Остров живой надежды

Как ни смеялись бы мы над чудесами, пока сильны, здоровы и благоденствуем, но если жизнь так заклинится, так сплющится, что только чудо может нас спасти, мы в это единственное, исключительное чудо – верим!

А.И. Солженицын. Раковый корпус

– Что, Митяй, опять твой папаня набрался?

− Молчите! Молчите все! Все молчите!!

«Ненавижу… ненавижу… как же я ненавижу такого рода людишек, которых только и тянет посмеяться над чужой бедой и несчастьем. Как же я ненавижу его, и одновременно как я люблю в такие позорные моменты, будто длящиеся вечность».

− Папа, вставай, еще один пролет. Ну вставай же!.. Вот так. Пошли.

«Снова сверху чьи-то шаги, кто-то спускается, и этот кто-то тоже станет свидетелем нашего – свидетелем моего позора».

− Брось ты его, пусть сам подымается. Будет знать, как пить!

«Еще одна указчица!.. Да попробовала бы ты хоть денек пожить на моем месте и в моей шкуре − поглядел бы я, как бы ты запела. Тьфу!..

А детство ли это – такая вот жизнь?.. Это ли взрослые называют детством?

Лучше и не жить совсем, чем так жить. Слышите вы все! Все вы!!! Чем жить так, лучше и не жить вовсе!..»

− Следующая станция − Никитино. Закрываю двери.

Состав тронулся. Из середины вагона поднялся полноватый пожилой мужчина среднего роста, с редкими кучерявыми волосами и седой короткой бородой. Глубокие морщины на лбу и вокруг глаз придавали ему солидность и составляли особую красоту его доброго лица.

− Женщина, простите, а Просница скоро?

Стояло раннее морозное зимнее утро, и во всем вагоне ехало лишь два человека. Женщина, вытащив наушник, повернулась к нашему почтенному мужу.

− Просница скоро станция? − он повторил вопрос.

− Только что проехали. Обратно через час электричка будет, − она даже развела руками, не отводя при этом взгляда от вопрошающего, потом затолкала наушник обратно в ухо.

− Ежкин же ты кот!

Мужчина схватился за голову, с силой всклокочил остатки своих волос, как бы желая от них избавиться, и рванул к выходу. Морозный воздух обдал его, когда он оказался в тамбуре поезда.

«А говорит: двери закрываю. Половина дверцы нараспашку, хоть бери и выпрыгивай…»

Однако через несколько секунд поезд начал замедлять ход и со скрипом остановился.

− Никитино, − прогундосил машинист.

− Ох-х-х!!! − поежился он, скрестив на груди руки, и отчеканил вынесенный себе строгий приговор: − Бол-ван!..

Платформа со всех сторон была окружена густым смешанным лесом, и лишь несколько домишек, освещенных ветхим фонарем, виднелись в темноте.

− Здесь вообще есть кто живой? − проговорил мужчина. − Что же дальше?.. Эх, хоть бы волки меня здесь не сожрали. Хороший был бы конец: сожрали волки на станции. Звучит грандиозно, − усмехнулся он и пошел к расписанию.

Кто-то приближался к платформе. Наш герой вздрогнул и обернулся: по снегу ступал худощавый старик

Женщина не обманула: обратная электричка должна была проследовать через час. Спустя время послышался хруст снега со стороны поселения: кто-то приближался к платформе. Наш герой вздрогнул и обернулся: по снегу ступал худощавый старик в небрежно одетой самой что ни на есть простой шапке, из-под которой выглядывали мочки ушей. Лицо его было обильно покрыто седовато-серой щетиной.

− Как же тебя, брат, сюда занесло-то, а? − подмигнул, приблизившись, старик и улыбнулся, обнажив свои уже немногочисленные зубы. − Проспал, что ли?

− Да. В Проснице должен был сойти.

