Бастионная, 120

Виктор Леонидович как-то зашел в храм. Он был «не сильно верующим», как он сам про себя говорил, но всё-таки верил, что «что-то там есть». И как-то вот захотелось ему зайти в храм, и он зашел и разговорился со священником о вере. И чем более Виктор Леонидович слушал священника, тем более он распалялся и настаивал, что в храм ходить не обязательно и церковной жизнью жить – тоже, а достаточно только, чтобы Бог был «в душе».

– Нет, ну почему я обязательно должен ходить в храм, почему?.. Зачем мне нужна церковь, если Бог у меня в душе? – горячился он, видя, что священник никак не хочет с ним согласиться.

Отец Виталий (так звали священника) улыбнулся примирительно и сказал:

– А потому, что Господь вам назначил встречу именно в Церкви.

– Как? – переспросил Виктор Леонидович.

– Да, Сам Господь вам назначил встречу в Церкви. Понимаете? Больше того, Он для этого ее и создал, и другого места для встречи с Ним, я думаю, нет.

– Вы так думаете?

– Да, я так думаю, – подтвердил отец Виталий и опять улыбнулся. – Больше того, названий похожих много, но Церковь, которую Господь создал, – только одна, и очень важно адрес не перепутать.

Виктору Леонидовичу хотелось возразить что-нибудь убедительное о том, что все пути ведут к Богу, но он не нашел, что ответить, и промолчал. Промолчал, но ничуть не согласился с батюшкой, а только решил потом, позже найти весомый и правильный аргумент. А тогда уже вернуться и закончить спор «в свою пользу».

С тем и ушел из храма.

Прошло время. Разговор с настоятелем подзабылся. А тут старый друг, с которым давно не виделся, позвал в гости на несколько дней в южный русский город. Обещал показать красоты природы и исторические достопримечательности, да и просто хотелось пообщаться, вспомнить молодость, старые добрые времена. Он собрался. Купил бутылку хорошего коньяка и поехал. Приехал в обед. Вышел на перрон и сразу позвонил. Друг обрадовался, сказал, что ждет с женой и стол уже накрывают.

– Сережа, адресок напомни, – попросил Виктор Леонидович.

– Бастионная, 120. Сядешь на девятку возле вокзала, в центре возле универмага сойдешь и пересядешь на тридцать шестой. Доедешь до завода металлокерамики. А там у любого спроси. Или мне позвони, я направлю. Давай, ждем.

День был жаркий, душный… В автобусе людей было много, и хотелось уже поскорее доехать и принять душ. «Душ-то у них наверняка есть», – думал Виктор Леонидович, обливаясь потом и предвкушая блаженство прохладных струй. Он так замечтался, что чуть не проехал свою остановку. Хорошо, водитель напомнил, и он сошел возле универмага, пересел на тридцать шестой и доехал до завода металлокерамики. Сошел, огляделся и спросил у женщины на остановке:

– А вы не подскажете, где здесь улица Баррикадная?

– Баррикадная? Это вам немного вперед надо пройти… Можно было бы и еще остановочку проехать. Через две улицы на третью. А номер какой?

– 120-й.

– Кажется, направо нужно свернуть. Впрочем, я точно не знаю.

– Я найду… Спасибою

И Виктор Леонидович отправился пешком вдоль шумной магистрали. Прошел две улицы, свернул на третью, миновал пару домов и на углу следующего увидел надпись «Баррикадная, 131». «Ага, – подумал Виктор Леонидович. – Мне надо на противоположную сторону перейти и там уже искать…» Перешел и увидел на воротах почтовый ящик с номером 128, прошел немного вправо, увидел номер 126 и дальше уже зашагал уверенно.

Так он и подошел к металлическим голубым воротам, на которых белой краской было аккуратно выведено 120.

Послышались шаги, и калитку открыла незнакомая женщина

Он позвонил и ждал, немного волнуясь. Послышались шаги, и калитку открыла незнакомая веселая женщина.

– А Сергея Петровича можно? – вежливо спросил Виктор Леонидович.

Женщина улыбнулась широко, причем обнаружила и золотую фиксу, и недостаток зубов во рту одновременно.

– А, вы к Сереже… Ну, конечно, заходите-заходите…

Что-то смутное шевельнулось в душе у Виктора Леонидовича. «Неужели Марина так изменилась? – подумал он тревожно. – Совсем ее не узнаю…»

«Да нет, это не она… Точно. Уж она-то бы меня узнала. Может, сестра Сережина… Он говорил, что у него сестра есть в Челябинске. Приехала в гости, наверное…» – думал он, идя за женщиной по мощеной дорожке между зарослями всяких огородных растений. Виктор Леонидович успел только заметить помидорные кусты, подвязанные к колышкам, и еще виноград, который был повсюду и даже над головой, так что они шли как бы в зеленом тоннеле. Так они обошли дом, и тут, за домом, открылось довольно неожиданное зрелище. Это был накрытый, ломящийся от яств стол. Простой стол человек на 30, на скамьях сидели люди, но сидели не чинно, как это бывает в начале застолья, а так – вразнобой и весьма непринужденно. Кто-то беседовал, кто-то курил в сторонке.

