«Скажи мне, Господи». Псалмы 38 и 142

Религиозная жизнь предполагает очень живые отношения с Господом Богом, которые выражаются в молитве, во внимательном отношении к жизни, потому что Бог разговаривает с нами через обстоятельства нашей жизни: Он путает и меняет наши планы, Он «тасует колоду карт», которую мы хотим по-одному разложить, а Он по-другому хочет, потому что мир стоит Его волей, а не нашей. Однако Он выслушивает наши молитвы, приклоняет ухо к нашим просьбам, и мы проживаем свою жизнь в диапазоне самых разных эмоций по отношению ко Всевышнему: мы можем гореть любовью к Нему, можем умиляться от Его слов, можем обижаться на Него, можем гневаться и роптать, можем выставлять Ему упрёки и т.д. И всё это находит своё словесное выражение в Книге псалмов, о которой мы с вами нередко говорим, потому что она бездонна и польза её неисчислима, неизмерима. Там, в этой Книге псалмов мы часто можем читать такие вещи, которые могут нам показаться дерзостью, если мы, вообще, вдумаемся в то, что читаем. Например, псалмопевец говорит в одном из мест Псалтири: «Востани, вскую спиши, Господи». Другими словами: «Поднимись. Ты что, спишь? Встань и вмешайся в то или иное событие, прояви Себя». Кто из нас, молясь, говорит Богу такие слова? В общем-то, мы считаем, что это не совсем уместно, но на некоторых вершинах религиозной жизни, на некотором этапе восхождения такие вещи произносятся. Нечто подобное тому, когда Христос спал на возглавнице лодки, а лодка была на середине Тивериадского озера и волны били её, апостолы обратились ко Христу со словами: «Наставниче, чего Ты спишь? Мы погибаем. Дела Тебе что ли нет до того, что происходит?» В любом случае, такие прямые и эмоциональные обращения к Господу Богу говорят о живости веры, о том, что человек — это существо, которое способно вступать с Богом в прямые диалоги, способно получить от Господа ответы на свои вопросы, способно выражать себя так, как часто выражают себя дети перед родителями: то, что нам может не нравиться, на что мы реагируем с гневом или с умилением, но выслушиваем их — они приступают к нам с тем дерзновением, которое даёт им право рождения от нас.

Я хотел бы предложить для размышления два текста из псалмов, в которых пророк и царь Давид, учащий нас молиться, — он наш отец молитвы, — обращается к Богу с одной и той же словесной просьбой: «Скажи мне, Господи». Это псалмы 38 и 142. В псалме 38 говорится: «Скажи ми, Господи, кончину мою и число дний моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз». По-русски: «Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой». Век мой измерян как бы пядями: «Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой как ничто пред Тобою. Подлинно, совершенная суета — всякий человек живущий». Т.е. скажи мне, сколько мне осталось. И псалом 142, последний шестой псалом Шестопсалмия, вы постоянно его слышите, там говорится: «Скажи мне, Господи, путь Твой, и пойду во истине Твоей». По-русски несколько по-другому, там — не «скажи», а «укажи»: «Даруй мне рано услышать милость Твою, ибо я на Тебя уповаю. Укажи мне путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою. Избавь меня, Господи, от врагов моих; к Тебе прибегаю». По-славянски: «Скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду, яко к Тебе взях душу мою».

Мы остановим внимание на этих двух словах: «Скажи мне». Это такое прямое обращение к Богу. Начнём со 142 псалма, ибо он говорит о жизни, а 38 говорит уже о, так сказать, пределе бытия. «Скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду», — скажи мне, куда мне идти, скажи мне то, что Ты придумал обо мне, и куда Ты хочешь, чтобы я шёл. Т.е. Господь есть путь, истина и жизнь, мы все идём по этому пути: «Никто не приходит к Отцу, токмо Мною». И самый первый псалом тоже говорит о пути: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе». И заканчивается первый псалом словами: «Знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет». Господь знает путь праведных, потому что Он Сам есть Тот Путь, по Которому праведники идут, и Он знает, что все, идущие по другому пути, идут не туда. Так что образ Пути — это очень важный, один из центральных образов Священного Писания, это Одно из Имён Божиих. Имя Иисуса Христа — Путь — одно из Его Имён: Путь, Истина, Жизнь, Дверь, Пастырь, Агнец, Свет, Манна, Хлеб. Мы можем обращаться к Господу Богу: «Скажи мне путь, в оньже пойду», — скажи мне, куда я пойду, что Ты хочешь от меня. Это, например, путь юноши или девушки, избирающих путь жизни, стоящих на перепутье своих возрастных проблем и спрашивающих Господа: «Скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду, яко к Тебе взях душу мою», — я к Тебе иду, скажи мне, куда мне конкретно идти, чтобы не ошибиться. Это путь человека на любом раздорожье, где его, как витязя на перепутье ожидают нравственные коллизии: прямо пойдёшь — смерть найдёшь, направо пойдёшь — коня потеряешь, налево пойдёшь — что-нибудь ещё с тобой случится. Вот человек стоит и думает: «Куда мне идти? Сохранить жизнь, предав совесть, или сохранить совесть, угрожая жизни, или обогатиться, предав товарища, или поломать одну семью и создать другую». Вот эти жуткие вопросы, которые постоянно мучают миллионы людей, и сию секунду тоже мучают многих.

Но другое дело, что мы не молимся часто, а надо, потому что мы находимся в полной зависимости от Господа Бога, а молитва даёт нам возможность свободы, молитва — это свобода, путь к свободе. И вот — «скажи мне»... Вы можете спросить: «А что в ответ на эту просьбу будет? Что, Господь сейчас громыхнёт голосом Своим с небес, как Он заговорил с Моисеем, например, или с Авраамом, или с Павлом по пути в Дамаск?» Я вам отвечу: конечно, нет. Ждать, что Господь голосовым образом обратится к вам и скажет нечто такое, что Он сказал Марфе в доме Марфы и Марии, не нужно. Нужно ждать, что Господь совершит некие действия внутри и снаружи вас.

