Лишние люди

Есть люди, их кошмарно много,
Чьи жизни отданы тому,
Чтоб осрамить идею Бога
Своим служением ему.

Это была его коронная байка. Ею он забавлял знакомых, приглашавших его потрапезничать. Любил он поругать власть: и светскую, и церковную. После семинарии рукополагаться не стал. На какое-то время исчез. Снова появился через несколько лет и объявил себя прихожанином Зарубежной церкви. После объединения Церкви Московского Патриархата с Зарубежной, снова исчез. Говорили, что он примкнул к крылу ярых противников объединения наших Церквей и в качестве алтарника служит в какой-то домовой церкви, устроенной на квартире священника запрещенного в служении.

В прошлом году я столкнулся с ним в Доме Книги. Особой радости ни он, ни я не выказали, но, по старой памяти, прошлись по Невскому. Он знал, что я не живу на прежней квартире и что эпоха открытых дверей и вкусных обедов закончилась. Неожиданно он пригласил меня в кафе на одной из боковых улиц. У меня было полтора часа до отхода поезда. Вокзал был рядом, и я согласился. Олег предложил выпить водки. Я отказался, сославшись на нездоровье. Но от бокала сухого красного вина не отказался. Он заказал себе триста граммов водки и всю ее очень скоро выпил, закусывая жареным цыпленком. Я ограничился салатом.

Разговор не очень клеился. Его репертуар критики мне был известен. Слушать пересказ статей из желтой прессы я не стал, а других тем он и в прежние времена касался редко. Анекдоты да рассказ о чьем-нибудь конфузе — это он исполнял очень смешно. Я знал, что он непременно расскажет какую-нибудь байку, и молча ждал.

Выпив последнюю рюмку, Олег удивил меня длинною монолога. Раньше он придерживался принципа «краткость — сестра таланта».

Это, конечно, была заготовка. Заученная и, без всякого сомнения, неоднократно прежде исполненная. Он для чего-то постучал пальцем по пустой рюмке и проговорил наизусть свой фельетон.

- Да, для дела прогресса и экономики мы — православные - совершенно лишние люди. Ведь мы не можем поддержать отечественного производителя ни в одной из сфер народного хозяйства. Не пьем, не курим, телевизоры не смотрим и не покупаем (хотя отечественные телевизоры исчезли, как жанр). Ни на эстрадные концерты не ходим, ни на стадионы, ни в театры, объясняя тем, что там даже классический репертуар цензура не выпускает без неприличных сцен. Филармония нам не по карману и не по вкусу. Одежду мы не покупаем. Донашиваем то, что приобрели до наступления эры капитала и безбрежного либерализма. Мясо и молочные продукты в посты совсем не едим, а в остальное время если и едим, то мало. Путешествия (даже по России) позволить себе не можем. Так что министру транспорта любить нас не за что. Некоторые из нас даже городским транспортом не пользуются. В храм ходим пешком. В магазины — тем более. Лечимся народными средствами: чесноком и травами. Одним словом, в казну от нас поступления только за еду и ритуальные услуги. Да и последнее соблюдается далеко не всеми. Некоторые уезжают умирать в деревню. Там ямку выкопал — и ступай себе в вечность без кладбищенских поборов.

И по служебной части от нас никакого проку. Дай нам власть или хотя бы скромную руководящую должность, так мы же все загубим. Окружим себя честными людьми и будем себе куковать. Но не долго. Дело определенно встанет.

Пардон, глобализация! Ты честен, может еще кто-нибудь такой найдется. А ведь другие не очень. Потребуют «благодарности» за любую услугу. А есть такие вещи, которые без сугубого отблагодарения вообще не делаются. Ты, допустим, честный строитель.

Олег сделал паузу и долго пристально смотрел мне в глаза.

- Вот ты, честный строитель, хочешь для небогатого народа дом построить. А кто тебе позволит? Твои же коллеги такое тебе устроят, что ты остаток дней сможешь строить лишь домики в песочнице для внука.

А в плане коммуникации, то есть, общения с народом. Разве с нами может общаться нормальный человек?! Он нам про футбол-хоккей, а мы и названий команд не знаем. Он нам про любимые сорта пива, а мы только квас тещиного изготовления пьем. Он про последний сериал, а мы... Сможем ли мы ответить своему современнику и согражданину без ворочения носов, без презрительного: «Я этот зомбоящик 5 лет назад в окно выбросил». Сможем ли мы сказать всем тем, кто к нам обращается, что-нибудь ласковое и утешительное?! Деликатно свести навязываемый нам разговор про футбол и пиво «на нет» и пригласить к себе в гости на чай и постненький пирог с капустой. Из бездрожжевого теста. И, как утверждают православные лекари, не позднее восемнадцати ноль ноль... А? Сможем?

-       Сможем, - вздохнул я и посмотрел на часы. - И ты с моими пирогами (и не только постными) хорошо знаком.

До отхода поезда оставалось полчаса. - Мне пора.

-       Ты куда? - растерянно спросил Олег.

-       На поезд, батенька, на поезд. Пойду, порадую министра путей сообщения. Все-таки, кто-то еще из православных пользуется железной дорогой. А до вокзала, хоть и одна остановка, поеду на городском транспорте. А в Москву я еду участвовать в теледебатах. И все наши — твои прежние друзья - будут сидеть завтра в двадцать три пятнадцать у зомбоящиков и смотреть на то, как мы будем спорить о судьбах России с теми, кто ее не любит.

Я взял со стула новое пальто, и, надевая его, вынул из кармана телефон.

-       Погоди, - заторопился Олег. - Телефон свой мобильный напиши. Может позвоню когда.

-       Вряд ли, но запиши.

-       Да не на чем. Я свою мобилу дома оставил. Ни бумаги, ни ручки...

Мне не хотелось вырывать листок из записной книжки. В нагрудном кармане пиджака

я нащупал какую-то бумажку, сложенную вдвое. Достал ее и засмеялся. Это было два старых билета в филармонию. На них я и записал свой номер.