Застолье было в самом разгаре – это сразу бросалось в глаза. Гремела музыка из динамика, выставленного в окне дома. Виктор Леонидович как-то растерялся на мгновение. Но тут его подхватила под руку та самая женщина, которая его встретила, и закричала куда-то вглубь двора:

– Серега, Серый! Подойди, это к тебе.

На зов вышел свирепого вида мужчина в расстегнутой рубахе, так что победоносно выдавался его круглый, как арбуз, живот.

Он подошел и спросил слегка заплетающимся языком:

– Чем обязан… сударь?..

Лицо его было возбужденно-красным, и заметно было, что он в приличном подпитии.

Виктору Леонидовичу стало и неловко, и несколько даже не по себе. Он как-то неуверенно усмехнулся и, точно извиняясь, сказал:

– Да я, понимаете… кажется, ошибся домом…

“Ошибся, говоришь? Ничего не ошибся… У меня дочка замуж выходит. Так что давай-ка садись, а мы тебе сейчас штрафную нальем…”

На что мужчина неожиданно заметил:

– Чего это ты ошибся? Ничего не ошибся… У меня дочка замуж выходит. Понимаешь ты… до-чень-ка, – он как-то так выразительно произнес это слово, и еще пальцами сделал так, помогая себе, что Виктор Леонидович не нашел, что ответить, а мужчина, воспользовавшись паузой, продолжил:

– Так что не дури, брат! Давай-ка вот садись сюда, и мы тебе сейчас… Так, как тебя звать? – перебил он сам себя.

– Виктор…

– Вот ты, Витя, садись-ка сюда, и мы сейчас… Ли-и-на! – закричал он вдруг так громко, что Виктор Леонидович вздрогнул. – Лина, мать твою… Ты что, не видишь, что гость пришел? А ну давай нам сюда… штрафную, ну, и тарелочку… всё как положено… быстренько, быстренько…

Появилась полная дама в цветастом платье, засуетилась, и как-то действительно очень быстро перед Виктором Леонидовичем оказалась тарелка с салатом и всякими вкусностями, а еще рюмка, и в ней что-то было налито прозрачное. Сергей, сидящий напротив, поднял и свою рюмку и сказал:

– Ну, брат, давай… за Ленюську мою… за доченьку…

Тут лицо его дрогнуло, скривилось слегка, и он, казалось, готов был расплакаться. Но сдержался и одним духом выпил содержимое рюмки, задержал воздух… подцепил большими заскорузлыми пальцами ломтик копченой колбасы, понюхал мгновение и отправил в рот.

Виктору Леонидовичу ничего не оставалось, как повторить эту процедуру за своим новым знакомым. Он опрокинул рюмку и сразу понял, что это крепчайший домашний первак. Он перевел дух и с удовольствием закусил салатом. И как-то всё чувствовал себя словно во сне, не мог сообразить, как вести себя дальше. Но долго думать ему не дали. Потому что почти сразу его визави заметил решительно:

– Ну ты, брат, не расслабляйся… Это только штрафная была. А вот теперь давай догоняй!

И он из графина налил опять Виктору и себе. При этом полная женщина заметила с тревогой:

– Серый, может тебе хватит уже?

– Тс-с, – отозвался мужик. – Молчи, женщина! А ты не слушай ее, Витюха… Ты, я смотрю, мужик деликатный. Профессор, что ли?

И он рассмеялся добродушно, похлопал Виктора Леонидовича по плечу, после чего добавил:

– Ну, давай еще раз за доченьку мою, чтобы ей жилось… с охламоном этим… с Жориком, – тут он выразительно поднял большой палец вверх. – Вот так чтобы ей жилось, Витюха. И чтобы дом у них был полная чаша… и малых чтобы нам нарожали, ну, человек чтобы пять, не меньше. И если Жорик… – тут он повысил голос, обращаясь к кому-то, кто его, вероятно, должен был слышать. – Если ты, Жорик, Люню мою обижать будешь, я тебе, гад, ноги повыдергаю и спички вставлю… А ты, доча… жаловаться тоже забудь. Всё, понимашь… замуж вышла – значит, всё… Муж тебе голова.