− А я так и подумал. В наших краях никто ведь не сходит − здесь в деревне всего четыре человека осталось, и то всё старичье. Вымирает деревня русская. Вот тебя увидал в окно и решил подойти-поздороваться, компанию, так сказать, составить. Тебя как величать-то?

− Дмитрий Леонидович.

− А меня дядя Слава просто называй, − протянул руку старик. − Слушай-ка, а ты чего в Проснице-то позабыл?

− Деловая встреча.

− Ясно. Значит, дельце… А то я подумал: в монастырь, может. Грешным делом-то.

− В какой монастырь? − почти испугался Дмитрий Леонидович. − Здесь что, монастырь есть?

− Есть. Успенский. У меня брат там.

− Монах, что ли? − думая о чем-то другом, рассеянно спросил Дмитрий Леонидович.

− Митрополит.

− Что-что ты сказал? Митрополит? И ты не в царских хоромах?! − находя интерес в своем собеседнике, неожиданно взбудоражился путник.

А братишка-то, шепну тебе по секрету, почти венца мученического сподобился.

− Сдались мне эти хоромы, − фыркнул старик, − мне и здесь хорошо. Здесь родился − здесь и помру. А братишка-то, шепну тебе по секрету, почти венца мученического сподобился. Одной роже человеческой не угодил, и через неделю какой-то дурак на него с ножом кинулся. Два миллиметра до сонной артерии… После этого управлять епархией он уже был не в силах и попросился на покой. А дело-то свое он любил, целиком и полностью ему отдавался.

С неба стали неспешно падать маленькие-маленькие, почти невесомые снежинки. Одна из них, приземлившись на шапку дяди Славы, заблестела в свете станционного фонаря. Ночная темнота начинала понемногу рассеиваться.

− А мне вот сон в вагоне приснился, − обратился к старику после продолжительного молчания Дмитрий Леонидович, − будто я снова в детстве оказался и пьяного отца вверх по лестнице тащу.

− Бывает… − сочувственно отвел взгляд в сторону дядя Слава.

− И знаете, всё точь-в-точь, как тогда, было, до ужаса точно. Никому такого детства не пожелаю. А он взял да и помер после очередной попойки…

− Значит, туда ему и дорога.

− Собаке − собачья смерть? Вы об этом? − печально посмотрел он на собеседника.

− Qualis vita, et mors ita^[1], − серьезно произнес дядя Слава.

− Это вы… откуда? − ошалел Дмитрий Леонидович, в упор глядя на беззубого старика.

− А-а-а… То-то же, − залился он смехом. − Ты что ж думал-то, я в этой дыре всю жизнь просидел, что ли? Ха-ха! Н-нет, много где побывал, много чего повидал, − и, нагнувшись к уху Дмитрия Леонидовича, старик прошептал хрипло: − Но лучше, чем здесь, ни-че-го не нашел. Вот и поезд твой. Смотри не проспи снова.

Вслед за светом прожекторов из-за поворота показалась темно-зеленая электричка.

− Нифонт, − пожав руку, на прощание произнес дядя Слава.

− Что за Нифонт?

− Братца моего Нифонт зовут. Это так, мало ли что…

Дмитрий Леонидович сел в поезд и, прильнув к стеклу двери, еще раз поглядел вслед неспешно уходящему своему новому знакомому. Знакомому, которого видел сегодня, скорее всего, в первый и последний раз.

«Всё меньше и меньше таких старичков у нас. Только в такой глухомани и остались. Эх, не надо было ехать… надо было еще с ним поговорить: не простой он человек».

Погрузившись в размышления, Дмитрий Леонидович не стал заходить в салон вагона. Простояв в тамбуре, сошел в Просницах. Когда стук колес электрички утих, здесь тоже наступила тишина. И тоже никого. Только две машины стояли рядом с платформой. Водитель одной из них ходил, немного склонив голову и энергично потирая руки; другой же вальяжно развалился у себя и читал газету. Путник направился к ним.

