Вечный покой сердце вряд ли обрадует?

Хочется несколько слов сказать об одном распространенном, но превратном суждении. А именно о том, что христианское бесстрастие – это-де простое бесчувствие, так что непонятно вообще, зачем к нему нужно стремиться и почему оно считается добродетелью. Больше того, само неправильное понимание слова «бесстрастие», его значения отталкивает многих от истинной веры и заставляет говорить о какой-то «скучности» и «пустоте» Православия. Говорят еще при этом, что жизнь, саму ее соль, энергию и движущую силу составляют как раз сильнейшие страсти: гордости, тщеславия, блуда, чревоугодия, гнева, ревности, зависти и т.д. А без этого всего жизнь представляется некоторым пресной и бессмысленной. К этому же превратному пониманию бесстрастия относится и представление о «вечном покое», который (как мы слышали) «сердце вряд ли обрадует». То есть предполагается, что это какой-то покой человека, пребывающего в вечно вегетативном состоянии. И даже многие, уверен, воскликнут с удивлением: а что, разве не так?

И вот тут необходимо со всей решимостью ответить: да, конечно, не так! И «вечный покой» означает не что иное, как свободу человека от зла и его последствий – мучительной мятежности и страданий.

Вообще превратное суждение о бесстрастии происходит от того, что человек, будучи одержимым злыми страстями, совершенно не представляет себе жизни вне их действия. Он находится как бы в мрачном облаке, окружен им, не видит света и другой жизни, кроме жизни в сумраке, себе не представляет. А между тем эта иная жизнь не только возможна, но только ее и следует назвать в полном смысле жизнью. И жизнь эта не только не скучна и не пуста, но исполнена такой полноты, красоты и святости, что всякий, кто, отрешившись от плотских страстей и похотей, познал бы радость этой – бесстрастной – жизни, изумился бы и возликовал и не захотел бы уже ни за что возвратиться к прежней жизни, которая показалась бы ему теперь и скучной, и мрачной сверх всякой меры.

Да ведь так оно и есть на самом деле. Кому приносят плотские страсти настоящую радость? Никому! Они доставляют только краткосрочное и притом болезненное наслаждение, а потом остаются от этих наслаждений в душе саднящее сожаление, пустота, тоска, мрак и страх, которые только увеличиваются от одного «приступа» страсти к другому, так что ни о какой радости и полноте жизни говорить не приходится, и это известно всякому пусть даже страстному, но внимательному и честному перед собой человеку.

Вся борьба христианина, вся его жизнь нацелена на то, чтобы с Божией помощью освободиться от рабства этим мрачным страстям. Но за этой свободой вовсе не следует и не наступает пустота бесчувствия, а шаг за шагом, постепенно, милостью Божией, но и посредством наших трудов открывается красота и богатство иного, горнего мира.

Но откуда же берут начало страсти в человеке?

Бесстрастный – это тот, для кого “так же привычны добродетели, как для страстно одержимых – безобразные наслаждения”

Святые отцы говорят о неотъемлемой «страстной способности души», главные свойства которой – желание и воля. Так что человеку свойственно желать и волею стремиться к достижению желаемого. Весь вопрос только в том, чего именно человек желает и к достижению чего он стремится. Призвание наше в том, чтобы страстную силу души подчинить духу и, возлюбив Господа «всем сердцем, всею душею и всем помышлением», а также «ближнего, как самого себя», терпением и постоянством в доброделании достичь Царствия Божиего. Но мы вместо света возлюбили тьму, вместо правды – ложь, вместо красоты – безобразие и так постепенно достигли мрачного состояния нечувствия. А это самое страшное, что может быть, потому что душа, омертвев, уже не понимает своего призвания и не стремится к его достижению. То есть зло есть не что иное, как извращение добрых свойств души и отступление от их действительного предназначения. И бесстрастный, по свидетельству святых отцов, это тот, для кого «так же привычны добродетели, как для страстно одержимых – безобразные наслаждения»^[[1]].

Но не только совершенное отсечение страстей (что свойственно немногим), но и само начало прекословия им, начало борьбы с ними вводит человека в новую, ранее ему неизвестную жизнь. И насколько человек противится страстям – не своими силами только, но и обращаясь за помощью к Богу, – настолько начинает открываться в нем та самая иная – высшая – жизнь, исполненная освящающих душу состояний, переживаний и чувств.