Внутри — это будет некое внутреннее озарение, успокоение мысли и появление правильного пути именно как идея. Мысль, возникшая в сознании от Бога, успокаивает душу. Душа мечется, дёргается, волнуется, переживает, когда человек не знает, как ему поступать. Он если молится, и вдруг — как-то ангел принёс ему это, даже и без молитвы такое бывает, или в ответ на молитву Господь отвечает человеку — приходит ясное понимание, что делать: «Вот, знаю, что сделаю. Ах, вот что, вот так поступлю». В это время наступает благотворная тишина в душе человека, человек успокаивается и ощущает, что он нашёл ответ, как ключ в замке душа его ощутила себя спокойной и нашедшей выход. Это внутреннее действие Бога в ответ на нашу просьбу: «Скажи мне, Господи, путь, куда мне идти».

А снаружи Господь Бог тоже распоряжается всей жизнью человечества, и мы можем, наблюдая за окружающим миром, смотреть, кого Он посылает нам в виде знакомых и друзей, появляются нужные люди: звонит, сто лет не звонивший человек, и предлагает свою помощь, или тебя приглашают куда-то, или ты опаздываешь на поезд, но всё же успеваешь с чьей-то помощью. Всё, что происходит снаружи — это не хаос, не царство случая, это царство Божиего промысла: мы живём, погружённые в царство Божиего промысла. В этом Божием промысле очень тонкие вещи происходят с каждым человеком ежедневно, ежесекундно: встречи, знакомства, расставания, крик начальника, «опять от меня умчалась последняя электричка» — это всё не случайности, это всё Божий промысел, которым Господь Бог руководствует нас, подвигает нас, как пастырь подвигает овцу в загон, задвигает нас в нужную сторону. Вы знаете, что у пастыря есть в руке жезл — некая палка, посох. Эта палка помогает ему идти, эта палка пугает, допустим, волка, если пастырь не труслив, эта палка ходит по рёбрам овец, этой палкой он мягко-мягко, а, может быть, пожёстче-пожёстче подвигает их, чтобы овечка не отбивалась никуда, говорит: «Сюда иди. Не туда иди, а сюда иди». Вот эти все прикосновения жезла к рёбрам — это есть внешние наши условия жизни и обстоятельства. Туда входят болезни и выздоравливания, ссоры и примирения, друзья и знакомые, враги и недоброжелатели. Всё, что происходит вокруг нас, является полем действия промысла Божиего. Это очень важно понимать, и верить в это, и исповедовать это, что мы не живём в мире хаоса, мы живём в мире, в котором царствует Господь. Мы с вами должны быть исповедниками, в том числе и этой простейшей и правильнейшей мысли.

Итак, царь Давид говорит несколько раз Господу: «Скажи мне...» Что же он просит? В частности, псалом 142 говорит: «Скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду, яко к Тебе взях душу мою». Пусть эти слова будут вашей частой молитвой, дорогие христиане, потому что нам всю жизнь приходится совершать выбор: ложиться на операцию — не ложиться на операцию, продавать квартиру — не продавать квартиру, простить или гневаться, промолчать или рассказать, что-нибудь ещё. Это всё, на самом деле, очень важный выбор, от которого жизнь вселенной зависит, и человеку необходимо, чтобы Бог руководил им — это и есть царственная свобода и священство, которое подарено нам во Христе Иисусе.

Итак: «Скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду, яко к Тебе взях душу мою». И ответом на этот вопрос будет озарение внутри, даст Бог, ясная мысль, приносящая спокойствие, и/или целый ряд внешних обстоятельств, которые подгоняют человека именно в конкретную ситуацию так, чтобы он как шар в лузу на бильярдном столе зашёл в нужное место в нужное время, и это было ему правильно и хорошо. Это будет ответ на молитву: «Скажи мне, куда мне идти».

Ну и псалом 38, надписанный как «Начальнику хора, Идифуму. Псалом Давида»: «Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой». Это вопрос человека о том, сколько ему осталось. Здравым умом рассуждая, разбрасывая этот пасьянс, мы понимаем, что сколько-то мне осталось. Т.е. я же понимаю, что не буду жить триста, четыреста, пятьсот лет, что до конца столетия вряд ли доживу. Не то, что вряд ли, а точно не доживу. Даже до половины его вряд ли доживу, скорее всего. Сколько мне осталось? Почему этот вопрос очень важен? Потому что можно распределить свои силы жизненные, и страшновато, конечно, спрашивать, но надо спрашивать и об этом.

Вот ты находишься, например, на отдыхе в пансионате каком-нибудь, и ты знаешь, что у тебя билет или путёвка с 1-го по 15-е. 1-го числа, когда ты заехал в пансионат, тебе хорошо, потому что у тебя впереди ещё две недели прекрасного отдыха: ванны, прогулки, купания, чтение, сон глубокий, лесная тень, шептание струй, новые знакомые, четырёхразовое питание, торшер у изголовья кровати, книжка интересная на тумбочке — всё впереди у тебя. Отдыхай, дыши свежим воздухом, купайся, если ты отдыхаешь на море, или гуляй в лесу, если ты отдыхаешь в лесу. А вот потихонечку ты приближаешься к концу отпуска и к концу действия путёвки, вот уже прошло 8-е, 9-е, 10-е, 11-е, а ты уже подружился с кем-то, уже привык, уже тебе здесь как-то хорошо, уже ты чувствуешь, что будет неохота уезжать, вот уже завязалось что-нибудь у кого-то где-то в отношениях с новыми друзьями, знакомыми, уже обмениваются телефонами люди, уже планируют встречаться потом, когда отдых закончится — в общем, уже начинается драматургия будущего расставания. В данном случае человек понимает, сколько ему осталось: «Ещё два дня, и мы разъедемся. Ещё день, и я поеду в Иркутск, а ты полетишь в Краснодар, и всё. А потом что? Ну, может, потом спишемся. Ну ладно». И уже начинается щемление в совести и в сердце. А жизнь — она такая же самая: мы тут находимся в гостях неких, только мы не знаем, на сколько нам выписали путёвку, нам совершенно неизвестно, сколько мы здесь пробудем, а уходить нужно будет. А мы тут как-то уже привыкли, обвыклись: к этому небу привыкли, к облакам, к людям, которые гуляют с собачками по вечерам, к утренней прессе, к вечерним новостям, к бутерброду с маслом по утрам перед работой, к знакомым, друзьям — к массе всего привыкли. Мы здесь живём, мы не можем представить, что будем жить где-нибудь в другом месте, а мы будем жить в другом месте. Нам нужно будет собрать манатки, сказать «до свидания» всем сидящим на ресепшене, и всё: шагом марш на троллейбусную остановку.

«Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть», — вот, чтобы мы поняли, сколько же нам остаётся, чтобы мы распределили своё время оставшееся, чтобы сделали то, что не успели, что хотели, планировали. Ведь кладбище любое, братья и сестры — это кладбище зарытых талантов. Множество людей, лежащих под землёй под могильным камнем, под крестом или без креста — в зависимости от того, верили - не верили — это же люди, реализовавшиеся только в некую половину, в некую долю, в некую часть, в треть, в четверть, в пятую, пятнадцатую, сотую долю реализации, многие так и не раскрыли, не нашли себя — не дала им эпоха раскрыть себя, не получилась жизнь, закрыла все двери перед носом, или ты сам поленился, сам не потрудился. И вот там лежат люди, которые так и не поняли: а кто они, и зачем они, что они могли сделать, что они должны были сделать. Не сказанные слова, не написанные книги, не построенные дома, не посаженные деревья, не рождённые дети, не произнесённые Богу молитвы, не исполненные обеты — это всё хранит в себе кладбищенская земля. Вот поэтому кладбище — это место скорби и великой печали. Так вот чтобы этого не было, нужно понять: а что же я, а как же.

Вы знаете, что человек, который вдруг осознал конечность своей жизни и ощутил, увидел предел этой жизни, вступает в совершенно уникальную область бытия: всё, что мучило его до сих пор, становится безразличным; и наоборот, он вдруг чувствует, что вступают в права вещи, которые он раньше не замечал. Например, в одном из произведений Набокова человек решает закончить жизнь самоубийством, и вдруг он понимает, что он каким-то образом ужасно свободен, он говорит: «Сейчас я зайду домой, достану из тумбочки пистолет и разможжу себе голову. А что это значит? Это значит, что я сейчас могу сделать всё, что хочу: через полчаса меня не будет». Я сейчас фантазирую, додумываю, это давно читалось — в юности я листал эти страницы, но он там думает: «Я могу сейчас разбить любую витрину, плюнуть в лицо кому хочу, я могу кричать любые глупости на улице. Мне не будет стыдно, потому что через полчаса меня не будет». Т.е. человек, вдруг понявший, что жизнь его сейчас закончится, обретает некую страшную степень свободы, и в глупом случае — это то, что Набоков описывает — это человек, который говорит: «Да я сейчас могу сделать всё, что хочу. Мне вообще на всё наплевать, я сейчас умру».

Есть такой фильм интересный — «Достучаться до небес». Немецкий фильм, в котором два молодых человека лежат в хосписе: у одного в голове опухоль размером с теннисный мяч, а у второго саркома костей — и они оба не жильцы, их туда поселили, чтобы они там умерли. А они начудачили, напились и куда-то убежали, попали в кучу разных переделок. Но они смертельно больные. И вот их там бандиты какие-то ловят, и один бандит говорит: «Я тебя сейчас убью». — «Стреляй быстрее, мне и так осталось жить дня два, я ничего не боюсь». Человек, который знает, что ему осталось совсем немножко, действительно ничего не боится. Боится тот, кто думает, что вот ещё пожить бы, пожить бы. Так как разобраться с этим? А вот, пожалуйста: «Скажи ми, Господи, кончину мою и число дний моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз. Се, пяди положил еси дни моя, и состав мой яко ничтоже пред Тобою». Если в хорошем смысле это всё сделать, перекрутить, то получается так: я вдруг понимаю, что мне остался месяц, это страшное знание. Если ты вдруг выпрашиваешь у Бога ответ, получается какое-то страшное знание, но это страшное знание заставляет тебя, например: раздать долги; попросить прощение у всех тех, кого ты обидел или оскорбил; сбережения свои распихать по нужным рукам — найти тех, кому плохо, и помочь им от накопленного тобой имущества, денег и прочего, чтобы была память о тебе и молитва; покаяться, причаститься, вспомнить всю свою жизнь.

