Я тоже хочу

Пастух. Фото: Михаэла Мунтян

— Валерий Фёдорович, а вот скажи, ты в жизни когда-нибудь встречался с по-настоящему счастливым человеком?

Мой собеседник, строитель со стажем, всю жизнь руководил бригадами, участками, целыми стройками. Сегодня он предприниматель и снова строит. После долгого перерыва мы, наконец, с ним встретились и решили вместе пойти пообедать.

— Счастливого? — Валерий Федорович задумался. — Пожалуй, да. В те, ещё советские, времена моё управление входило в состав огромного строительного треста. Представь, этот трест включал в себя двенадцать управлений, а только в одном моём трудилось четыре тысячи человек. Масштабно работали. И заметь, ни про каких гастарбайтеров мы тогда понятия не имели.

Заместителем генерального по финансам был у нас Леонид Николаевич Пак. Не знаю, ты, наверно, его не застал. Так вот, личность совершенно незаурядная. Кстати, внешность тоже. Такой высокий семидесятилетний красавец с шевелюрой густых седых волос. Ругался он с нами мастерски, грудью бился за народную копейку. В то же время понимал, что ни один начальник управления не станет просто так подавать заявку на сверхлимитные материалы или выбивать дополнительные фонды.

В городе его многие знали и уважали. Начальство не забывало, всякий раз к юбилею представляя к очередному ордену. А ещё молодая жена, ровно в два раза его моложе. Ему семьдесят, а ей — тридцать пять.

В конце концов, он вышел на пенсию. Помню, с какой помпой мы его провожали и в один голос просили не забывать родной трест. Потом я его долгое время не видел, слышал, правда, что жена от него почти сразу ушла, и жалел Николаевича, представляя его согбенным одиноким стариком.

И вот однажды рано утром еду я на работу и вижу как впереди, метров за сто, стадо коз начинает переходить дорогу. Останавливаюсь и зачем-то принимаюсь считать этих коз. Раз, два, три… шесть, семь… одиннадцать, двенадцать. За ними пастух, знакомая фигура. Гадаю, кто же это может быть? Ба! Да это же наш Леонид Николаевич, заслуженный строитель, лауреат государственной премии и почётный орденоносец.

— Леонид Николаевич! Друг мой, ты ли это?!

— Я, Валерочка! Я, дорогой! И козы эти тоже мои, — смеётся, — нет, не подумай, не голодаю. Ты знаешь, остался один, дети взрослые, живут собственной жизнью, им не до меня. Жена ушла. Думаю, ну что теперь, сидеть на лавочке, перемывать чужие кости и спиваться?

Вспомнил, что есть у меня кусочек земли. Построил на нём маленький домик и в придачу сарай для животных. Вот, коз завёл. Ты не представляешь, какие это умные животные, а как они умеют любить, как могут быть благодарными.

Целый день брожу с ними по полям и дышу полной грудью. В полдень козы отдыхают, я тоже ложусь рядом с ними и смотрю в небо.

Понимаешь, за всей той прежней суетой я не помню, когда смотрел в небо, когда любовался солнцем или рассматривал облака. Исчезло постоянное чувство тревоги, впервые за многие годы я чувствую себя свободным и по-настоящему счастливым.

Валера, ты меня прости, нужно идти. Будет желание, заходи в гости, молочком угощу.

— Зашёл?

— Нет, почему-то так и не выбрался. Ты же знаешь: дела.

***

— А я его понимаю. Потому что тоже был пастухом. Да-да, именно пастухом. После шестого класса меня на всё лето отправили на родину к папе. Вроде как на отдых, да только в деревне никто не бездельничает, и я вместе с другими мальчишками трудился разнорабочим в колхозе, чем только не занимался. Но больше всего мне нравилось помогать моему дядьке пасти общественное стадо.

Утром ещё только светает, а мы с дядей Володей и двумя моими братьями уже отправляемся по деревне собирать скотину. Хозяйки открывают калитки и выгоняют бурёнок в прогон. Те ещё не проснулись. Недовольные, идут медленно и напоминают мне малых детей, которых мамы, опаздывая на работу, спешат отвести в детский сад.

На мне пиджак старшего брата и его старая кепка. На ногах просторные резиновые сапоги. В руках длинная лёгкая палка из орешника и сумка, перекинутая через плечо. В сумке верёвка, плащ и что-то ещё, уже не помню.

Южная Украина, холмы, с которых видно далеко вокруг на много километров, редкие перелески и множество оврагов. Во время войны в этих оврагах прятались партизаны. И ещё где-то здесь в ожидании Красной армии прятался и мой отец, сбежавший во время расстрела и раненый немцами в руку.

Для нас овраги проблема, коров как малых детей нельзя подпускать к ним — слишком близко, опасно.

У Игорька, он младше меня на три года, в руках настоящий кожаный кнут с маленьким кнутовищем. Сам кнут метра два с половиной длиной, а на конце у него навязаны несколько узлов. В опытных руках это грозное оружие. Коров кнутом не бьют, зато умеючи им можно так громко щёлкнуть, что звук от щелчка услышит всё стадо и отравится в нужную сторону. Я пытался овладеть искусством такого щелчка, и пока учился, не раз получал концом с узелками по затылку и по спине.

В обед тётки приходили на дневную дойку, а мы садились обедать. До сих пор помню вкус свойской самодельной колбасы, сала, тоже от своего кабанчика, варёных яиц из-под собственных курочек, помидоры, огурцы, перья зелёного лука свежие с огорода.

