«Величайшее счастье, что мы являемся наследниками веры отцов»

Ижевскому священнику Георгию Харину 33 года. Он настоятель трех приходов, руководитель епархиальной комиссии по канонизации, руководитель епархиального отдела по взаимоотношениям с Вооруженными силами, преподаватель кафедры политологии исторического факультета Удмуртского государственного университета, доцент. А еще он ведет программу на радио «Моя Удмуртия», дает комментарии для телевидения.

Мы приехали к нему в уютный маленький храм в пригороде Ижевска. Батюшка встретил нас, налил чаю и рассказал о своей жизни.

Священник Георгий Харин

– Я начну с вопроса, наверное, очень частого, однако очень нам интересного: как люди становятся священниками? Особенно те, что родились в Советском Союзе.

– Это действительно один из самых частых вопросов, и чаще всего я отвечаю на него в первую неделю сентября. Я преподаю в вузе, и на первой-второй лекции студенты узнают, что перед ними священник, хотя я не в рясе. Так вот, они меня тоже всегда спрашивают: как вы дошли до жизни такой? (Улыбается.)

И очевидно, что ожидают услышать какую-нибудь душещипательную историю о несчастной любви, о разбитом сердце и общем религиозном помешательстве на этом фоне. Ничего такого в моей жизни не было. Любовь есть, она абсолютно счастливая, больше 10 лет, матушку мою зовут Татьяна, у нас двое деток. В этом отношении совершенно никакой побудительной мотивации не было.

Семья, где я родился, нерелигиозная, мама – врач-отоларинголог, папа – такой, знаете, «законченный технарь». Он всю жизнь работал энергетиком – на заводе, потом в Леспромхозе. Религиозное образование я получил, будучи уже священником.

Воспитание, конечно, у нас тоже было нерелигиозное, но очень нравственное. Мои родители всю жизнь прожили по совести, они никогда не позволяли себе лукавства.

При этом я с детства ощущал какую-то тягу, что ли, необходимость в религиозной жизни. Это получилось само собой, родители были некрещенные, и я был некрещенный. Мой дедушка, советский партийный работник, бывший военный, вообще был человеком воинствующего безбожия…

Я же интересовался вообще всей религией, без разбора: буддизмом, исламом, христианством.

При этом надо понять, что я 1980 года рождения, в те времена религиозного плюрализма еще не было. Когда я пришел в церковь, мне было около 9 лет, и это был еще Советский Союз.

– А это как случилось – девятилетний ребенок сам пришел в церковь?

– Вы знаете, это был мой такой подростковый протест, поступок «от противного».

Было очень волнительно, вечер, всё закрыто, я зашел, там была бабушка Зинаида, мы с ней потом познакомились, подружились и много лет протрудились вместе.

Мы пообщались, мне понравилась обстановка в самом храме – отделка, как вообще всё устроено. И я начал приходить туда – днем, когда не было богослужений, после уроков. Через некоторое время стал помогать выполнять какую-то несложную работу. В то время в храмах не было молодых людей, одни только бабушки. Это, кстати, был Троицкий собор.

Троицкий собор г. Ижевска

Потом я крестился. С крещением было сложно, за крещение было пожертвование – 3 рубля, большие деньги для школьника. Я сдавал бутылки, что-то от обедов было сэкономлено. Ну и потом мама дала недостающую часть.

3 сентября 1993 года я пришел к митрополиту Николаю, он тогда был архиепископ, и владыка очень охотно со мной поговорил и благословил нести церковные труды в Троицком соборе: помогать на крещении, носить стихарь, быть алтарником этого храма. Это было дело очень интересное, но хлопотное. Крещений было четыре в день, по 120–150 человек, плюс сопровождающие их крестные, родственники и так далее. Всем надо было объяснить, что делать, где встать, как вообще проходит крещение, это же были советские люди, они ничего не знали. И вот представьте: 13-летний мальчишка выходил перед толпой и рассказывал все эти вещи. Вот с тех пор, кстати, у меня нет боязни перед любой аудиторией.

– Ну хорошо, это ваша история. А что сказала матушка, ваша жена, когда выяснилось, что ей предстоит связать жизнь с церковным человеком? Она ведь тоже из нерелигиозной семьи.

– Матушка не несет никаких церковных послушаний, она светский человек. Но «светский» не значит «нерелигиозный». Она верующая, ходила в церковь в своем городе (она из Сарапула). Нас познакомили общие знакомые. Ни она, ни я не думали, что между нами возможны какие-то серьезные отношения. Просто у нее был вопрос церковно-исторического характера, она не знала, кого спросить: что делал Иоанн Кронштадтский в Сарапуле? Кроме меня, ответить было некому.

Она, кстати, поддержала меня, когда пришла весть о посвящении в сан священника. Это стало большой радостью для нас… Потом мы начали видеться время от времени да и решили пожениться.