Русские люди, вообще, с большим желанием принимали монашество перед смертью: они верили, что это второе Крещение, которое при подавании обетов и при пострижении обнуляет твою жизнь и снимает с тебя груз прежней жизни, рождая тебя в новом качестве. Это величайшая вещь — перед смертью постричься в монахи. И здесь тоже Господь оставляет за Собой полное право распоряжаться жизнью человеческой. Часто бывает так, что смертельно больной человек, у которого нет никакого шанса выздороветь, постригается в монахи и выздоравливает, и теперь обязан быть настоящим монахом всю жизнь, сколько ему ещё Бог отмеряет. Ещё потом, может, будет жить пятнадцать, двадцать, тридцать лет. Уже теперь простите: ты был Серёжа, а стал схимонах Спиридон, и будьте счастливы — давай упражняйся. «Упражнение» по-гречески — это аскеза. Т.е. давай, аскезой занимайся, трудись. Я помню, когда-то читал в «Русском паломнике» историю про одного дореволюционного валаамского подвижника, который приехал на летнее время на Валаам поработать плотником. У него была жена, дети, и он поехал денег подзаработать, как это часто бывает. Работящий молодой парень с континентальной России поехал на святой остров, чтобы там среди монахов пожить, и хорошо платили в монастыре. И там расхворался так, что всё: врачи развели руками. Его пособоровали, причастили, и он уже закатывает глаза, хрипит уже, отходит, Богу душу отдаёт. Ему говорят: «Брат, ты в монастыре умираешь, постригся бы ты в схиму, и как схимник умрёшь. Ну а чего уже? Всё уже». — «Ну, конечно, постригайте. Раз я здесь умираю, постригайте». Они постригли его в Великую схиму, а он взял и выздоровел. И всё. Потом он говорит: «А что делать?» — «Теперь ты великий схимник». — «Я никогда не мечтал об этом, я вообще ничего не умею, я не умею так молиться, как должен молиться схимник. Это, вообще, не моё. Я молодой человек, у меня жена...» — «Про жену забудь, ты уже пострижен в Великую схиму». И он там на каком-то острове жил, и там как-то пытался спасаться. Вот такой парадокс. Но, в общем, я к тому, что у Господа Бога, в конце концов, в руках все нитки, приводя в движение которые, можно управлять всем миром, но мы должны спрашивать «а сколько же мне осталось», чтобы подвести итог своей жизни. Как это справедливо говорится в одной поговорке — что смерть за плечами, а думки за горами. Т.е. человек думает, думает, что-то планирует, а у него уже смерть за спиной ходит. Как в житии Василия Блаженного, Христа ради юродивого московского — его же молитвами Господь да помилует нас — написано, как он работал в сапожной мастерской, и пришёл купец, заказать у него сафьяновые сапожки. А Василий тогда уже имел глубокую молитву тайную, и он имел откровения Господа о некоторых судьбах человеческих. И он засмеялся, а купец говорит: «Ты чего зубы скалишь?» — «Да ничего, ничего». Потом, когда купец ушёл, он говорит: «Гляди-ка, сапоги заказал, а ему жить осталось один день». Человек заказывает сапоги, заказывает мебель, покупает путёвку, записывается на приём к зубному врачу, что-то там ещё, а у него, может, осталось всего два дня на всё про всё, чтобы расквитаться с долгами своими, за жизнь накопленными. Поэтому вот вам, пожалуйста, молитва: «Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой. Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой как ничто пред Тобою. Подлинно, совершенная суета — всякий человек живущий». Псалом 38. А то был 142.

Эти маленькие крошки да пополнят наши знания Священных Текстов, потому что знания Священных текстов — это неоценимое благо и великая благодать.

— Здравствуйте, батюшка. Меня зовут Дмитрий. Мы собрались крестить ребёнка. Вопрос с крёстным отцом решён, он будет присутствовать, а крёстная мама, к сожалению, находится в другом городе. Можно ли крестить без присутствия крёстной мамы? Крестим девочку.

— Это в изрядной степени зависит от священника, который будет крестить. Конечно, для крещения девочки крёстная мама нужна больше, чем крёстный папа: однополый крёстный нужен более, нежели крёстный противоположного пола. Впрочем, принимая во внимание эту суетную жизнь нашу — переезды, перелёты, возможные отпуска и отдыхи, то конечно, можно снисходить к этому вопросу и крестить ребёночка в присутствии крёстного отца без крёстной матери. Я думаю, что это может быть допустимо, если не включать режим крайней строгости. Потому что в любом случае можно включить два режима: режим крайней строгости и режим возможного послабления. Я склонен к тому, чтобы по нашим временам включать режим человеколюбия и некоторого послабления. Но как к этому отнесётся тот добрый пастырь, который будет крестить вашу девочку, я заранее сказать не могу. Свяжитесь с ним: если он благословит — вперёд и без сомнений. Крещение будет законным, правильным и в присутствии крёстной мамы и в её отсутствие. Тогда она просто не будет крёстной мамой. Но она, очевидно, будет молиться за ребёнка, раз вы договорились, она будет как-то участвовать в его духовном воспитании.

— Здравствуйте, отец Андрей. Виктор из Москвы. В прошлый раз вы негативно выразились в отношении националистов. У меня, в связи с этим, к вам вопрос. Апостол Павел в Послании говорит: «Кто о своих и особенно о домашних не печётся, тот отрёкся от веры и хуже неверного». Кто такие эти «свои»?

Жанна Д'Арк была националисткой или патриоткой? Ведь с ней воевали тоже христиане-католики. Она бы могла сказать, что во Христе нет ни эллина, ни иудея, и сдаться. Или она была от дьявола? Растолкуйте. Спаси, Господи!

— В словах апостола Павла под «своими» имеются ввиду семейные. Это не имеется ввиду, что живущий в Коринфе, должен переживать о коринфянах, а живущий в Колоссах, должен переживать о колоссянах. Нет, это имеется ввиду о семье. Если ты забыл о детях, родителях, о прочих присных твоих, то ты отрёкся от веры и хуже неверного.

Что касается национализма вообще, то национализм чем опасен? Он в крайнем своём пределе рождает язычество местное, возрождает, пытается возродить. Крайний предел любого национализма — это возрождение местного язычества. А христианство насколько бережно к национализму, настолько же оно открыто к интернационализму в его вселенском понимании, в том, что мы называем вселенской соборностью и апостоличностью.