Святые отцы напоминают нам, что одними только словами эту полноту не передать и одним желанием не усвоить. Более того, само представление о духовной жизни открывается человеку не иначе, как в многотрудном опыте преодоления страстей и похотей. Святитель Григорий Палама говорит об этом так: «Живущие в миру должны принуждать себя делать мирские дела по Божиим заповедям; поэтому страстная часть души, вместе со всеми другими подвергаясь принуждению, тоже должна действовать по ним. Принуждение, укоренившись со временем в привычку, производит устойчивую наклонность к исполнению заповедей и превращает эту наклонность в постоянное свойство; то, в свою очередь, дарит душе прочную ненависть к дурным свойствам и состояниям, а такая ненависть к злу приносит плод бесстрастия, от которого рождается любовь к единому Доброму»^[2].

Бесстрастие – это не умерщвление своей страстной природы, но ее преображение и устроение в согласии с Божиим замыслом о человеке

Таким образом, бесстрастие есть не умерщвление своей страстной природы, но ее очищение, преображение и устроение в согласии с Божиим замыслом о человеке. Цель этого делания заключается в том, чтобы «ненависть к злу и любовь к Богу и ближнему» стали естественным содержанием нашей страстной природы.

Сознательное, с самопонуждением, настойчивое и постоянное устремление человека к Богу постепенно содействует преображению, изменению человека, так что он начинает уже жить в большей степени не земными интересами и заботами, а желанием соединения с Богом. Самим этим словом – «бесстрастие» – святые отцы обозначают как бы границу, перешагнув через которую человек вступает в иной мир, совершенство которого, именуемое «благом будущего века», по святителю Григорию, «выше всех наших чувственных и умственных способностей»^[3].

Но без труда, без упорства и постоянства в доброделании никто не способен познать даже начатков этой подлинной и радостной жизни. Исключение составляют только те случаи, когда Господь, желая перемены человека к лучшему, силою Своей извлекает его из мрачной тины страстей и на время показывает сияющую чистоту и красоту жизни в согласии с Богом. И человек, будучи восхищен этой красотой, светом и радостью, даже если и ниспадает по немощи в прежнюю тину страстей, уже не радуется пребыванию в ней, как прежде, а томится по высшему и лучшему и плачет и сетует, так что становится непонятен и чужд недавним своим соучастникам в мрачном греховном пиршестве.

Но и для этих людей, а точнее сказать – для всех нас (потому что все мы в той или иной степени живем во грехе) есть возможность узнать о той – иной – жизни не из книг только, но и опытно, на самом деле. Так же явно, как мы знаем нашу повседневную страстную и, увы, привычную жизнь. Для этого нужно только довериться Христу, взыскать от всего сердца Того, Кто единственный имеет власть извлечь нас из тины греха, почему и именуется Спасителем. А довериться Ему – это значит не относиться к Евангелию и Церкви как к какому-то мрачному пристанищу странных людей. Говорю так, потому что именно так многие и относятся к Церкви, и само это отношение есть внушение духа тьмы, который не хочет человека упускать из своих сетей и потому омрачает его настолько, что сам свет видится ему тьмою и сама радость представляется воплощением тоски и скуки. Здесь именно первый шаг – понять и поверить, что Церковь и Евангелие и Сам Христос – это нечто совсем иное, чем пытаются представить в нашем воображении лукавые бесы. Понять это и начать делать пусть маленькие шаги, но шаги доверия навстречу Тому, Кто неложно обещает нам «радость неизреченную» и притом не временную, а вечную.

Здесь надо сказать еще вот о чем. Весь наш обыденный и привычный мир относится, если можно так сказать, к сфере душевно-плотской. И хоть говорят, что у животных нет души, но это – душевно-плотская жизнь – все-таки то, что объединяет нас с животным миром. Что и дает некоторым повод утверждать, что мы хоть и высшие в своем роде, но всё же животные и не более того. Но так говорят те, кто не знает, а часто и не хочет знать о высшей части человеческой личности – о духовном уме, или о духовном оке, как его именует Сам Господь, об неотторжимой части, дарованной человеку Богом.