Нет, на самом деле у нас всё очень банально, ничего интересного я в себе не вижу: ходил в церковь, стал священником, образ жизни у нас – не сказать, что затворнический, любим ходить в кино – правда, исключительно на мультфильмы, с детьми.

– Хватает времени общаться с семьей?

– К сожалению, нет. На семью не хватает времени. Но это у любого священника так. Чтобы вы понимали: когда люди женятся, им надевают кольца – знак взаимной власти. Мужу – кольцо жены, а жене – кольцо мужа; это называется «обручение» (по крайней мере, в старину супруги носили кольца друг друга). Так вот, у священника кольцо снимается; видите: я не ношу его. Хотя оно есть. Венчальное кольцо вообще нельзя снимать. А у священника оно снимается перед посвящением. Потому что он женат на Церкви, жена над ним не имеет власти. Кольцо снимается, возвращается ей. У священника нет морального права на семейный покой, на уют, потому что очень много людей нуждается в нем.

– При этом часто создается впечатление, что у священников в семье всё хорошо, гармонично…

– Бывает по-разному. В центре жизни любой христианской семьи – Христос, будь ты священник или нет. А Христос любит нас, учит любить друг друга, то есть большая часть отношений основана на любви. Ведь проблемы современной семьи проистекают из эгоизма, из нелюбви, из-за того, что человек не согласен терпеть, любить другого человека таким, какой он есть, не согласен ради любви трудиться. В центре современной жизни – «Я», отсюда все проблемы. Если нет этого эгоизма, всё становится на свои места, неважно, священник ты или нет.

Иерей Георгий Харин. Фото: Екатерина Емельянова

– Это чья была инициатива?

– Ничья, это просто дар любви. Совершенно естественно возникшая традиция. Мои домашние просто видели мое состояние. Ведь надо же понять, что к священнику обычно не приходят со словами: «Батюшка, порадуйтесь за меня, как у меня хорошо!» К священнику чаще приходят с проблемами, порой неразрешимыми, связанными со смертью, с болезнью. Священник видит смерть очень часто. Не трупы; есть профессии, которые связаны с трупами: патологоанатомы, полицейские, следователи. А священник видит смерть. Ты пришел к одру человека, он еще жив, ты принял его исповедь, и он, иногда прямо тут же, у тебя на глазах, отдает душу Богу. Я был свидетелем такого. Многократно. И если только священник не совсем сухарь, он переживает. А что такое, например, совершать несколько похорон, отпеваний в течение дня…

– Есть ли у людей какое-то заблуждение по поводу священнослужителей?

– Священников идеализируют, ждут, что это какие-то неземные люди. Однако на самом деле у них есть нужды, слабости, они устают, раздражаются, они не всегда готовы слушать. Надо понимать, что перед тобой реальный человек, который связан всеми земными чувствами.

– У вас есть любимое дело в церкви?

– Служить. Всё, что я здесь делаю, мне очень важно. Всё здесь мне дорого. Хотя, может быть, одно из любимых дел – когда я выхожу людям говорить что-нибудь и вижу их реакцию, их глаза. Отклик на твое слово дает силы трудиться, продолжать служение. Да, наверное, это любимое дело – проповедовать.

– Что человеку нужно сделать, чтобы выйти на связь с Богом? Мне несколько священников рассказывали о необыкновенной благодати, которую они испытывали, о чувстве абсолютного счастья, радости во время и после служб.

– Да нет здесь технологии. Бог – это Личность. В общении с Личностью нет технологии. Нужна искренность. Нужно с Богом общаться, как с Отцом, который ждет от тебя искренности.

– Что делать человеку, который чувствует себя в церкви скованно в силу неопытности, незнания обрядов?

– Узнавать. Тем более что сейчас нет никаких секретов: работают воскресные школы, катехизаторские курсы, можно подойти к священнику, спросить, что почитать. Было бы желание. К сожалению, мы видим, что большая часть проблем связана с нежеланием что-то делать, что-то узнать.

– Что вы думаете про сегодняшние отношения власти и РПЦ? Когда по телевидению показывают обильно крестящихся чиновников, когда глава государства публично рассуждает о роли Бога в нашей жизни, это хорошо?

– Я отношусь к этому очень спокойно. Надо понять, что всё, что говорит президент, – это не так просто: он взвешивает каждое свое слово. Это политика. Стремление государства к близкому общению с Церковью, а то и к интеграции ее в государственный аппарат мне очень понятно. Церковь очень серьезный институт – политический, людской, финансовый. Государство заинтересовано в таком союзнике. Церковь в соединении с государством не заинтересована.

Фото: Екатерина Емельянова

– По-моему, Церковь в последнее время прямо-таки спешит в объятия государства, нет?