Жанна Д'Арк, конечно же, христианская святая и в то же время националистка в хорошем смысле слова — патриотка своей страны. Она могла бы сказать то или иное, но понимаете, Жанна Д'Арк не совершала личного выбора, как делаем сейчас мы. Мы с вами рассуждаем на тему, а она ничего не рассуждала. Она слышала голоса, к ней приходили Екатерина, Михаил, она слышала колокола, она слышала призыв: «Иди туда и сделай то-то». Это была профитическая деятельность, поэтому трудно рациональным образом подвергнуть анализу деятельность человека, который действует в духе пророка или какого-то такого харизматического лидера. Она была именно харизматический лидер. Это была девочка, у которой в голове не было таких понятий, как национализм, нацизм, или патриотизм, или что-нибудь ещё. Она любила Францию, любила Церковь, любила короля, и сделала всё, чтобы её родная земля была свободна от тех, кто верил так же, но говорил на другом языке и считал себя хозяином этой земли. Жанна вызывает у меня целую гамму самых смешанных чувств: от некоей осторожности и боязни, до глубочайшего уважения и потрясения перед её личностью и её судьбой. Это, без сомнения, величайший человек в истории мира, в истории христианской цивилизации, но нужно всё-таки понимать, что это был человек, целиком растворённый в христианстве. Её шантажировали, например, отказом от Причастия, говорили: «Когда мы тебя казним, мы не опустим тебя в освящённую землю». Для неё это было страшной опасностью, и она боялась: «Как это? Меня не причастят, не отпоют, не предадут меня христианскому погребению». А вот наши местные националисты — да плевать им на Причастие, на погребение христианское: они просто националисты, им бы только дать в репу какому-нибудь чернокожему, «зиг хайль» крикнуть, череп выбрить налысо. Я про этих говорю, я не говорю про людей, которые любят свою землю. Любить свою землю надо, надо знать, любить свою историю со всеми промахами и ошибками, взлётами и падениями. Нужно любить свою землю, нужно любить свой язык, народ, культуру, любить соседей своих или, по крайней мере, хорошо знать своих соседей и разбираться в их исторических перипетиях. Но я, без сомнения, ни какой национализм не сравняю с христианством, и приоритет в этом балансе христианского универсализма и местного национализма отдам христианскому универсализму: мне православный китаец ближе, чем русский атеист. В этом смысле я ни какой не националист. И я повторяю ещё раз, что Жанна целиком христианка, она была верной дочерью католической Церкви, чего далеко не скажешь о тех, которые сегодня пытаются изобразить из себя великих борцов за русское дело. И в этом их критическое отличие, и я его с удовольствием подчёркиваю, чтобы не ошибаться в понятиях. А вопрос хороший: вы дали возможность заострить эту тему. Может быть, стоит даже что-нибудь написать об этом: похожи ли наши националисты на Жанну Д'Арк. Как по мне — совсем не похожи.

— Здравствуйте. Р.Б. Николай, 69 лет. По немощи не могу ходить в храм на службы. У меня есть интернет, и я целый день через наушники слушаю Псалтирь, правила, каноны, Новый Завет. Что вы мне посоветуете? В интернете большой выбор батюшек: кто по душе, тех слушаю; вас много, тоже.

— Дорогой Николай, вы спасаетесь как можете, это очень хорошо. Когда я жил во Львове, я имел возможность видеть, как старушки-католички, бабушки преклонных лет, не имеющие возможности выйти из дома, особенно зимой, когда боялись подскользнуться, или просто не выходящие уже из дома, в воскресенье и даже на буднях слушали мессу по радио. Они включали транзистор, становились на коленки, если могли это сделать, или садились в кресло, брали в руки чётки, внимательно слушали мессу, слушали и совершали свою молитву вслед за этим информационным виртуальным действием. Это очень хорошо. Я думал: «Почему у нас такого нету?» А сейчас наступила эра интернета и можно слушать Литургию Сретенского монастыря, Даниловского монастыря, какого-то ещё монастыря, из кафедральных соборов совершаются прямые трансляции — сегодня эта возможность есть. Она прекрасна в плане молитвенной компенсации человеку, не могущему покидать свой дом по причине болезни или другим причинам, например, ухода за тяжёлым больным. Выбирайте всё, что вам по вкусу: духовные песнопения, проповеди и лекции, богослужения, прямые трансляции, записи. В этом смысле мы можем благословить Имя Господне за то, что Он даёт нам возможность при ограниченном выходе из дома или других сложностях со здоровьем, перемещением, не оставаться без богослужения, без этих трансляций, которые очень греют душу, составляют духовное единство. Когда-то люди хорошо знали колокольный звон: одно дело, когда звонят благовест — к началу службы, другое дело — когда звонят к Евангелию, потом звонят на Херувимской, потом звонят на «Милость мира» и на «Достойно есть», потом — к концу службы. И так, когда слышали звон, понимали, что сейчас происходит, и могли подключиться к молитве, происходящей в храме, в котором идёт звон. Священномученик Серафим Звездинский, сидя в тюрьме в одном из городов России, слушал звон из тюремной камеры и говорил: «Я постоянно совершаю Литургию в своей келье, как бы сослужу Литургию в своей тюремной келье, потому что слышу звон и знаю, что происходит, читаю молитвы, и хотя телом я в тюрьме, но умом я на службе». Вот примерно так же виртуально можно духовно включаться в чужую молитву тогда, когда ты лишён возможности лично участвовать на богослужении. Мир вам и благословение Божие! Это, я считаю, одна из немногих положительных черт, которыми отличается наша действительность.

— Здравствуйте, отец Андрей, р.Б Аркадий. Вы сказали о том, что нельзя забывать свои обязательства перед семьёй. Убираешь и какую-то раздражительность, вспыльчивость, гнев, а по сути — не принимают: как бы в своём отечестве пророка нет. Добиваться не получается. Что делать? Получается, жизнь сама отодвигает.

Старый обряд в нашей Церкви: как нам с этим, вообще, сосуществовать, служить? — древнерусский распев, партес. Я хотел бы знать ваше суждение. Благодарю. Спаси, Господи!

