счёта сбился.

— Не обещался ли еси иной невесте? — И вразумлял жениха, как отвечать: — Не обещался честный отче. Не обещалася ли еси иному мужу? — И заставлял говорить невесту: — Не обещалася.

Снова последовала долгая молитва. Кукушка всё куковала. Дмитрий внимательно слушал батюшку. Мать рассказывала про него. Вообще-то хорошего ничего не говорила. Да впрочем, она редко про кого говорила хорошее. А Мите понравился этот человек. Его тяжелая поступь, его внушительные размеры, его зычный голос, его пронзительные глаза.

Отец Тихон взял венок, только что сплетенный Таней, и, поднеся его к Мите, показал на одну из ромашек:

— Димитрий! Представь, что здесь Христос.

Митя опешил:

— Где? В ромашке?

— Да.

Митя въелся глазами в ромашку. Обычный цветок. Вон букашка по желтой сердцевинке ползает.

— Целуй! — приказал священник.

Митя неловко чмокнул ромашку, после чего батюшка положил ему венец на голову:

— Венчается раб Божий Димитрий рабе Божией Татиане. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Затем он взял другой венок и, повернулся с ним к невесте:

— В ромашке Богородица.

Таня с такой искренностью приникла к цветку, словно на самом деле увидела среди белых распахнутых лепестков лик самой Богородицы. Отец Тихон надел и ей плетеный венец:

— Венчается раба Божия Татиана рабу Божьему Димитрию. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Митя в раздумьях посмотрел на ромашку в венке Татьяны, но его размышления прервал отец Тихон.

— Вот сейчас будет самое главное. Самое главное. После того как трижды скажу… вы будете повенчаны. Навсегда. Готовы?

Жених и невеста вытянулись в ожидании тех самых главных слов. Священник отвернулся, запрокинул голову в небо и воздел руки.

— Господи, Боже наш, славой и честию венчай я.

Повернувшись к жениху с невестой, он осенил их крестным знамением и вновь отвернулся. В это мгновение Митю охватила неведомая сила, доселе таившаяся в нем самом, выпорхнула ненадолго и снова вошла в него.

— Господи, Боже наш, славой и честию венчай я. — И священник снова перекрестил их.

Когда же в третий раз он произнес: «Господи, Боже наш, славой и честию венчай я» и повернулся, взгляд его выражал строгость и торжественность одновременно. Он медленно и основательно утвердил в воздухе крест, ставя окончательные точки в каждой стороне света.

Митя от радости крепко сжал ладонь Тани. Та схватила обеими руками Митину руку чуть выше локтя и сильно, как яблоню, потрясла ее. Митя засмеялся и Таня тоже.

Отец Тихон, немного выждав, стал вещать и довольно поучительным голосом про то, что да убоится жена мужа своего, затем радостным про чудо в Кане Галилейской. И еще много говорил, говорил. Митя слушал отца Тихона, а сердце то замирало, то готово было вырваться из груди и покатиться. Он никак не мог справиться со своим волнением и улыбался, даже тогда, когда речь шла о серьезных вещах.

Отец Тихон взял свой мешок, что-то недолго поискал в нем и достал фляжку.

— У меня есть кружка, — сказала Таня, сообразив, для чего понадобилась священнику вода.

Отец Тихон налил в кружку воды:

— Это общая чаша. Вам надобно ее испить за три раза, чтобы всю жизнь вместе прожили в радости и горе, богатстве и бедности.

Когда Дмитрий поднес чашу в третий раз к губам, священник предупредил его:

— Оставь каплю.

А затем снова короткая молитва, после которой отец Тихон дал в руки жениха и невесты полотенце – епитрахиль и повел по небольшому кругу. Запел.

— Красиво поет! — шепнул Митя Татьяне.

— Исайя, ликуй, Дева имеет во чреве, и роди Сына Еммануила, Бога же и Человека, Восток имя Ему: Его же величающе, Деву ублажаем.

Они прошли три круга и встали каждый на свое место. А кукушка всё куковала и куковала.

Отец Тихон снял плетеный венец с Дмитрия и дал поцеловать цветок, затем, сняв венец с Татьяны, дал поцеловать и ей ромашку.

— … и да подаст вам долгожитие, благочадие, преспевание живота и веры, да преисполнит всех сущих на земле благих.

Затем священник поднес им иконы с изображением Иисуса Христа и Казанской Божьей Матери.

Целуя икону с ликом Спасителя, Дмитрий невольно посмотрел на ромашку в венке, и когда через год он очнётся в госпитале и услышит голос врача: «Ох, и живучий же ты, брат!», ему первым делом припомнится этот брачный ромашковый венец.