Значение этого дара столь высоко, что именно зримое духовным оком и преподаваемое посредством его душе и телу определяет подлинную ценность и содержание человеческой жизни. Именно посредством духовного ока человек зрит Божественные тайны и посредством духовного ума воспринимает от Господа освящение. И это освящение распространяется затем на душу и даже на само тело, так что весь человек, целиком становится уже духовным. Могут быть разные степени этой духовности, и степени эти именно зависят от степени просвещения, а само просвещение напрямую зависит от чистоты духовного ока, от чистоты духовного ума. Чем более он чист, тем более ясно человек осознает присутствие Божие и тем полнее он воспринимает от Бога освящающую и преображающую благодать. И чем более затемнено это око, тем менее человек освящен, так что может быть и вовсе плотским, то есть ущербным по сравнению с тем, кем он призван быть. Потому что к полноте жизни в Боге призваны не отдельные люди, но все и каждый, и всем и каждому Господь дарует эту святую возможность – приобщиться Его свету, Его благодати и жизни.

Итак, всё дело в человеческой воле

Но мы мало ценим этот дар и волей своей, как мы сказали уже, отвращаемся от Бога и обращаем взгляд с небес на землю, умом погружаемся исключительно в земные дела и так, постепенно омрачаясь, становимся настолько земными, что, не замечая своего омрачения, уже не мыслим другой жизни, кроме жизни мрачно-плотской. В таком состоянии мы совершенно не хотим уже и слышать о какой-то иной, высшей, духовной жизни, а если и говорим о ней, то совершенно не понимаем, о чем говорим, потому что суждения и представления имеем только плотские. И происходит это ни по какой иной причине, кроме как нежелания нашего устремляться к Богу всем сердцем и всей душой и принимать от Него просвещение и освящение.

Итак, всё дело в человеческой воле. Но это и радостно, потому что перемена воли, подвластная человеку, может содействовать его преображению и освящению, и Сам Бог желает нашего просвещения и освящения, только без нашей воли и без нашего желания с понуждением это освящение невозможно.

Страдания полезны для души, но при том условии, что человек переносит страдания с верой, терпением и смирением

Отдельно надо сказать о страсти в значении страдания – и именно о «страсти бесстрастной», то есть о страдании, очищающем и преображающем душу. Это всякое страдание, переносимое, во-первых, с осознанием своей греховности и, во-вторых, с терпением и смирением. А также страдание истинного покаяния и очистительный плач о своих грехах. Эти и подобные им страдания благословенны и помогают человеку избавиться от греховных страстей. Так, апостол Павел говорит: «Радуюсь… что вы опечалились к покаянию» (2 Кор. 7: 9). То есть такая печаль полезна. А апостол Петр учит, что «страдающий плотью перестает грешить» (1 Пет. 4: 1). То есть страдание полезно для души, но, опять же, при том условии, что человек переносит страдания с верой, терпением и смирением. Потому что безверие и ропот с отчаянием не только не облегчают страдания, но еще и усугубляют их, лишая душу, как строптивую и злую, божественного утешения и помощи.

Чтобы удобнее было понять разницу между страстностью и бесстрастием, рассмотрим простой пример. Возьмем не двух разных людей, а одного, притом самого обыкновенного. И вот, окинув единым взглядом всю жизнь этого одного человека от самого начала и до того момента, когда мы его «взяли в пример», увидим, что, если этот человек не младенец, а, скажем так, муж, поживший уже достаточно в мире и имеющий опыт, то имеет он опыт «высший» в своем роде, например связанный с любовью к своим родителям, к семье и детям, к друзьям и т.д., но имеет и «низший» опыт, связанный с падениями в те или иные страсти и сопутствующее ему омрачение. Кто станет отрицать, что один и тот же человек бывает на протяжении своей жизни причастен чему-то по-настоящему светлому и возвышенному, но также бывает одержим чем-то мрачным и тягостным? Так вот, всё самое возвышенное, что переживает обычный человек в своей жизни, и есть слабый отсвет той высшей небесной радости, к полноте познания которой призван каждый человек, но которая дается не иначе, как добровольному понуждению себя к познанию и приобретению этой высшей благости. И как опыт мрачных падений есть опыт познания страстей плотских, так и опыт возвышенной радости есть опыт познания «страстей бесстрастных», то есть такой высоты переживаний и чувств, которая совершенно противоположна плотским и мрачным страстям.

Итак, будем помнить, что истинное бесстрастие, по слову святых отцов, есть «мирное состояние души, в котором она неудободвижна на зло», и именно в этом состоянии открывается человеку дверь в Царствие Божие, в высшую радость, которую у нас никто не отнимет.