− В монастырь? − издалека и громко спросил, распрямившись, энергичный мужчина.

− Гм… да… Можно и в монастырь.

− Валер, возьмешь? − крикнул он читающему другу-таксисту.

− Возьму, − промычал Валера.

− Пятьсот рублей, − поставил точку энергичный мужчина и снова принялся расхаживать вокруг машины.

− Так дорого? − удивился Дмитрий Леонидович.

− Ты всё равно больше никак отсюда не доедешь, а нам на что-то жить нужно, − услышал он равнодушный ответ. − Едешь?

− Еду. Что ж поделаешь… − он открыл дверцу и сел в машину.

Водитель небрежно свернул, буквально скомкал, газету и бросил на пол.

Они поехали.

Потолок в салоне автомобиля оказался на удивление низким, и голова Дмитрия Леонидовича крепко уперлась в бежевую обивку. Он слегка наклонился и, сняв шапку, обернулся с вопросом к таксисту:

− Скажите, а от монастыря до Луговой улицы как близко? Пешком можно добраться?

− Я ни-че-го не знаю, − отчеканил Валера с абсолютно непробиваемым лицом без всякого намека на какие-либо чувства и эмоции.

− А-а-а… понятно, − опешил путник. − В монастырь хоть дорогу знаете?

− В монастырь знаю.

− И то ладно, − пробормотал он и принялся разглядывать в окно пробегающие мимо загадочно-неповторимые пейзажи зимней природы.

Тем временем водитель включил магнитолу, где какой-то мужчина завывал в песне: «Закат сиял над полем, / Ореховый закат. / Сидели мы под елкой / И пили лимонад…»

«Хоть бы устыдился петь такое. Да, не к лицу старой кобыле хвостом вертеть. Правду говорят…» Путник глубоко вздохнул. Машина ехала, а он всё думал о чем-то. Думал о том, что его занесло в такую глушь, занесло на встречу с самим собой.

− Пятьсот рублей, − сказал водитель, когда они остановились.

Дмитрий Леонидович расплатился и вышел из машины.

Вокруг стояли одноэтажные домики, а впереди виднелась дорога с редкими деревьями по обе стороны.

− Где же здесь монастырь?

− За деревьями налево. Там пруд, и по нему пешком на другую сторону.

− Я до монастыря просил довезти.

− Не знаю. Мы всех здесь оставляем. Лед крепкий, − буркнул, садясь в машину, Валера.

Еще не совсем рассвело, и с неба по-прежнему опускались крошечные снежинки. Когда путник ступил на заснеженную поверхность пруда, его взгляду открылась необыкновенная картина. Вдоль берега беспорядочно торчал из-под белого покрова прихваченный морозной сединой сухой камыш. У своих прорубей сидели накутанные рыбаки. Рядом с одним из них бегала вдалеке черная собака. Вытоптанная на снегу тропинка вела к белокаменной монастырской крепости с устремленными ввысь шатровыми башнями, подобными стражам, охраняющим необычайную ценность этого таинственного места. В центре обители виднелся аскетический, но необычайно красивый большой собор, по правую сторону от которого высилась свеча-колокольня, почти вдвое превосходящая высоту храма. Взгляд сразу же примечал одну ее особенность: колокольня была наклонена, как бы падала в противоположную сторону от храма, но выравнивалась почти полностью к своим верхним ярусам.

«Чудо… какая же гармония… − подумалось Дмитрию Леонидовичу. − Но что же дальше?..» − и он побрел по снежной тропинке.

Пройдя треть пути, он заметил в стороне от дороги одинокую прорубь и, подойдя вплотную, задумчиво заглянул в нее.

Да… Еще вчера был пацаном, а теперь старый седой хрыч. И в прорубь ни разу не окунался…

«Да… Еще вчера был пацаном, а теперь старый седой хрыч. И в прорубь ни разу не окунался. Ох, холодно же там, наверное», − и легкий озноб передернул его тело.

