«От Владимирской я не мог оторваться»

С погружением в историю иконописи советскому историку, а впоследствии заведующему реставрационным отделом Радищевского музея Андрею Геннадьевичу Моченцову открылся целый мир, знакомый лишь мельком по урокам научного атеизма. Икона бывает высокого или не высокого мастерства, но в основе ее всегда лежит реальный духовный опыт, молитва, стремление к праведной жизни. Истинными иконописцами исстари признавались лишь святые отцы. А как образ святого может воспроизвести обычный художник? Можно ли "чинить" иконы без веры, или реставрация — это та профессия, которая сама приводит к Богу?

Из историка – в реставраторы

— Окончив институт, я устроился в Радищевский музей — в выставочный отдел подсобным рабочим. Спустя год главный хранитель музея неожиданно предложил мне попробовать себя в реставрации — занятии мне совершенно незнакомом. К нам в музей тогда периодически приезжала Ольга Александровна Пригородова — высококлассный реставратор икон из Московского художественного центра имени академика И.Э. Грабаря. Она выполняла заданный объем работы и покидала Саратов до следующего года. Я стал помощником Ольги Александровны, сначала для того, чтобы мы оба присмотрелись: она ко мне, я — к делу. В итоге она заключила, что у меня неплохо выходит, а я понял, что реставрация мне по душе, и начал работать.

— Разве для того, чтобы приступить к реставрации, не нужно было уже знать иконописную традицию, уметь писать иконы?

— Я пришел в музей в 1991 году. По истории древнерусской живописи существовало всего около полутора десятков книг. Все, что я знал о религии, было воспринято на вузовских занятиях по научному атеизму: эту дисциплину тогда уже сворачивали, но наш педагог, за что я ей благодарен, давала нам не атеизм, а историю религий. Я заинтересовался, но знаний не хватало, и источник информации найти было тяжело. А когда я соприкоснулся с иконами, все стали идти само собой. В реставрации работаешь в основном руками. Теоретические знания очень важны, но их можно получить и самостоятельно. А то, как работать, перенимается, как и во всех прикладных специальностях, по схеме — мастер – ученик.

В течение нескольких лет я ездил на стажировку в Москву. Под руководством учителя выполнял определенную работу. Возвращался домой и целый год отрабатывал освоенную технику. Так я путешествовал около четырех лет, постепенно овладевая всеми необходимыми навыками. Потом поступил в аспирантуру Глазуновской академии живописи, ваяния и зодчества. Произошло это случайно: в Радищевский музей во время своей летней практики заглянули московские студенты из названной академии. От них я узнал о том, что у них преподает настоящий патриарх реставрации — Виктор Васильевич Филатов, по его учебникам профессией овладело не одно поколение. И он стал моим научным руководителем.

— Но то, что вы с такой готовностью окунулись в реставрацию, хотя бы отчасти соответствовало вашим прежним стремлениям?

– Я думаю, это связано с моими индивидуальными особенностями. Найдя в детстве старинную российскую монету — «деньгу» 1737 года, я всерьез увлекся нумизматикой. С тех пор история меня интересовала не как процесс, но в своем материальном воплощении. И на истфак я пошел именно по этой причине. Смотришь на предмет и думаешь: как он существовал до того, как попал тебе в руки, где был изготовлен, где найден, почему? Эти вопросы меня беспокоят. И в моей нынешней работе этот интерес реализуется.

Наедине со святыней

— Я не знаю, есть ли здесь закономерность, но считаю, что заниматься реставрацией икон без веры невозможно. Однако мой учитель — Ольга Александровна — была мастером высочайшей категории, при этом оставаясь убежденным атеистом. В моем случае вышло иначе. Я сравнивал иконы, размышлял над разными образами: почему здесь такой лик, здесь — иной, и это погружение на меня повлияло. В процессе работы происходили и по сей день происходят маленькие чудеса — Господь направляет.

— Будучи способным создавать иконы, не чувствуете ли вы неудовлетворенности от того, что, проделав столько труда, как мастер остаетесь в тени?

