Религия и культура: как разрушить образовательные стереотипы

«Религиозные аспекты русской культуры XIX – начала XX века»: так называется новая магистерская программа, которую Православный Свято-Тихоновский Гуманитарный Университет вводит на своем богословском факультете. О том, почему она носит новаторский характер, мы беседуем с руководителем программы, проректором ПСТГУ по международной программе, доктором церковной истории и доктором исторических наук отцом Георгием Орехановым.

– Отец Георгий, расскажите сначала, что это за магистерская программа, кто сможет на нее поступать в ПСТГУ, на сколько лет она рассчитана.

Обучение начнется осенью и будет очно-заочным, то есть, учиться будут те, кого раньше называли «вечерниками». Это сделано специально, чтобы учиться могли и те, кто работает в первой половине дня. Первый набор в группу составит 10 человек.

– В чем заключается новизна вашей образовательной программы? Можно ли сказать, что в российском образовании религиозные аспекты культуры того периода до сих пор недооцениваются, остаются в тени?

– С чего все началось лично для меня? Однажды мне в руки попало собрание сочинений великого русского писателя Н.С. Лескова. Я обратил внимание на комментарии к этому собранию. Они меня крайне удивили. По ним было видно, что комментаторы абсолютно не представляют себе реалий церковной жизни XIX века. То есть, эти комментаторы вообще не воспринимали религиозную жизнь, религиозные аспекты культуры того времени как значимые в контексте русской культуры ХIХ века.

Хочу также сослаться на знаменитые лекции Юрия Михайловича Лотмана по истории русской культуры. Это его радиобеседы, которые потом были оформлены в отдельную книгу. Это совершенно замечательная книга по содержанию, но в ней религиозные аспекты жизни и культуры того времени тоже отсутствуют. Правда, Лотман специально оговаривал, почему это так. Он объяснял, что не является специалистом в этой сфере и поэтому писать об этом не может. То есть, Лотман на самом деле занимал честную исследовательскую позицию.

– Тут напрашивается вопрос: как можно заниматься научными исследованиями культуры того времени, если эти аспекты совсем не брать в рассмотрение? Разве Лотман как честный ученый не должен тогда признать некую ущебность своих изысканий?

– Нет, конечно, никакой ущербности в данном случае нет. Я сейчас просто напомню читателям, что это беседы о русской дворянской культуре первой половины XIX века. Лотман четко прописал, какие аспекты этой культуры он будет рассматривать. Например, дуэль, – он очень много места уделяет дуэли и дуэльному кодексу. Или еще, например, игре в карты.

– Он не рассматривает, как к этим явлениям относились Церковь и духовенство?

– Этот вопрос его не интересует. Он имеет право, как исследователь, сразу отставить в сторону то, для исследования чего у него просто нет аппарата. И это как раз очень хорошая и правильная позиция.

Я приведу другой пример. Несколько лет назад я был в Институте мировой литературы на интереснейшем докладе замечательного литературоведа старшего поколения – Сергея Георгиевича Бочарова. Доклад был посвящен «Пиковой даме» Пушкина и вопросу о том, почему в ней такое большое значение уделяется карточной игре и связанной с ней символике. Организатор доклада, тоже очень известный литературовед, несколько раз спрашивал Бочарова, как объяснить знаменитое «тройка, семерка, туз». Ведь это явно числовая символика, 3, 7,1. Бочаров честно отвечал, что он этого не знает и вообще считает, что филологическая наука такими вопросами заниматься не должна. А его оппонент считал, что должна, и предлагал свое решение проблемы, которое заключается в том, что раз Пушкин выбрал именно эту цифровую символику, исследователь обязан понять, почему это так и какой скрытый смысл в этом заключен.

Таким образом, мы видим, что представители старой школы в этом смысле очень честны. Они не занимались и не занимаются тем, чего они не знают и не понимают. В целом понятно, что за 70 лет советского вавилонского пленения не было никакой возможности серьезно заниматься богословием и церковной историей. Традиция таких занятий была утеряна, хотя она сохранилась в зарубежье. Там книги, посвященные религиозным аспектам русской культуры, появлялись. В первую очередь это, конечно, труд отца Георгия Флоровского «Пути русского богословия». Это поразительно, что он вышел в 1937 году и до сих пор он актуален. Не многие книги имеют такую судьбу.

Есть еще, например, книги Николая Александровича Бердяева, написанные тоже заграницей. Такие работы были у отца Сергия Булгакова. В его книге «Два града» есть невероятно интересные очерки на эту тему, например, портрет Фейербаха, или знаменитая статья «Карл Маркс как религиозный тип». Они были написаны еще до революции. Могу также здесь назвать Д.Н. Овсянико-Куликовского, который написал знаменитый трехтомник «История русской интеллигенции». И хотя он дистанцируется от религиозной проблематики, там она все равно присутствует.