Глубокой синевой было наполнено это окошко во льду. А Дмитрий Леонидович смотрел и думал…

«А что, если…» − неожиданно промелькнуло у него.

− Эй, ты чего, мужик?! С тобой всё хорошо? − мимо проходили двое мужчин. Они несли в руках что-то тяжелое.

− Что?.. А, да. Да… − закивал головой путник.

− К владыке Нифонту подойди, он всех принимает, − обернувшись через плечо, громко сказал более рослый из них.

Дмитрий Леонидович почесал свою бороду и отправился дальше.

В монастыре его встретило множество разноцветных котов, которые с интересом принялись наблюдать за пожаловавшим гостем. К пятиглавому собору, опоясанному муравленными рельефными изразцами, от входа вела сосновая аллея.

Храм внутри почти полностью был заставлен лесами. Лики святых и ангелов, смотрящих со старинных затершихся, наполовину облупленных фресок, приглашали вошедшего забыть о том, что осталось за вратами, и задуматься о вечном. Завершалось богослужение, и немногочисленная братия подходила к кресту. С крестом в руках стоял священнослужитель с гладкими пшеничными волосами и редкой с проседью бородой. Он был в больших старых очках и имел очень уставший вид.

− Где можно отца Нифонта найти? − шепотом спросил Дмитрий Леонидович у одного из монахов.

− Да вот же он! Уходит! − молодой инок кивнул головой в сторону уже удалявшегося в алтарь старца. − Беги быстрее!

− Я подожду.

− Как знаешь… − добродушно улыбнулся он.

Через некоторое время боковая дверь иконостаса отворилась, и из нее вышел владыка, которому поспешил помочь спуститься с солеи тот самый молодец.

− Отец Нифонт, можно к вам обратиться? − спросил Дмитрий Леонидович.

Старец сделал знак сопровождавшему его монаху, и тот пошел к скамейке у выхода из храма.

− Рад вас видеть. Как ваше имя?

− Дмитрий.

− Дмитрий, может быть, пойдем выпьем чаю? − мягким голосом спросил он.

Вроде не так уж и плохо и бездарно жизнь прошла, но возникает вопрос: зачем всё было? Может, у вас есть ответ?

− Нет-нет, благодарю. У меня всего два вопроса, − поспешил отказаться путник и, переведя дух, продолжил прерывистым голосом: − Моя жизнь почти подошла к концу… много всего позади: и хорошего, и не очень, и вроде… вроде не так уж и плохо и бездарно она прошла, но возникает вопрос: зачем всё это, зачем всё это было? Может, у вас есть ответ? И еще… Что же… что же дальше?

Когда он закончил, владыка поднял руку и медленно обвел ею пространство собора:

− Что дальше?.. Посмотрите вокруг себя. Разве вам это ни о чем не говорит? Вы сами можете разрешить этот вопрос. А для чего мы живем?.. Вы же делали добрые дела, ведь бывало, да?

Дмитрий Леонидович улыбнулся.

− Ну вот, видите… Если так, то ваша жизнь не бессмысленна.

Сказав это, он крепко обнял путника:

− Надеюсь, мы видимся не в последний раз…

И пошел к выходу из храма. Поджидавший его инок вскочил со скамейки.

− А я вашего брата видел, − неожиданно вырвалось у Дмитрия Леонидовича.

− Вячеслава?.. Да… святой человек… − обернувшись, не спеша покачал головой старец. И, обращаясь уже к монаху, продолжил шествие:

− Что ты, отец Иосиф, суетишься? Расскажи мне всё, пожалуйста, спокойно.

Они удалились. Дмитрий Леонидович еще раз внимательно оглядел собор и, слегка поклонившись, направился на улицу.