— Когда не принимают вас — к своим пришёл, свои не приняли — конечно, насильно мил не будешь, и ты не можешь заставить людей полюбить себя, заставить их принимать от тебя помощь или какие-то необходимые житейские усилия. Вы таким образом обрекаетесь на страдания, на отвергнутую любовь. Потому что разделённая любовь — это счастье, а отвергнутая любовь — это мука. Вот такую муку вам уделено терпеть. Если она поменяется на противоположное — хорошо вам будет, если она будет сохраняться так, как она есть, то вы будете страдать. Примите это страдание как горькое лекарство.

Касательно старого обряда — хороший вопрос. Вообще, мы должны спокойно, легко и с любовью относиться ко всему тому, что сохранено из древности, но только не лепить это всё вместе — не делать эклектику. Недалеко от студии «Радонежа» находится Климентовский храм, храм папы Климента, он выполнен в барокковом стиле. Вот, например, служить по старому обряду в Климентовском храме — это будет такое «сапоги всмятку», потому что сам храм чисто барокковый, с лепниной, со всякими пухленькими ангелами. Начать там служить так, как служат в старообрядческих церквах — это будет какая-то жуткая безвкусица. Это должно быть там, где делается — вы, кстати, сказали — знаменное пение и всё остальное: мужики все с бородами, женщины все чинно в платках, все знают богослужение и устав, стоят по разным сторонам храма, чинное пение — это всё очень хорошо. Что касается пения, я хотел бы, пользуясь случаем, благодаря вашему вопросу, сказать, что мы как-то забываем, что ересь — это не только то, что говорится в проповеди или пишется в книжке. Мы считаем, как правило, что ересь — это то, что пишется и произносится, но мы забываем, что можно нарисовать ересь — икона может быть еретичного письма, и можно петь ересь — пропеть какой-нибудь запричастный стих из Моцарта. Я однажды слышал запричастный концерт Моцарта, который в Вене играли при подготовке к Причастию. Это просто кошмар. Тогда в храмах играли такое перед Причастием, что можно просто святых выносить. Это очевидная ересь. Т.е. ересь можно пропеть, ересь можно нарисовать, ересь можно построить. Ересь — это не только то, что говорится с проповеди или пишется в книжках, это не только идея, это также архитектура, пение и весь церковный строй. Поэтому, конечно, внимание человека к этим вопросам необходимо, но, учитывая степень малоцерковности нашего народа, мы сейчас говорим о том, что для многих ушей звучит как китайская грамота. Вы понимаете меня, я понимаю ваш вопрос, я уверен, что вы понимаете мой ответ, но если бы мы этот вопрос предложили случайному прохожему на улице, то он вообще бы не понял, о чём мы спрашиваем, потому что у нас огромная масса людей вообще не включены в христианские смыслы. Они, по сути, язычники. Они, может быть, крещены, живут под сенью куполов и крестов в православной стране, но они абсолютные язычники по мировоззрению и жизни. И наша главная проблема — это не полное приведение церковного благочестия к некоему старому эталону — к уставному пению, иконе, дисциплине храма, что тоже нужно делать, но в первую очередь, нашей первоочередной исторической задачей является приведение к Богу и к хоть какой-нибудь молитве многомиллионной массы людей, которые относятся ни туда - ни сюда. Это в дантевской «Божественной комедии» при входе в ад Данте и Вергилий пересекали некое поле никудышних — такое огромное поле, засеянное душами. Данте спросил у Вергилия: «А кто это?» Вергилий говорит ему: «А эти люди не могут быть в раю, потому что ничего хорошего не сделали. Но ада они тоже не достойны, потому что и плохого ничего не сделали. Это никто». Это, как говорили римляне, дважды сваренная капуста. Это бесполезные души, это люди, которые ничего из себя не представляют. «Поэтому, — говорит, — не трать на них время. Взгляни — и мимо». Вот наличие огромной массы людей, которые никто, которых не тревожат нравственные вопросы, не тревожит история, не тревожит внутренний мир, не тревожит будущее, вечность, наличие ответа за свои дела — и таких людей множество — это есть главный вызов нашей деятельности, мы должны их приводить к Церкви. А уже потом мы расскажем им, какое пение партесное, какое знаменное, какое пение молитвенное более, какое выражает идею Церкви и жизнь Церкви адекватно, а какое — нет. Это всё мы сделаем потом, потому что пока что мы вынуждены мучиться от этих странных звуков на Литургии: поют по-разному, и такое, бывает, завывают, что хоть уши заткни. Не в смысле, что плохо поют — поют-то хорошо, только так нужно петь в Александринском театре, а не на клиросе: дуют такие рулады, как будто они не Хирувимскую поют, а «Ой, подруженьки, как скучно». Вы правильно поднимаете эту тему, которая впереди у нас. Малоцерковность огромных масс нашего народа не позволяет нам широко это обсуждать. А первая задача наша — это широкая катехизация, а уже потом — переход к качественному литургическому христианству, это очень важно. Вот такова постепенность и очерёдность наших действий.

Я хочу обратить ваше внимание, дорогие радиослушатели, что все четыре дозвонившихся человека были мужчины. Для меня это прекрасный показатель небесполезности нашего труда. Мы с вами несколько раз говорили, что подавляющее число людей, ходящих в наши храмы — это женщины, мужчины малоактивны. Где мужчины? И дозваниваются обычно женщины: «Ой, батюшка, у меня просфорка заплесневела. Что же делать?» И мы часто тратим время на какие-нибудь вещи, которые важные, но не в первом ряду по степени важности. Обратите внимание: четыре человека дозвонились — мужики. «Исполать вам, мужики!» — как говорилось в древних русских стихах. Шапку перед вами ломаю, спасибо, мне это очень радостно и приятно. Мужчины должны быть верующими. Мужчины в первую очередь должны быть верующими людьми, потому что у них есть избыточный ум, и нужно давать им умную пищу.

