«У нас ничего не было, но мы были счастливы»

Архиепископ Михаил: - Во-первых, не было воссоединения, воссоединяются два разных организма. Было просто подтверждено единство Русской Православной Церкви Московского патриархата. Каждый из нас понимал, что дробление было совершено не Церковью, а внешними событиями, которые погубили лучшую часть русского народа, а одна его часть вообще   осталась за границей. Архиереи, с благословения патриарха Тихона, приняли каноническое решение окормлять эту паству. Вот что было. Русская Церковь раздробилась на три части, если не на четыре. Врагом рода человеческого фактически было запрограммировано уничтожение Русской Церкви. Оно не произошло, потому что и в России, и за рубежом, и даже в других подразделениях сохранилось духовное единство, это был раскол не до конца. Когда я родился в Париже, там было три юрисдикции, которые между собой официально церковно не общались. Но по-человечески мы все знали друг друга, в одних и тех же русских школах учились, во французских лицеях. У нас был свой русский микрокосм, у нас было понимание, что мы все православные, что мы не отличаемся друг от друга, что это не какая-то другая религия. Конечно, отдельные части эмигрантского общества страдали, но в Париже, уже начиная с 60-х годов, все это как-то утромбовалось, уже не переживалось так болезненно, люди общались и ходили спокойно каждый в свою церковь. А службы там достаточно похожи, только поминались не те иерархи, вот и всё. Вот такая ситуация была на самом деле, но она все равно была мучительна для нас, потому что понимали, что дом Господень разорен. И враг рода человеческого скалит зубы в надежде, что все окончательно разорвется. Но по промыслу Божьему случилось обратное. И не по нашей инициативе, Господь все устроил. Это совершенно ясно. Мы по-человечески не могли решить эту проблему. Даже когда собирались комиссии, они продолжали спорить до бесконечности.

Когда меня послали в Россию как представителя Зарубежной церкви в 1993 году, я по послушанию поехал, при этом стал общаться, знакомиться с людьми во всех городах. Постоянно искал возможность поклониться святыням, которых у нас не было. У нас за границей была и есть до сих пор Курская-Коренная икона Божией Матери, и мощи преподобномученицы Елизаветы и инокини Варвары. Другого у нас ничего не было. Кроме частиц, которые включены в иконы, или части облачения Иоанна Кронштадтского. У нас были святыни, но все это так скромно!

В первый раз я поклонился святыне в России в 1967 году, когда мы приехали туда, будучи студентами. Меня охватил невероятный трепет, когда старец Троице-Сергиевой Лавры открыл форточку, чтобы я мог приложиться к главе преп.Сергия, и он мне в ухо шепнул: «Вы семинарист?». А я не собирался, я по медицине шел, ответил: «Нет, я не семинарист». – «Да, да, Вы – семинарист». – «Нет, я не семинарист». – «Да, Вы семинарист». Потом я ему сказал: «Так я из Парижа». – «Господь вам поможет». И я вышел как на облаке из Троицкого храма от преп.Сергия, это был уже вечер, в августе. Конечно, это трудно кому-то понять, но когда первый раз прикладываются к мощам великого святого, преподобного - это настолько потрясает! Хотя мы, можно сказать, жили в церкви, и ни одной литургии никогда не пропускали, так что фактически я в церкви родился и в церкви жил, но вот того, что я ощутил в Лавре, мы были лишены, зная, что все это в России. Наше пребывание за границей укоренило нас в Церкви полностью. У нас были уставные богослужения, были замечательные хоры молодежи, которые собирали, как мы их назвали «наши старики», которые привезли из России свою память, и писали ноты по памяти, восстанавливали по памяти партитуры. Поэтому мы пели весь обиход Русской Церкви, мы уже наизусть знали самые сложные партитуры, потому что они это все нам давали, направляли. И я, конечно, чувствую глубокую благодарность этому поколению, которое созидало Церковь, когда у них не было ничего. У них было такое выражение, что с деньгами всякий дурак сделает что-то, а ни у кого ничего не было.

Е.Никифоров: - У нас в России было распространенное заблуждение, что наши графья, князья, богатеи уехали и жили привольно в свободном мире, а мы здесь пропадали в совке, за железным занавесом в нищете - оно не оправдано?