А хлеб! Моя тётка каждое воскресенье собственноручно выпекала семь огромных караваев из белой пшеничной муки. Сливочное масло дядя Володя клал в стеклянную баночку. К обеду оно таяло, я брал кусок белого пористого хлеба и макал его в растаявшее масло.

Женщины доили коров, повязывали ведро сверху марлей и шли домой.

— Гей, Сашко! Беги попей молочка, в городе такого не найдёшь.

Тебе подают большую алюминиевую кружку, и ты пьёшь из неё ещё тёплое парное молоко. Потом отдаёшь кружку брату, а он над тобой смеётся и показывает на пену, что приклеилась и повисла под носом.

После обеда мы с Игорёшкой тоже укладывались поудобнее, смотрели на плывущие облака и мечтали. Может, потому я и стал священником?

Вечером уставший и гордый я возвращался в деревню. Я не просто городской бездельник и лежебока, я — работник и человек, обществу полезный.

— Тётка Параска! Ты нас не задерживай! Иди Зорьку загоняй! Нам ещё через всю деревню топать.

Давно это было. Дяди Володи и тёти Ксении уже нет в живых, а моему брату Игорьку не повезло наехать колесом своего тяжёлого «Урала» на американскую противотанковую мину где-то в окрестностях Кандагара.

***

— Напрасно не зашёл, парное молоко, знаешь какое вкусное. Валерий Фёдорович, а ты сам счастливый человек?

Он смеётся:

— Умеешь ты, батюшка, в тупик поставить. Надо подумать.

Когда-то давно я совсем не собирался делать карьеру. Вернулся из армии, женился на восемнадцатилетней девчонке и с удовольствием крутил баранку. Мне нравилось работать шофёром. Специально выбирал маршруты подальше. Едешь себе, колёса крутятся, а ты любуешься природой. Домой вернулся, пару дней отдохнул и снова в путь.

Мы были молодыми и независимыми, нам не хотелось жить со стариками. У нас на территории автоколонны я присмотрел вагончик и за небольшие деньги выпросил его у начальника.

Представляешь: тебе двадцать лет, у тебя такая же юная жена, и у тебя есть свой собственный домик, пускай крошечный и без удобств, зато твой. Он стоит на зелёной лужайке, а вокруг цветут ромашки.

Помню, как она мне тогда говорила:

— Валерка, оставайся на всю жизнь шофёром, не лезь ты в начальники, и мы будем счастливы.

— Но у меня была светлая голова и пытливый ум. Мне хотелось учиться, и я поступил в институт на заочный факультет. Отправляюсь в маршрут и беру с собою учебники.

Доставишь груз куда-нибудь на стройку, а меня уже многие знали, и знали, что я заканчиваю строительный институт. Посыпались предложения идти прорабом или мастером. И мне подумалось: «Ну, не дурак же я, другие вон, могут, а я что же?» Согласился.

Спустя восемь лет уже возглавлял строительное управление, сделал его лучшим в области, а потом пошёл на другое, ещё большее.

Посыпались премии, награды. Какой там вагончик! Всё это уже было в прошлом. Где деньги, там и свобода, где свобода — там и женщины. Молодой, красивый, преуспевающий. Короче, отбили меня у моей жены, а я и не мешал им себя «отбивать».

Нет, я не оставил их без копейки. Обеспечил всем, и квартирой, и деньгами. Но у неё, видимо, было своё представление о счастье. Наверно, поэтому она и заболела. После её смерти ребёнка я забрал в новую семью. И потом никогда не бросал своих детей.

В новое время старые друзья перетащили меня в столицу. Начинать приходилось с самого малого, но у нас получилось. Снова работа с утра до поздней ночи. Вкалывали напряжённее, чем в советские времена, но и деньги пошли уже совсем другие.

Всякое бывало, и козни конкурентов переживали, и бандитские угрозы. В нас даже стреляли. Если всё рассказывать, до утра просидим. И никакой личной жизни, одни мимолётные встречи. Даже то, что мы сентиментально называем семейным счастьем, я обрёл не так давно.

Говорят, будто жизнь пролетает незаметно. Нет, батюшка, жизнь штука долгая, хотя и она в конце концов тоже проходит. Последнее время всё чаще стал задумываться: что дальше? Мне уже много лет, но я не припомню, чтобы раньше когда-нибудь об этом думал.

Не знаю, но почему-то всё чаще вспоминаю Леонида Николаевича, но не тогда, когда мы работали под его руководством, а в плаще и сапогах в окружении козьего стада. Мы в то утро и перекинулись с ним всего несколькими фразами, а смотри: до сих пор помнится.

Тут мне, батюшка, сон недавно приснился. Будто выхожу я из нашего вагончика. А кругом лето, хорошо так, тепло. Птички поют. Вокруг, насколько хватает глаз, аккуратный такой зелёный ковёр со множеством полевых цветов. Напротив недалеко от меня стоит жена-покойница и показывает мне пальцем вверх. Я поднимаю голову и вижу небо, высокое-высокое и голубое, точно в сказке.

Проснулся, долго ещё лежал и думал, а может всё бросить и тоже завести своё стадо коз? А что, сколько мне ещё осталось? Надо же когда-то начинать нормальную человеческую жизнь.

И ещё о том, что было у меня за плечами что-то настоящее. Ради этого настоящего и стоило жить. Может, это и есть счастье? Эта мысль согрела, я и не заметил, как уснул.