— Здравствуйте, батюшка. Я, к сожалению, не мужчина, но у меня зато умный вопрос. Уходят близкие люди, и то, что остаётся от них именно в ощущении — не в памяти, а в том, как ты ощущаешь их присутствие — это слабая тень по сравнению с тем, как это было, когда они были рядом. Святой человек — тоже: когда он ушёл и ты молишься на его могиле — это утешительно, конечно, но это не так, как встретиться с ним живьём. Когда Христос ходил между людьми по земле, то это же было совсем не то, как если просто молиться. Почему так бывает: казалось бы, любовь не должна кончаться гробом, и небо, казалось бы, не должно отучить людей любить своих близких. Почему это так бывает, почему это не ощущается как постоянная любовь, как постоянная радость?

— Я думаю, что одной из причин того, что так есть, является некая защитная функция сердца. Чтобы сердце не разорвалось, Бог даёт сердцу забвение. Потому что если сердце вдруг со всей остротой ощутит горечь утраты, или стыд содеянного, или что-нибудь ещё, то просто сгореть можно и стать кучкой пепла. Щадя человека, Господь, быть может, попускает нам эти наши немощи из человеколюбия, чтобы нам не умереть. Потому что настоящая любовь в случае перехода за гроб того, кого она любит, долго остаться не может там, где нет любимого, она сама идёт туда, где любимый человек. Нам хорошо известны эти сотни примеров быстрой смерти одного из любящих. Когда умирал Василий Васильевич Розанов, его супруга Варвара сидела возле него, он был в забытьи, потом пришёл в себя и спросил: «Я умираю?» Она говорит: «Да, а я тебя провожаю. А ты, пожалуйста, побыстрей забери меня отсюда». Я не слышал более пронзительных слов на эту тему. Так и получилось: он умер, она не так долго пожила без него и умерла тоже — он забрал её. Ну а чего тут делать? Ну а если нужно ещё побыть ради чего-то — ради детей, ради труда, ради великого дела... Как апостол Павел говорит: «Желаю разрешиться, со Христом быти. Но нахожусь с вами, потому что вам это полезней». Помните, там он исповедуется перед христианами в том, что он давно хотел бы уже жить со Христом, это несравненно лучше, но он живёт здесь в плоти среди людей, потому что им это надо, а он всё-таки не сам себе принадлежит, он исполняет некую миссию. Так что для того, чтобы не умереть человеку быстро, Господь покрывает наше сердце некой бесчувственностью, и впечатления окружающей жизни задавливают ту глубинную боль, которая могла бы убить человека, если бы дать ей свободу. Так я думаю об этом. Если я правильно понял вопрос, то я на это отвечал. Может быть, я не правильно понял вопрос, тогда простите меня за недалёкость.

— Отец Андрей, благословите, р.Б. Михаил. Старый я уже, всё раньше понимал, а сейчас чего-то не могу понять: что такое «Не поминай Господа Бога в суе»? — третья заповедь. Как её правильно понять? Я, например, сел в автобус, успел, и говорю: «Слава Тебе, Господи, я успел на этот автобус!» Вошёл куда-то ещё, и благодарю Господа, что Он мне помог, я успел.

— Вы не согрешили в этом случае, Михаил, вы исполняете другую заповедь. Книга Второзакония говорит, в частности, следующее: «Помни Господа Бога твоего всегда». Т.е. поминание Господа Бога в суе — это поминание без веры, без молитвы, без благоговения, когда просто произносится слово Бог или Имя Господне, но в видах простого речевого оборота, или как кощунство иногда даже, или что-нибудь ещё, когда сердце холодное, безверное, а человек просто ляпает языком что-нибудь из великих священных слов, не отдавая себе в этом отчёта. Поэтому это вот нарушение, это в суе, а в вашем случае вы поступаете правильно, вы пытаетесь вспомнить о Господе всегда, когда это получается у вас при всяких бытовых повседневных житейских событиях. Это нормально, здесь нет никакого греха. Мир вам и спокойствие сердцу вашему!

— Здравствуйте, батюшка, спасибо вам за ваши интересные ответы. Вы не знаете, не канонизирована ли принцесса Анна, жена нашего равноапостольного князя Владимира? Из такого ярого язычника он стал христианином, и послужила к этому в немалой степени его любовь к принцессе Анне. И от их союза родились двое первых российских святых, Борис и Глеб. И вот как есть икона Евдокии и Дмитрия, родителей Сергия Радонежского Кирилла и Марии, так, может быть, могла бы быть и икона такая семейная равноапостольного князя Владимира, княгини Анны и их детей.

— Спасибо, очень хорошее направление для движения мысли. Греческая княгиня Анна не канонизирована. Никогда, по-моему, не поднимался вопрос о её канонизации. Хотя она, без сомнения, страдалица, я имею ввиду следующее. Вы понимаете, что люди, имевшие несчастье родиться в царских кровях, были в изрядной степени лишены всякой свободы перемещений, движений и личного выбора. Династические браки, браки по расчёту, браки за государственную пользу — вот эти все браки с язычниками, куда их, по сути, отправляли братья или отцы, как в золотую клетку птичку сажали — были для них большой мукой. Они прощались с Родиной, с любимым небом, под которым выросли, ехали в неизвестные страны, часто совершенно неприятные по климату для них: холодные, неприветливые, дикие, невозделанные — вынуждены были жить с чуждым народом, каким-то образом тосковать, плакать в своей горнице, Одному только Богу рассказывать о том, как им горько и как они хотят домой. Поэтому они, конечно, страдальцы. Мы знаем о письмах королевы Франции Анны, дочери Ярослава Мудрого, как она страдала во Франции, считая, что попала в страну с ужасно грубыми людьми. Бедными, грубыми, необразованными, церкви у них тёмные, мрачные, богослужения безрадостные, все неграмотные кругом. Она там была единственной грамотной женщиной. Король читать не мог, она была умнее своего мужа-короля. Все какие-то примитивные, тупые, грязные, страшные. Это Франция, господа. Поэтому они были мученицами, в каком-то смысле слова. Я думаю, что эти женщины — святые. В этом смысле их можно смело изображать на каких-то живописных полотнах. На иконном письме — не знаю: всё-таки нужно признать человека достойным почитания церковного, чтобы он занял своё место между мужем и детьми, между Владимиром, Борисом и Глебом. Но то, что они по жизни святы — это очень близко к правде. И то, что они находятся в тени своих мужей и детей — это некая дань прошлому, когда женщина была всё-таки действительно в тени. Это сегодня женщина творит, что хочет, и всё ей мало, а раньше она была действительно бледной тенью своего мужа. Вопрос очень хороший. Я думаю, что сам факт его звучания в эфире подвигнет многих людей на поиск информации, на чтение, размышление, а потом, глядишь, какой-нибудь росточек живой и забьётся в этом смысле. Спасибо вам большое.