Архиепископ Михаил: - Оно внушалось безбожными властями. Все прекрасно знали состояние эмиграции. Даже надеялись, что она и не выдержит, впадет в пьянство от уныния. Сегодня, честно говоря, никто бы не согласился на тех условиях работать. Две великие княжны в Париже подметали квартиры, и скрывали свои имена, а люди все равно их узнавали. Потом немножко переменилось, потому что со временем нашлись какие-то пути выхода. Нашлись люди, которые поняли, узнали и в общении стали ценить, что такое русский интеллигент. В последние довоенные годы успела получить университетское образование молодежь из казаков. Но, несмотря на это, ребята поступали простыми рабочими, потому что они приезжали в другую страну и там не принимали их дипломы. Но почти вся эмиграция была уже с образованием и все дети получили высшее образование.

Е.Никифоров: - И это без копейки денег?

Архиепископ Михаил: - Да, абсолютно без копейки. Уровень благосостояния семейной жизни был недалек от монастырского, но с добротой.   И несмотря на скромность быта французы даже завидовали, что русские живут «как князья» – у нас всегда в праздники что-то исполняется, всегда все в струнку, и даже после войны, когда все обеднели - все оставалось на том же самом уровне. До войны везде русские были на тяжелых работах. Это были французские шахты или узкие долины Альп, в которые солнце никогда не проникало, не только от альпийского тумана, но и от дыма шахт и заводов. Но русские часто были богатырского сложения и каким-то образом все это выдерживали, и строили храмы. А храмы были обыкновенно скромные, если при фабрике – то фабрика давала старый барак. Или хозяин строил барак для русских. Вот, директор предприятия, которое выпускало   лучшую сталь в Европе, устроил такой барак для русских, и там был огромный приход.

Е.Никифоров: - Поразительно! Видимо, для всех русских была уготовлена одна судьба. Потому что то, что Вы рассказываете - это практически образ жизни строителей Магнитки или каких-то других громадных «строек коммунизма», где люди жили в таких же барачных условиях …

Архиепископ Михаил: - Разница та, что директор этого предприятия во Франции строил храм для русских. В Советском Союзе храмы не строились. Это существенная разница, хотя в остальном достаточно похоже, правда. И таких храмов было построено очень много, даже перечислить их невозможно. Я помню, я участвовал, когда разбирали два такие храма. И мы плакали, когда снимали иконы со стен, они все были бумажные, присланные то из Почаева, то из Афона, то Валаама, которые были за границей тогда, и даже из Печор. Получали это по почте в конвертах с благословением, с печатью игумена, и это лепилось на фанеру, и это были наши иконы. Даже были большие иконы для алтаря, которые Афон присылал в рулонах. Когда мы разбирали алтарную стену одного храма, то просто удивлялись, как в таких храмах можно служить. Это был сор, который был подобран буквально на улице: деревяшки, куски железа, тряпки со смолой… Даже в одном храме Плащаница была написана акварелью на газетной бумаге, но никто не сомневался, что это Плащаница, когда ее выносили в Великую Пятницу. Мы плакали, когда пришлось ее сжигать, потому что употреблять ее уже было невозможно. Вот так. А сама утварь иногда была сделана так - где-то на фабрике нашли куски цилиндра, припаяли к нему ножку, чтобы сделать Чашу.

Е.Никифоров: - Я помню, что я еще застал такой храм в Париже, может, он существует и сейчас. Он был при заводах Рено. На заводах Рено работало много русских людей, и рабочие тащили в храм разное железо, подсвечники были сделаны чуть ли не из карданных валов.

Архиепископ Михаил: - Вы назвали храм, в котором прошло мое детство, храм святителя Николая. Кстати, на этот храм упала бомба. Не на тот, который Вы видели, на его месте был такой барачек из досок – храм свт.Николая. Я родился 29 марта 1943 года и в этот день американская бомба упала прямо на храм, они старались бомбить фабрики, но попали мимо. А мимо – это был весь русский квартал, там и дома, и храм. На его месте осталось 2-3 кирпича. Старушки молились на этом месте и когда мы с отцом проходили мимо, я не мог понять, что происходит и спрашивал: «Папа, это что?». Он отвечал: «Это церковь». А дальше, в глубине этого участка был старый дом, в котором никто не жил, вот в него и перенесли храм свт.Николая. Там и прошли первые годы моего детства. Вот такие храмы – это сила предания, сила веры и невероятное понимание, что верующего человека никак не собьешь с пути. Если ты у него отнимешь одно, он сам, своими руками сделает все заново, и пока не сделает этого, он не будет даже ночью спать. Мой отец был старостой почти всю жизнь, он все время крутился ночью, это маму раздражало, потому что он все время был озабочен чем-то. И многие русские вот так жили, они старались обеспечить прежде всего что-то общественное в то время как у самих в доме практически ничего не было. Так было до войны, это уже потом, когда американцы ушли, после войны мы стали жить гораздо лучше. Вокруг стали все строить, за два года подняли из руин города. Помню, как мама впервые дала мне деньги, чтобы пойти купить бифштекс (до этого мясо мы ели только из громадных американских банок, они нас спасали), вся жизнь вдруг изменилась.