— Реставрируя, я должен сделать так, чтобы было видно и понятно именно то, что хотел выразить автор иконы, а не я со своими амбициями. Как только попустишь в реставрации творчество, тут же придет в голову: «Что-то этот иконописец кривенько написал, — надо бы поправить! Я же мастер, сделаю — и будет красота…» И начинаешь автора править. А это недопустимо. Я считаю, что творчество мешает моей профессии. Если возникает во мне творческий зуд, я предпочитаю создать полностью свою вещь, и туда весь пар выпустить.

— В иконописном искусстве вы придерживаетесь канона или предпочитаете академический стиль?

— Музейная работа, и работа реставратора в особенности, располагает к консервативным взглядам на иконопись. Я предпочитаю традиционную икону. Она мне ближе и в душе вызывает больший отклик. Когда я в первый раз приехал в Москву, в Третьяковке в экспозиции древнерусской живописи увидел образ Владимирской Богоматери, сейчас его уже вернули Церкви. Меня тогда будто молния пронзила, я стоял полчаса, не мог сдвинуться с места, потому что было невозможно оторваться от этого образа. Хотя в музее были выставлены и другие хорошие иконы, потрясла меня именно эта. В отличие от западноевропейской живописи, где человек выражает самого себя, в иконе он пытается отразить Божественную суть. Икона не отражает конкретного иконописца, как картина — художника. Когда у иконописца начинается творчество, оно сразу начинает быть заметным. Нужно чтобы «Я» не превалировало при создании произведения, и тем более — в его реставрации.

Труд незаметный и трепетный

— А первая икона, которую вы реставрировали, — какая она была? Что вы испытывали? Страшно было?

— Еще как страшно, я и сейчас боюсь: бывают такие иконы — думаешь, с какой стороны к ней подойти. Трепетное отношение терять никогда нельзя. Это как водить автомобиль: как только решишь, что все умеешь, начнешь врезаться.

Свои первые образы я выполнял под руководством Ольги Александровны. Это была ярославская икона Божией Матери «Благовещение Пресвятой Богородицы», ярославский образ пророка Божия Илии, муромский иконостас. Для меня это был конвейерный труд: я выполнял какие-то конкретные операции. С Благовещением долго возился, грунт шлифовал, по рукам били, чтобы не увлекался. А когда совсем самостоятельно? Можно сказать, что от начала до конца я отреставрировал икону из муромского иконостаса — образ митрополита Московского и всея Руси Ионы. Я помню, работал над ним с большим трепетом. Несколько раз возил его в поезде в Москву на укрепление, а ведь образ не маленький. В Саратове снимал с него записи, тонировал. Он и теперь в экспозиции.

— Всякая ли икона требует реставрации? Или есть те иконы, которые могут быть выставлены в каком-то «промежуточном» состоянии?

— Здесь трудно сказать. Мне тем и нравится моя работа, что невозможно воспользоваться шаблоном, в ней нет схем. Каждая икона индивидуальна. Во-первых, даже если иконы вышли из одной иконописной мастерской: у каждого иконописца все же свои нюансы в изготовлении. И после того, как мастер икону написал, она попадает в руки человека, и начинается для нее новая жизнь, особая — у каждой. В собрании нашего музея есть образцы идеальной сохранности ХVII века. Видимо, повезло: как была написана такая икона, поставили ее в киот в красный угол, и в таких условиях она идеально сохранились: ни доска не погнулась, ни лак не потемнел. Но могли икону около печки поставить, а когда бабушка умерла — на чердак закинуть. Или икона могла попасть в храм, который спустя годы закрыли советские власти. Встречались нам святые образы со следами от топора, от выстрелов. Что только ни происходило с ними…

— В работе вы не стремитесь вернуть иконе ее первоначальный облик? В чем вы видите свою задачу?

— Первоначальный облик иконе придать невозможно — это утопия. Это несколько обывательское представление о цели. Старение материалов необратимо. Реставратору нужно сделать так, чтобы было комфортно смотреть на образ и ничто не мешало восприятию. Можно сказать, что мы налаживаем оптику для зрителя.

— Вы не жалеете о том, что выбрали для себя именно эту профессию?

— Скорее это профессия выбрала меня. От своей работы я получаю удовольствие. Занимаюсь тем, что люблю.

Газета «Саратовская панорама» № 36 (1015)

Беседовала Мария Ковалева