С паперти открывался замечательный вид на заснеженную обитель. Взгляд путника остановился на возвышающейся справа угловой башне кирпичного цвета. Почти обнажившаяся от побелки, удивительным образом она не контрастировала, но являлась дополнением всего окружающего.

Дмитрий Леонидович вышел из ворот монастыря и, счистив снег, присел на край лавочки, которая стояла напротив одинокого дуба, устремившего свои немногочисленные изогнутые ветви к небу.

«И здесь красота…» − вздохнул он и закрыл глаза.

Поднимаю руку и нажимаю звонок. Слышатся мамины шаги. Два мягких поворота замка. Мама меняется в лице.

− Ах, Боже ж ты мой! Негодяй! Опять… Опять! − крик ужаса вырывается у нее при виде пьяного отца.

Папа делает шаг в квартиру, спотыкается о порог и падает в прихожей. Я продолжаю стоять в коридоре.

− Что ж ты со мной-то делаешь?.. Что ты с сыном делаешь?.. Ты же посмешище из нас делаешь… − плачет мама и, надрываясь, начинает тянуть ковер, на котором растянулся отец, в комнату.

Но ковер комкается и застревает в проходе. Обессилевшая мама отпускает его и дрожащими исхудалыми руками закрывает свое еще не потерявшее пригожесть и миловидность лицо.

А я, не выдержав всей этой картины, бегу вниз по лестнице. Слезы текут из глаз. Я небрежно отираю их рукавом только сегодня с любовью поглаженной мамой рубашки. Пролет… Другой… Я выбегаю…

Кто-то дотронулся до его руки. Путник проснулся и открыл глаза. Рядом с ним стоял стриженный под горшок голубоглазый мальчик с вострым подбородком и красивым, чуть вздернутым носом.

− Вас не Дмитрием Леонидовичем зовут? − негромко спросил ребенок.

− Что?.. Да… Дмитрием… Леонидовичем… − осматриваясь вокруг, рассеянно проговорил путник. − А ты откуда знаешь? − он удивленно посмотрел на отрока.

− Я сразу подумал, что это вы. Еще когда увидел, как вы с таксистом расплачиваетесь, − сказал мальчик и, помолчав, добавил: − А ведь она уехала, не дождалась вас.

− Кто уехал? Она уехала?!! − резко вскочил со скамейки Дмитрий Леонидович и уставился на ребенка. − Этого не может быть!

− Вот, возьмите… − мальчик отломил большой кусок от батона, который держал в своих руках, и протянул путнику.

Мягкое тепло свежего хлеба грело замерзшие руки Дмитрия Леонидовича. Он стоял и безмолвно смотрел на ребенка.

− А меня Пашей зовут. Приходите к нам, мы в соседнем доме живем. Вас там ждут, − сказал мальчик и пошел вдоль ограды монастыря по дороге. Путник проводил его взглядом, пока он не исчез, повернув за башню.

Настала тишина. За пристанью снежно-белые крыши домов сменялись лесом. В стороне виднелась церквушка с колоколенкой. В серых облаках здесь и там появились проплешины, сквозь которые лучилось утреннее солнце, золотым светом проходя чрез стройно стоящие прибрежные камыши. Дмитрий Леонидович поднял голову и посмотрел на небо. Глубоко вдохнув студеный воздух, он твердыми шагами направился вдоль монастырской стены.

Я бегу в сторону леса. Леса, где мы катались с папой на велосипедах, где мы гуляли с ним и ели помидоры на полянке. Перевожу дыхание и бегу снова. Снова, снова… Вот и лес. Перебегаю через дорогу. И останавливаюсь. Вот она… в самом начале… милая… Я встаю на колени и обнимаю ее… и плачу… Она слегка колется, но это ничего, так даже и лучше, что колется. Эту елочку мы посадили здесь с мамой, а потом ходили и поливали и радовались вместе. Слезы утихают… а на лице появляется мягкая нежная улыбка.

^[1] Какова жизнь, такова и смерть (лат.).