Теперь, когда я вижу события на Украине, я вспоминаю события 1968 года, события так называемой «студенческой революции». Мы были студентами в это время, но не мы устраивали революции. Это были другие люди, гораздо нас старше. Мы подбирали раненых людей, которым было лет по 45, у них в карманах были не паспорта, а пистолеты. Когда мы их перебинтовывали и лечили, они исчезали через 15 минут. Очевидно, что была структура, которая ими руководила. Их прятали структуры, которые во Франции все это организовали. Мы все это понимали, студенты все-таки не самые глупые люди. И мы, студенты, стали задавать вопросы друг другу: «Как ты думаешь, это же не мы революцию устраиваем?». Но везде говорили о «студенческой революции», везде плакаты, что протестуют студенты. А нам сдавать в июне экзамены, если не сдашь, то надо либо на второй год оставаться, либо в 20 лет уже идти в армию. Т.е. судьба всего французского студенчества оказалась под вопросом. Студенты не сразу поняли, что они могут что-то сделать. Просто сначала удивлялись, что профессоров нет, ректоров нет, и мы стали за ними ходить, прямо на квартиру. Пришли к ректору, а он нам говорит: «Пришли меня убить?». – «Нет, мы пришли Вас попросить прийти к нам. Если экзаменов у нас в институте не будет, нам будет крышка!». Он отказался, показав бумагу, где было написано: «Выйдешь – убьем!».

.Никифоров: - Т.е. практически в Париже в 1968 году был Майдан?

Архиепископ   Михаил: - Да. Когда я в Женеве посмотрел новости про Майдан у меня мурашки по спине пробежали, вспомнил Париж 68-го года! Это та же самая тактика: сперва людей довести до нищеты, потом из них взять тех, которые попали в зависимость и они будут делать что угодно, если хорошенько заплатить. Во Франции ситуация не проявлялась так жестко как на Украине, но у нас у всех было подсознательное чувство, что нас тут кто-то уничтожает.

Е.Никифоров: Поразительно! Я был уверен, что все затеяли леваки, что студенты были захвачены красной идеей, что это были маоисты. А оказывается, что это были не маоисты, а чьи-то, как сейчас сказали бы, геополитические игры, где студенты были массовкой.

Архиепископ Михаил: - На это повелись некоторые маргинальные группировки (по-церковному, мы бы сказали «сектанты») – нигилисты, анархисты сразу к этому примкнули, показывали свои длинные волосы, кольца в носу и т.д. Они были очень удобными для тех, кто это устраивал, потому что это была хорошая маска. Но когда это приобрело политический характер, стало ясно: это не простые студенты выступают против де Голля. Абсолютное большинство студентов смотрело с усталостью на этих персонажей, которые записались в университет якобы учиться. Мы, студенты, хорошо поняли, что это делают те, кто в Университет прибыли со своими этими чудачествами. Однажды я возвращался домой, около нас жил продавец Титов –простой человек, на стуле перед своим магазином сидел. Он был наш сосед, я его с детства знал, с его внуком в школу ходил. Прохожу, с ним здороваюсь. Он меня задерживает и говорит: «Скажи, то, что у вас там происходит, это же не то, что в газетах пишется? Вы же ни при чем?». Т.е. он все понял просто здравым смыслом. Я с ним остался часок поговорить, это было как-то удивительно, как в зеркало глядеть, знаете. Ему никто ничего не объяснял, он сам, в простоте своей жизни, так вдумчиво, сидя в своей лавке, готовя букеты, все понял и мне всё как в зеркале вернул, но простым языком. Мне совершенно стало все ясно. Я был в восторге: значит всё действительно так, как мы подозревали!

Все возможно было гораздо сложнее, но общая картина со временем у меня окончательно зафиксировалась. Эта тактика повторяется повсюду - привести людей к самоуничтожению. А если не самоуничтожение, то можно им помочь в этом извне – это то, что происходит сегодня в мировом порядке.