До революции 1917 года это научное направление отчетливо намечалось и, несомненно, оно бы со временем расцвело, если бы не известные всем события. И поэтому сейчас актуальная задача заключается в том, чтобы этим наконец-то заняться серьезно, создать соответствующий понятийный научный аппарат, и вообще задуматься над вопросом, а что это такое, религиозные аспекты культуры. Ведь здесь очень много проблем. Казалось бы, это все ясно и понятно, но это совсем не так.

– На какой исторический период рассчитана ваша программа?

– В основном на XIX – начало ХХ веков. Конечно, было бы замечательно сделать более объемную программу, включить в нее советский период. Сейчас появляется много статей, посвященных религиозным моментам и аспектам произведений советских писателей. Например, Ольга Александровна Седакова интересно говорит о романе «Доктор Живаго» Б.Л. Пастернака. Изучаются религиозные аспекты творчества М. Пришвина, активно занимаются С.Н. Дурылиным, и т.д.

– Тогда было много значимых и пока не очень известных фигур. Например, Сергей Фудель

– Да, конечно, Сергей Фудель тоже. Между прочим, с этой точки зрения могли бы обратить внимание и на последние 25 лет. Любопытно то, что, например, отец Андрей Кураев говорил про фильм «Титаник» или «Матрицу». В принципе, то, что он говорит, мне лично не близко и не кажется серьезным, но мне нравится, что он вообще начал об этом говорить. То есть, начал искать религиозные аспекты в тех произведениях, которые близки современному зрителю.

Начало этой тенденции в каком-то смысле положил Г. Честертон своим циклом рассказов о патере Брауне. Не случайно его потом назвали теологическим детективом. Детектив – жанр, который для миллионов людей в ХХ веке оказался очень актуальным. Честертон откликнулся на это явление, чтобы донести до людей хоть какие-то элементарные понятия о религиозной жизни. И мне кажется, это у него очень хорошо получилось.

Таким образом, в нашей программе мы могли бы анализировать религиозные аспекты самых разных жанров и самых разных произведений, в перспективе распространить анализ и на кино, живопись, музыку.

– Советское кино в этом смысле интересный предмет для подобного анализа, потому что в нем начиная где-то с начала 1960-х годов эпизодически стали более или менее сочувственно изображать что-то, связанное с Церковью. Например, в «Неуловимых мстителях» есть карикатурный священник-бандит, но там есть и хороший священник.

–Кроме того, в советском кино ставили очень серьезные нравственные вопросы, и мы это прекрасно знаем. Поэтому все это представляет собой очень большой материал для изучения.

– Можно привести какие-нибудь примеры неправильного восприятия у школьников и студентов произведений классической литературы, которые обусловлены именно незнанием религиозных аспектов культуры?

– Я здесь могу сослаться на только что опубликованную великолепную книгу К.А. Степаняна «Путеводитель по роману Ф.М. Достоевского “Преступление и наказание”». С совершенно новых позиций, убедительно и просто он показывает, почему «Преступление и наказание» это на самом деле глубокое религиозное произведение, какими методами и способами Достоевский этого эффекта добивается.

Однако здесь нельзя впадать в плохой изобразительный символизм, как иногда любят делать некоторые современные исследователи, прямолинейно трактуя какие-то моменты романа как символические. Например, когда Раскольников приходит в свою комнату, пьет там пиво и ест сухарь – то это якобы символ причащения. На таком пути мы ничего не добьемся. Задача этих исследований заключается совершенно в другом. Она вообще сложная, многослойная. Нужно, например, показать, какое место занимало Евангелие в жизни Достоевского и русского человека XIX века вообще, вскрыть эту евангельскую подоснову романа.

Ведь в жизни самого Достоевского Евангелие играло огромную роль. В «Дневнике писателя» он вспоминает, что уже в детстве хорошо знал Евангелие. Евангелие становится совершенно особой книгой и в его произведениях. То, что он включает целый евангельский отрывок – повествование о воскрешении Лазаря – в роман «Преступление и наказание» – это же некая художественная революция. Также в «Братьях Карамазовых» он включает евангельский отрывок о браке в Кане Галилейской. Зачем он это делает? Для Достоевского это – реализм в высшем смысле (термин, который был введен в одном из писем писателя).

Реализм – это правдивое изображение действительности. Но Достоевский понимал этот принцип совершенно иначе, чем его современники. В частности, он говорит, что правдивое изображение действительности – это изображение религиозного в человеке.