— Здравствуйте, отец Андрей, р.Б. Фотинья. Я всегда прошу у Бога помощь в борьбе с моими грехами. Ну мы люди грешные, у нас они выскакивают. В поступках редко, конечно, бывает, но в мыслях очень часто. Я сразу начинаю просить у Бога прощения: «Господи, прости меня, пожалуйста. Помоги мне в моей борьбе». Говорить ли об этом на исповеди, что это грех?

— Нет, не стоит превращать исповедь в длительный и подробный рассказ о своих тонких душевных переживаниях. В таком случае исповедь превращается в нечто подобное откровению помыслов, а для этого нужно, чтобы вы были в статусе монаха или послушника, а священник, принимающий ваш рассказ, был бы в статусе старца и духовника, который принимает ваши исповедания и помыслы. Когда люди на исповеди увлекаются подробным рассказом о всех тонких перипетиях своего богатого душевного мира, то это утомительно и бесполезно. Чаще всего это очень утомительно и, к сожалению, ещё и бесполезно. Не надо считать пылинки, когда мы выбиваем ковёр. Точно так же не нужно считать каждый помысел, который посетил нашу бедную больную голову. Помыслы нужно гнать по мере возможности или не обращать на них внимания, что ещё лучше, и идти дальше делать своё дело. А если каждый помысел фиксировать и удерживать в поле сознания, и потом его рассказывать кому-то, то это получается какая-то ошибка. Т.е. то, чем нужно пренебречь, мы удерживаем и даём ему «зелёную улицу» на то, чтобы он дальше жил. Говорят: «Не думай о белой обезьяне», — ясно, что ты подумаешь о ней тут же. Так что то, что вы описываете — это стандартное состояние любого человека, который имеет худо-бедно какое-то мало-мальское понятие о внутренней жизни сердца. Приходят мысли — закипают в сердце какие-то страсти и эмоции: человек что-то гасит, что-то не гасит, с чем-то разбирается, что-то у него не получается. Это всё — стандартное состояние человека, не нужно потом всё это выносить на какие-то публичные площадки; в частности, исповедь — это всё-таки диалог между тремя: между Господом Богом, исповедующим священником и человеком. Т.е. Бог и так всё знает, вот и пусть это и будет отношением между Богом и вами. Таково моё мнение. Может быть, кто-нибудь скажет, что нет, наоборот, нужно. Ну что же, есть и такая точка зрения. Но я говорю это с точки зрения своего опыта, потому что я не монах, это больше монашествующие способны тонко разобраться в тонких движениях души. Мы меньше к этому способны, живущие в миру, как священники, так и прихожане, нам слишком уж увлекаться этим, может быть, даже опасно. Надо жить проще, как завещал преподобный старец Амвросий.

— Можно ли лечиться от алкогольной зависимости с применением гипноза? Можно ли причащаться, если лечение было с уколом от алкоголя? Как нужно молиться в борьбе с алкоголем, куда нужно идти и что делать?

— Если было лечение с уколом, то на Причастие оно никак влиять не должно, вы можете смело причащаться. Дело в том, что алкогольная зависимость — это греховная страсть плюс физический недуг, это ещё и болезнь. На каком-то этапе это просто болезнь, выросшая из зависимости и страсти, потом ставшая болезнью. Поэтому вы можете лечиться от этого. Лечить нужно душу от страстей, а тело — от болезни. Поэтому можно принимать уколы, конечно же, можно причащаться.

Что касается гипноза — я удержу свои уста от каких-то категоричных советов: категорично «да» или категорично «нет» я не дерзну сказать, потому что эта тема для меня мало известна. Я понимаю, что гипноз — это влияние души на душу, это отключение сознания человека и попытка работать с его подсознанием при помощи того, кто умеет это делать. Здесь есть некие опасности, есть. Поэтому я побоялся бы рекомендовать лечение с гипнозом. С уколами — да, с гипнозом — скорее нет, чем да, хотя нужно проконсультироваться с теми, кто знает больше.

Как можно молиться в борьбе с алкогольной зависимостью? Я слышал от старца Николая Гурьянова, — мир его душе; наверное, он молится за нас в Царствии Христовом, — что он говорил одному пьющему человеку: «Молись Пантелеимону». Но мы обычно молимся Вонифатию, например, мученику. А он как-то при мне — я был свидетелем этого разговора — говорил: «Ты молись святому великомученику Пантелеимону». А я, вообще, думаю, что можно молиться любому святому, к которому вы чувствуете особенное сердечное расположение. По любому поводу, по любой проблеме можете обращаться к любому святому, в первую очередь, конечно, к Господу Иисусу и к Пречистой Его Матери Богородице Марии. Потом, молитва Иоанна Кронштадтского на пьянственную зависимость, звучит примерно так: «Дай, Господи, познать человеку (называется имя) сладость воздержания в посте и проистекающих от него плодов Духа». Это — тем, кто мучается от алкогольной страсти и этим пожаром горит.

Милосердный Христос да прибавит нам год к году, чтобы мы во всех грехах своих покаялись, исправили жизнь свою. Мир вам и семьям вашим! До свидания.