Е.Никифоров: - Такой трактовки событий 1968 года я просто не знал, потому что для нас в России этот период был периодом жажды свободы, мы слушали «ветер перемен», мы слушали «Свободу». А оказывается, что молодежь эксплуатировали люди, ставящие совсем другие цели…

Архиепископ   Михаил: - Между прочим, последствие мая 1968 года –окончательный крах коммунистической партии Франции, которая ликвидировалась тут же. Пока американцы платили, они действовали, а когда сами студенты свой вопрос решили, спасли Университет, тогда наши коммунисты просто исчезли с горизонта, даже все эти левые интеллигенты немножко выпрямились. Не знаю, что случилось в их мышлении, возможно они поняли, что у них читателей не будет, у этих философов.

Е.Никифоров: - А христианская Франция как? Как это все обернулось для христианства в целом во Франции? Все-таки «студенческая» революция» 1968 года была под красными знаменами и в значительной степени безбожной, как я понимаю?

Архиепископ Михаил: - В Университете я встречал мало верующих. Некоторые говорили: «Я был верующим до 12 лет». Они от этого плакали, в большинстве случаев они понимали, что что-то потеряли. Ко мне подходили и спрашивали ( у меня ведь русская фамилия): «Ты, наверное, православный? А я веру потерял…», - вот так. И это не было ни торжество, ни радостное восклицание. У нас был маленький кружок христиан-католиков, они меня приглашали, но я с детства знал, что если будет беседа, мы все равно не поймем друг друга, потому что у нас разные интересы, разные знания. У меня было правило вообще эту тему не обсуждать. Если задавали вопрос, я очень осторожно отвечал. Безбожье в Университете присутствовало, это меня немножко огорчало. И в конце концов, чтобы не обидеть тех, кто меня постоянно звал на этот католический кружок, я туда пошел. Когда вошли в комнату – там Маркс, Энгельс и икона на стене – русская икона Божией Матери. Я спросил: «Вы меня пригласили в ячейку КПСС?– «Да, нет».– «А зачем эти бородатые у вас?». – «А разве вам это мешает? Нам это безразлично». Видимо, ими тоже кто-то занимался. Очевидно, им говорили, что левизна – это ближе к христианству, а они не понимали, что этим их только уводили от Христа. Это были самые милые, приветливые люди, я очень осторожно с ними попрощался, сказал, что я так не могу. Они поняли и больше в кружек свой не приглашали. Тяжело было очень от того, что от Церкви эта молодежь уже оторвалась. Сейчас это люди моего возраста.

Е.Никифоров: - Из Ваших слов следует, что первая в Европе цветная революция произошла в 1968 году во Франции. Не те же ли силы устраивают цветные бунты по всему миру?

Архиепископ Михаил: - Как раз мой опыт мне подсказывает, что когда происходят мировые события и движения, большая ошибка – стараться объять ансамбль этих явлений и понять, что там происходит. Это равносильно, как выбросить ведро мусора в море и пытаться понять, что, куда, как и где растворилось. Никогда не поймешь. Единственный путь – это путь, который прошли наши родители. Они прошли через великие скорби и страдания. Я никогда не смел задать своему отцу слишком откровенные вопросы, даже о пребывании на острове Лемнос, где происходила трагедия русского исхода. У меня всегда была некая тайна того, что он пережил, через что он прошел. Я просто знал отца такого, как он есть и то, что он старался мне передать. Но они прошли через события, о которых когда читаешь, не можешь не вздрогнуть, т.е. в их жизни были две мировые войны, плюс гражданская, плюс расправы и похищения, т.е. сплошной кошмар, если смотришь на это сейчас. А смотреть на это так – это ошибочно, потому что, если ты только кошмар видишь, ты ничего не поймешь. Потому что мы не только живы остались, но и неплохо жили, между прочим. Мое детство было счастливое. У нас ничего не было, но мы были счастливы. У нас была и любовь материнская и отцовская, у нас была и гордость быть русским, и французов полюбить. Так посмотришь -полный идеал. Как можно кошмар и идеал соединить в одном рассказе? – Это выйдет глупо. Жизнь всё смешает, как в винегрет, а вкус один происходит от всего этого. Но главное, чтобы человек прошел через это и вышел сухим. А может это только тот человек, который принадлежит Богу и от этого отойти не может, т.е. не захочет даже, никогда. Т.е. он мог бы, но он этого не делает, даже в самые страшные моменты, когда порой унывает весь мир. Знаете, когда были массовые разгромы и уничтожения на Дону, люди остались живы, они из пепла вышли живыми и духовными. Это урок России для всех. Когда смотришь на болото, а там – жизнь: выходит такая зеленая лягушка или цапля милая из этого болота. Не в чистоте мраморной жизнь возникает. Смотришь в бушующую смесь, бурлящую и грязную на вид воду, а там жизнь. Так и в человеческой жизни. Из болота выходят существа, которыми даже ученые восхищаются, вот так Господь создал – вот такой красоты, вот такой правоты, такого идеального состояния.