Вот это я и называю евангельской подосновой у Достоевского. Он понял очень важную вещь: евангельские сюжеты и эпизоды постоянно повторяются и в человеческой истории, и в человеческой жизни. Например, Раскольников – это четверодневный Лазарь, уже смердящий, которого воскрешает своей любовью Соня Мармеладова, и Достоевский показывает, как это происходит.

Это что касается литературы. Но возьмите, как у нас в школе преподавалась, например, русская история XIX века. Ведь религиозная сторона русской жизни практически игнорировалась. Декабристы разбудили Герцена, Герцен ударил в колокол, и так далее. Но давайте возьмем даже того же Герцена. Конечно, он был последовательным и сознательным атеистом. Однако как интересна его книга «Былое и думы»! Ее в школе предлагали читать как манифест или программу обличения царского правительства. Обличение там, конечно, присутствует, но там же присутствует и совсем другое. Очень любопытно, например отношение Герцена к той же Европе, или его отношение к Евангелию. Он говорит: «Во все возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия, и всякий раз его содержание низводило мир и кротость на душу».

Или как у нас представлен Белинский? Вдоль и поперек читают знаменитое письмо 1847 года, где Белинский обличает Гоголя за его «Выбранные места…», но, например, в школе не упоминают отзыв о Белинском Достоевского в «Дневнике писателя», где говорится, что Христа то Белинский любил.

– А Вы могли бы привести аналогичные примеры из истории живописи или русской музыки?

– Можно вспомнить живопись Николая Николаевича Ге-старшего, чья грандиозная выставка недавно прошла в художественной галерее на Крымском валу. Впервые за долгое время широко экспонировались его работы, которые очень долгое время лежали в запасниках. Дело в том, что, например, знаменитый страстной цикл Ге (я сейчас оставляю в стороне чисто художественные аспекты, я в них просто не специалист) связан с совершенно определенной программой, которая была близка толстовской: показать не Христа Богочеловека, а Христа только человека. Причем Христа страдающего, который, можно сказать, находится в совершенном отчаянии, дело которого фактически погублено. Отсюда разного рода сомнительные эксперименты Ге, например, когда художник сам себя как бы распял на кресте, чтобы отчасти пережить то, что испытал Христос. Гвозди ему в руки, конечно, не забивали, но он разделся догола и привязал себя к кресту, чтобы сопереживать человеку Христу и попытаться почувствовать, что Он мог испытать на кресте. За этим стоит некоторая идейная программа, но о ней мы в наших образовательных программах до сих пор ничего не говорили, о том, какое представление о христианстве, Евангелии, Кресте и Церкви было у поколения людей 1880-1890-х годов.

Другой пример – секулярные тенденции в произведениях Римского-Корсакова, в его опере «Град Китеж» и так далее. За этим тоже стоит некая религиозная подоснова, которую нужно вскрывать. Все это потом вливалось в один большой поток, и этот поток в 1917 году сокрушил великую державу. Ведь наряду с этими религиозными программами разрабатывались программы политические, что, в конце концов, и привело к катастрофе. И одна из задач нашей магистерской программы заключается в том, чтобы понять, как русский интеллигент XIX века к этой катастрофе пришел с религиозной точки зрения: чем он жил, как он мыслил, как писал книги и картины, музыку и так далее. Все это мы пока представляем себе очень слабо и неполно. Таким образом, получается, что в нашем историческом сознании создавались некие стереотипы, которые к реальной жизни XIX века отношения не имели. Все было гораздо объемнее, интереснее и пестрее.

Хотя, с другой стороны, советское образование во многом было более серьезным, чем нынешнее. В том числе в истории и в литературе. То есть, если оно было ущербно в плане понимания религиозных аспектов культуры, то современное образование продолжает быть ущербным уже по другим причинам, по целому комплексу причин.

– Что Вы имеете в виду?

– Вспомните, например, сколько вы в школе изучали «Войну и мир». Помните? Напомню, что по учебной программе на это отводилось два месяца. А сейчас знаете, сколько ее изучают в школе? Всего несколько уроков.

– Кошмар, катастрофа практически.

– Люди, составлявшие советскую программу, понимали важность русской классической литературы для формирования личности, понимали иерархию культурных значимостей, а сегодня никакой иерархии, по сути, нет.

– Что же сейчас изучают в школе взамен «Войны и мира»?

– Вообще сократили учебное время, отведенное на литературу. Кроме того, сократили XIX век за счет ХХ века, стали изучать Солженицына, других авторов. И получилось просто «галопом по Европам», к тому же все это наложилось на ЕГЭ. А ведь, наверное, мало кто знает, что в советское время существовала норма, за все время обучения в школе человек должен был выучить наизусть 95 текстов. И это было прекрасно и правильно.

– Литературных?