Он опять понизил голос и добавил, уже обращаясь к Виктору Леонидовичу:

– Ну, в общем, за молодых!

Возразить на это было совершенно нечего, и Виктор Леонидович выпил за молодых. А потом как-то уже и жара отступила, стало так хорошо и весело и сумбурно-радостно и легко на сердце, и он уже спорил о чем-то оживленно с хозяином дома и не боялся его совершенно. А тот напоминал, что «между пятой и шестой промежуток небольшой», и они опять пили...

А потом появились из дома молодые. И гости все зашумели и потянулись с разных сторон к столу, и стали наливать себе и друг другу, и кричали «Горько!», а молодые целовались, и все вместе пили, и было весело и дурно-радостно как-то, и всё уже было трын-трава, и где-то вдалеке мелькнула вдруг мысль о Сергее – том, «настоящем», к которому ехал, – и разом Виктора Леонидовича охватил ужас от того, что его там ждут, и ясное понимание, что он не может явиться в таком виде… И сил не было об этом подумать подробнее, и Виктор Леонидович уже застал себя натурально пляшущим под какую-то дикую музыку, и он сам себе удивлялся, но плясал, отчебучивая чего ни попадя, и всем вокруг было весело, и ему тоже.

Было слышно, как кто-то ломится в их сторону, и женский визг, и глухие удары, и звуки пьяной возни…

А потом опять пили, и какая-то женщина появилась рядом, молодая, и от нее пахло морем, и он потянулся к ней, и очень ему хотелось ее ласки, и он что-то ей горячо стал говорить. А потом она куда-то отошла, и подошел какой-то жилистый мужичок, незнакомый, с острыми скулами, и вдруг сказал: «А н-ну пойдем, побазарим!» – и рванул за шиворот так, что несколько пуговиц отлетело с треском. А Виктор Леонидович и не собирался прятаться, а напротив, очень даже почувствовал себя в духе и выбрался из-за стола, и они оба пошли решительно прямо по каким-то помидорным и огуречным кустам и остановились возле туалетной будки. И как только Виктор Леонидович собрался что-то сказать, не зная еще что, но очень смелое, как его ударили в лицо, и потом еще раз и еще, так что в глазах потемнело и замелькали искры. Но боли он особо не чувствовал. Только было как-то тупо и непонятно: чего это? А потом он сообразил, что уже лежит и его пинают ногами. А потом он услышал грозный крик хозяина дома: «Э, гад, ты что это?.. Витьку бьешь?.. Да я тебя!..» И дальше было слышно, как кто-то ломится в их сторону, и женский визг, и глухие удары, и звуки пьяной возни… А потом… а вот что было потом, Виктор Леонидович уже никак не мог припомнить: в работе его сознания образовалась значительная пауза.

И вот он увидел белый потолок с круглой лепной розеткой и себя обнаружил лежащим в кровати. И просто жутко, невыносимо болела голова, и во рту было «точно кошки нагадили», и страшно хотелось пить, и, словом, было плохо сверх всякой меры, и глаз был, очевидно, заплывшим, потому что не открывался до конца, и губа распухла… Но самое ужасное, что тут в комнату вошел его старый друг Сережа.

Он, смущенно улыбаясь, проговорил:

– Ну ты, брат, даешь… Как же это тебя угораздило?

Виктор Леонидович хотел что-то ответить, но вместо этого вдруг почувствовал, как к горлу подкатила волна неоплатной вины, у него из глаз брызнули слезы стыда и обиды и горечи… И он только сумел сказать:

– Сережа, прости, прости меня…

Друг сел на край кровати.

– Как же ты всё перепутал? Я же тебе ясно сказал: Бастионная, 120, – а ты на Баррикадную зачем-то поперся… Ну ты даешь… трудно, что ли, позвонить было?..

Вдруг отчетливо припомнились батюшкины слова: “Сам Бог встречу назначил в Церкви. В Церкви, а не где-то еще…”

И в этот самый момент Виктору Леонидовичу вдруг отчетливо припомнились батюшкины слова: «Сам Бог вам встречу назначил в Церкви. Понимаете, в Церкви, а не где-то еще… И очень важно адрес не перепутать».

– Бастионная, 120, Витя, – это же так просто запомнить, – говорил между тем старый друг. – Ну ты даешь… Ладно, с кем не бывает. Теперь уж точно запомнишь.

– Да, теперь уж точно запомню, – с трудом проговорил Виктор Леонидович и понял, что во рту у него не хватает зуба. И от этого, а еще от того, что он сделал какое-то открытие, о котором он еще не мог хорошенько подумать, но которое было верным и радостным, он рассмеялся облегченно. И всё повторял изумленно: «Адрес перепутал… Надо же, балда, перепутал адрес…»