Вот это смысл жизни – несмотря на все события, ты сам должен остаться чистым, т.е. это может быть как раз то, чем человек должен заниматься - сохранять свою связь с Богом, которая его сохранит, во что бы то ни стало. Любые ситуации, даже самые страшные, даже в бою, на войне, во всех жизненных событиях, которые бывают иногда жестокими, человек, когда остается человеком, сам выходит как образ Божий, и тогда он вынесет все.  Нас учили этому родители – у тебя ничего нет, но   с тобой Господь, будь как будет, а ты терпи.

Е.Никифоров: - Сейчас все стали "специалистами" в геополитике, все гадают, что там хочет Америка, не провоцирует ли ее Израиль, что хотят там Саудовские Аравии и т.д.. Мы, православные, тоже переживаем за весь мир. Как нам быть?

Архиепкоп Михаил: - Я вам скажу так: дайте дипломатам свободу делать свою работу с рассудительностью, здравым смыслом и верой. Есть такая старая мудрость: оставьте пастухов стеречь коров - и всё будет хорошо. Главное, чтобы пастух не занимался хирургией и чтобы сапожник не занимался политикой. В мире у каждого есть его ответственность, его положение, его ремесло. Делай аккуратно, честно свое дело, а Господь управит.

Е.Никифоров: - Вы прожили долгую пастырскую жизнь, наблюдали духовную жизнь тысяч людей. Многие отсчитывают обвал нравственности в западном обществе с того самого 1968 года, о котором вы говорили. Конечно, напрашивается вопрос – конец-то скоро или еще поживем?

Архиепископ Михаил: - О конце говорили уже во времена Христа. Апокалиптическое мышление надо оставить старцам, которые видят этот луч света,   а другие не могут увидеть, поэтому, мне кажется, не надо входить в обсуждение этих вопросов.

Е.Никифоров: - Ведь хочется немножечко притормозить разрушение мира?

Архиепископ Михаил: - Так тормозите разрушение мира в самом себе и всё пойдет хорошо.

Е.Никифоров: - Вы говорили о том, что вам не хватало святыни в эмиграции, а нам после разрухи не хватало традиции. И мы всегда смотрели на Русскую Зарубежную Церковь с надеждой, что там она сохранена. Как Вы считаете, насколько удалось сохранить традицию и насколько успешно она восстанавливается сейчас у нас в России?

Архиепископ Михаил: - Я предпочитаю слову «традиция» слово «предание». Предание это живое, но оно не в стуле, не в столе, оно - в человеке. Т.е. там, где один человек молится, там и мир спасается. Это не простые фразы, это не простые слова, это реальность, это то, что есть по-настоящему. Вот от этого отходить не надо. Силы нет многим людям на этом сосредоточиться, просто духовная лень! Люди говорят: «Да, да, Бог есть, мы это знаем»… Да, если знаешь, а Бога не боишься, значит не любишь Его- тогда что с тобой будет? - Тебя слопает лукавый. В этом вопрос. У человека открывается только в исповеди и причастии понятие, что он по природе грешный. Вот это понятие сегодня не преобладает в мире, оно преобладало до революции. Поэтому Россия и считается во всем мире христианской страной, хотя очень много людей в Церковь и не ходят, но предание это существует. И подсознательно человек это знает и иногда чувствует, но не всегда принимает. А во Франции на улице (может, и в Москве также) если спросишь: «Вы грешник?» - он тебе сразу съездит по физиономии: «Почему Вы меня оскорбляете?». Т.е. внушили людям, что они боги, вот и вся беда. А когда человек знает, что по природе он грешен и что против страстей бороться невозможно, а покаяние – это воскресение, тогда он спасен.

Е.Никифоров: - Что бы Вы пожелали сейчас всем русским людям в Отечестве и рассеянии сущим? Ведь кругом страхования, тревога, опасения войны, а где-то она и идет?

Архиепископ Михаил: - Не бойтесь. Спаси вас Господь!