«Меня боялись все…»

Воскресным утром отец Дионисий стоял на безлюдной остановке и, поеживаясь от морозца, сквозь толстые линзы очков смотрел на дорогу, покрытую позднеосенним бархатным инеем. Маршрутки в это время еще ездили редко, и потому батюшка, пытаясь настроиться на предстоящее служение, вполголоса читал Иисусову молитву и переминался с ноги на ногу, дыша паром. Пар оседал на небольшой бороде и жидковатых, еще совсем юношеских усах смешной, быстро испаряющейся сединой.

Еще не успело шуршанье шипованной резины привлечь внимание сонного священника, как напротив него резко и неожиданно остановился черный джип, и водитель в темных очках, открыв переднюю пассажирскую дверь, зычно позвал:

– На службу?! Садись, отец, подвезу!

Батюшка неловко вскарабкался в машину и, усевшись на теплое сиденье, только теперь сообразил, что его новый благодетель даже не спросил, где он служит, а машина уже резво мчалась, плавно вжимая в кресло дородное тело нового пассажира. Водитель, начинающий седеть мужчина средней комплекции с гладко выбритыми щеками и морщинистым начальственным лбом, прервав недолгую паузу, вальяжно протянул свободную руку и громко представился:

– Динамик!.. Э-э, Колян!

– Очень приятно! Священник Дионисий, – ответил батюшка, несколько смущенный явной бесцеремонностью своего нового знакомого.

Отец Дионисий был рукоположен чуть больше года назад, и ему временами становилось обидно, когда кто-то называл его «молодым человеком» или же вовсе панибратски обращался на «ты», как бы подчеркивая этим его юность, а следовательно, как подозревал батюшка, пастырскую неопытность и незрелость.

Впрочем, водитель дорогого автомобиля, судя по всему, так обращался ко всем. Поэтому, разомлев от уютного тепла салона дорогой иномарки, отец Дионисий протер запотевшие очки и резонно решил, что это явно не тот случай, когда следует обижаться и уж тем более предлагать общаться на «вы».

– Динамиком меня друганы кличут, – пояснил Колян. – А ты где служишь-то? Куда везти?

– В кафедральном соборе, в Рязанском кремле. А почему Динамиком?

– Да у меня в начале девяностых машина была – «пятерка»; я на ней на стрелки… э-э-э… встречи ездил. Так ее предыдущий владелец, видать, фанатом «Динамо» был и сверху на лобовое нашлепал их логотип… Ну и прозвали меня братаны – Динамик.

«Наверное, – подумал отец Дионисий, – свое прозвище он получил еще и за манеру общаться возбужденно, как на футбольном матче. Тот еще динамик».

– Слушай, бать… Как там тебя?! Дионисий… Мне ведь тебя Бог послал. Я вот прям как тебя на остановке увидел – сразу это понял. Слушай, поедем быстренько сейчас на кладбище – панихиду отслужим… У меня сегодня по дочери годовщина…

– Конечно, послужим. Только после Литургии. Я как освобожусь – так сразу и поедем на кладбище. К тому же сегодня в соборе владыка служит и мне нельзя опаздывать…

– Слушай, отец! – взволнованно и быстро заговорил Колян. – Ты пойми: мне сейчас нужно, а после я не могу! Давай быстренько, а?! Я ведь тебя на службу твою мигом потом доставлю!

Проситель был настолько напорист, что священнику ничего более не оставалось, как согласиться. Да и автомобиль с неимоверной скоростью и так уже мчал их по пустынному, еще не успевшему проснуться городу в сторону большого городского кладбища, противоположную от нужного батюшке места.

Николай, вспомнив о дочери, замолчал. Некоторое время он сосредоточенно и быстро жевал жвачку, а потом принялся подробно рассказывать о своей лихой бандитской молодости, о том, как «весело и стремно жилось в девяностые», и о том, что сам он никого не убивал, но косвенно повинен в страданиях и даже смерти многих людей.

– Меня ведь боялись все… Ведь знали, что держу слово! Если сказал: сломаю ногу – значит, сломаю! – мрачно и грозно говорил он, оборачиваясь к оторопевшему от услышанного отцу Дионисию, и было не совсем понятно, кается этот грубый и настырный человек, или хвалится.

Приехали на пустынное в ранний час кладбище.

– А давно она умерла? – наконец осмелился спросить священник.

«Сам не знаю, как дочь упустил… Героин. Сгорела за полтора года…»

– В конце девяностых. С женой разошлись, а я ее не бросил, был ей вроде как и за мать. Любил ее безумно… Она ведь мне все свои девичьи секреты всегда рассказывала. Сам не знаю, как упустил… – Коля помолчал недолго, с трудом сдерживая нахлынувшие чувства, и коротко подытожил: – Героин. Сгорела за полтора года…

Подошли к могиле. С большой гранитной стелы ясным взором смотрела, кротко и мило улыбаясь, красивая, еще совсем юная белокурая девушка в цвете лет.

Отец Дионисий пел на память краткую заупокойную литию и старался не смотреть на своего спутника, понимая, что это очень тяжелое зрелище – видеть страдания сильного и судя по всему горделивого человека.

Первые лучи солнца пробивались из-за легких туч, оживляя мрачный пейзаж городского некрополя, на дальнем фоне которого виднелись огромные трубы нефтезавода, зловеще выпускающие клубы густого черного дыма.

На «вечной памяти» Николай не выдержал и судорожно разрыдался, оглашая воплями всю округу…

– Боже мой!.. Наказание мое!.. – причитал он, целуя изображение дочери и оставляя на нем следы своей мокрой от слез щеки. – Прости меня, Наташка!

– Она ведь у меня на руках умерла, – несколько успокоившись, говорил он, выруливая с кладбища.

– Ты видел когда-нибудь, как умирают наркоманы? Знаешь, как проходит героиновая ломка? – спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил: – А я ведь даже медиков до нее не допускал – сам и обмывал, и кормил…

Приехали в храм быстро, но с опозданием.

– Знаешь, батюшка, – сказал Колян при расставании, – не зря нас с тобой Господь свел. Надо нам в какой-нибудь монастырь вместе съездить. Покаяться я хочу…

Тихий голос поведал: у Коли только что случилось обострение психической болезни

Отслужив в тот же день вечером всенощную, отец Дионисий увидел в своем телефоне множество упущенных вызовов от «Коли-Динамика», но когда перезвонил, услышал тихий женский голос.

Голос после недолгих расспросов о том, кто спрашивает мужа, поведал, что у Коли только что случилось обострение психической болезни и его экстренно увезли в известного профиля больницу. Надолго.