– Это большое заблуждение. Я говорю вам как человек Церкви, как человек, имевший общение со Святейшим Патриархом. Я думаю, что ему хватит решимости противостоять натиску государства. Он – человек очень решительный. Для нашего времени Святейший Патриарх Кирилл – удивительная, уникальная личность.

– А что вы скажете про истории с часами, машинами?

– Патриарх – яркий человек, он стал привлекать слишком много внимания, он стал играть заметную политическую, социальную роль. И для того, чтобы это внимание ослабить, надо было натравить людей на него.

– Вы считаете, что священник может носить дорогие часы?

– Да всегда патриархи носили дорогие часы! И патриарх Алексий носил. Но на него никто не натравливал никого, потому что Алексий II, при том что был человеком глубокой личной веры, был еще и человеком советского времени, он был незаметным патриархом. Он очень много сделал, но сделал это очень тактично, деликатно. Патриарх Кирилл – другой. Он фактически этнарх нашего народа, духовный лидер православной России. И это многим не нравится. Личность, которая способна объединять людей, заставлять их думать, испытывать патриотические чувства – опасная. Поэтому между ним и паствой надо вбить клин, вызвать чувство зависти.

– А кто строит все эти заговоры, кто эти злодеи?

– Ну, это не заговор. Очевидно, что были отработаны пиар-технологии.

На эту тему можно порассуждать, но очевидно, что процесс возрождения религиозной духовной жизни не нравится врагам России. Понятно же, что сильное государство, сильная нация не на руку ни Соединенным Штатам, например, ни Великобритании…

– Последний вопрос. Как к историку, в том числе. Что вы можете сказать тем, кто считает, что принятие Православия стало величайшей трагедией для России?

Приведу цитату: «Я думаю, что одна из величайших трагедий для России – принятие православия. Если посмотреть сегодня – ограничимся просто Европой и возьмем христианские страны, – есть три ветви христианства: католицизм, православие и протестантизм. Если оттолкнуться от таких определений, как демократия, качество жизни, уровень жизни, и распределить страны именно по этим показателям, то на первом месте будут именно протестантские страны, все. Потом католические. И лишь потом такие, как Россия, Греция, Болгария и т.д. И это совершенно не случайные вещи, потому что более темной и закрытой религией является православие».

– Для меня очень важно не столько, что говорится, сколько, кто говорит. Это слова Владимира Познера, который никак органически не связан с Россией. Гражданин США, еврей по национальности…

Иерей Георгий Харин. Фото: Екатерина Емельянова

– Нет. Если придет чужой человек ко мне в дом и начнет меня учить, как мне здесь жить, а потом уйдет, будет ли это иметь для меня хоть какое-то значение?

Я здесь живу, это мой дом. Кто-то приходит извне, уходит, ни пены, ни пузырей от него не остается.

Мало ли кто что говорит. Представим на минутку, что Русь не приняла Православия, не стала бы наследницей Византии. Не было бы России, не было бы русских. Не было бы Достоевского, Пушкина. Александра Невского. Была бы либо Европа, либо Азия. Страна могла бы принять ислам, поскольку долго находилась под татаро-монгольским игом. А могла бы сделать шаг в сторону европейского развития – со всеми их проблемами, со всей их так называемой «толерантностью», с многочисленными проблемами вымирания и так далее. Не было бы России. Православие создает ее уникальную цивилизацию. Это величайшее счастье, что мы являемся наследниками этой веры отцов.

Основное свойство Православия – это смирение. Оно России, безусловно, полезно. Потому что мы – народ буйный. У нас нет вектора. Если нас не смирить внутренне, мы готовы разнести всё на свете. А Господь нам дал эту особую религию – религию смирения, терпения. В католичестве, например, важен закон, исполнение требований, в протестантстве – радость и одновременно расчетливость.

Мы живем на огромной равнине, всеми гонимые; история России – это история войн. Если бы мы не умели смиряться перед обстоятельствами жизни, мы бы просто исчезли, вымерли, сломались внутренне. Православие нас приучило к невероятному терпению. Какую войну выдержал наш народ в XX веке! А восстановление… Представьте, какое смирение надо было иметь: у тебя есть корова, у тебя есть семья, при этом дети твои голодают. Потому что всё масло, всё молоко ты должен сдать. Каково это матери – взять у своих детей и отдать? Просто потому, что нужно это сделать. Терпение, смирение, жертвенность – это всё невероятное благо, это так.

А что говорит Познер… ну, мало ли что он говорит… Всё это уже было, всё это мы видели в советские годы. Где все эти говоруны?

Мне помнится, один человек хотел к 1980 году показать по телевизору последнего попа. Ну и построить коммунизм. Где он? Нету. Режима того нет. А попы – вот они. (Улыбается.)

Я верю в слова Христа: «Врата ада не одолеют ее», – это Он говорит о Церкви. Ад не одолеет Церкви, и поэтому я смотрю на всё с оптимизмом.