– Да, литературных, включая лирические стихотворения. Например, стихи Пушкина, Лермонтова, «Русь -тройку» Гоголя и т .д. Мы тогда даже не понимали, какое это богатство, которое всегда будет с нами.

– Что имеем, не храним.

– А сейчас ничего этого в системе образования уже почти не осталось. Зато есть набор шаблонных мыслей и стереотипов, которые надо воспроизводить в рамках ЕГЭ. Да, советская перспектива изучения литературы и истории была искаженной, порождала сильнейшие аберрации, но все-таки какая-то картина о XIX веке у человека складывалась, пусть и искаженная. А сейчас никакой картины не складывается, просто набор каких-то клише. Как можно изучать «Войну и мир» за четыре урока, я просто не представляю.

– Есть ли аналогичные программы в других высших учебных заведениях?

– Лично мне неизвестно, чтобы этот предмет изучался в Московском университете или в Высшей школе экономики, или где-то еще.

– В программе присутствуют пять направлений: религиоведческое, философское, историческое, богословское, культурологическое. Вы могли бы рассказать чуть более подробно, что именно будут преподавать в ее рамках?

– Программа существует в рамках стандарта по религиоведению. Это для нас очень важно, потому что религиоведческий стандарт дает некоторое пространство для маневра. Он совмещает в себе и философские, и исторические аспекты. Действительно, у нас будет пять блоков, и каждый из них связан с определенными сферами русской культуры. Большое место здесь занимает исторический блок, изучение разных аспектов религиозности русского человека XIX века. Например, будет специальный курс, посвященный русскому старообрядчеству, я очень бы хотел, чтобы его прочитал кто-то из известных специалистов в этой области. Будет и большой курс, посвященный инославию в контексте русской жизни, то есть, протестантизму и католицизму в России.

Еще один важный аспект – русская литература. Например, у нас в программу включен специальный курс, который я назвал «Толстой и Достоевский». Будет и ряд философских предметов. Например, Константин Михайлович Антонов прочитает курс, посвященный религиоведческим аспектам славянофильского учения. В рамках исторического блока, очень бы хотелось, чтобы появился курс «Церковь и интеллигенция». Здесь, я думаю, Федору Александровичу Гайде никто конкуренцию не составит.

Таким образом, мы будем уделять внимание не только, условно говоря, православным авторам, писателям и художникам. Наша тема, например, не «Православный Лесков», а «Лесков и Православие». Мы будем говорить об их духовных и религиозных поисках, о том, какое влияние на них оказало Православие. Ведь даже в совершенно атеистических по идеологии советских авторах можно найти скрытые религиозные установки, которые они во многом даже бессознательно усвоили от предшествующей русской культуры, сформированной Православием.

– Где и кем смогут работать те, кто отучились по этой программе?

–Что касается того, где смогут работать выпускники программы, то начну, наверно, с самого интересного и сложного. Во-первых, это государственные структуры, которые все больше нуждаются в специалистах по религиозной проблематике. Понятно, что такие люди сейчас нужны во многих местах государственной службы, даже на самом верху: в администрации президента, Государственной думе, и так далее.

– Тут гипотетические оппоненты могут сказать, что ПСТГУ – вуз конфессиональный, а у нас Церковь отделена от государства. Поэтому зачем нужны на государственной службе ваши выпускники?

– Как зачем? Например, сейчас идет всем хорошо известный конфликт на Украине. Нам на государственной службе нужны люди, которые хорошо разбираются с историей христианства на Украине, с современным положением там Русской Православной Церкви и расколами на Украине? Или эта сфера жизни отсутствует в этом конфликте? Но мы прекрасно знаем, как агрессивно ведут себя, например, украинские униаты и так называемые филаретовцы. Человек, который пытается по Украине давать рекомендации нашему правительству, должен хорошо разбираться в этом вопросе.

Другой пример, совсем недавний – это постановка «Тангейзера». Там мы по дискуссии тоже видим, что у людей отсутствуют самые элементарные знания касательно религиозной проблематики. Так что такие эксперты нужны и в сфере культуры, при определении культурной политики.

С другой стороны, наши специалисты смогут найти применение и в научной среде, в богословии или истории Церкви. Как бы изюминка этой программы, с моей точки зрения, должна заключаться в том, что эти специалисты должны быть очень хорошо знакомы с историей русской культуры XIX века. То есть, это не только богословие, не только история церкви, но и то, как и в какой общественной и культурной среде все это реально существовало. Не случайно мы начали наш разговор с Лотмана. Лотман великолепно показал, какое место дуэль занимала в жизни русского дворянина того времени. А мы должны научиться показывать, какое место в его жизни занимала Церковь. И даже если она никакого места не занимала, мы должны ответить на вопрос, почему так случилось.

Беседовал Юрий Пущаев