«Бессмертный полк» - это мостик к национальной идее

Все последние годы Русской Православной Церковью регулярно поднимается тема национальной идентичности, исторической судьбы русского мира. Не так давно в Москве был представлен сборник трудов Патриарха Московского и всея Руси Кирилла "Семь слов о Русском мире", к столетию революции 1917 года также вышел публицистический сборник "Плаха. 1917-2017". Составитель обеих книг, первый зампредседателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Александр Щипков в беседе с корреспондентом РИА Новости Сергеем Стефановым поделился своим мнением о состоянии национального социокультурного пространства и о серьезных вызовах, которые стоят сегодня перед страной и обществом.

Фото предоставлено Александром Щипковым

- Александр Владимирович, ваши сборники "Плаха" и "Перелом", а также последняя ваша книга "Бронзовый век России. Взгляд из Тарусы" содержат размышления о судьбах страны в непростой исторический период. В сборниках, которые продолжают традицию дореволюционных "Вех", представлены разные мнения. Вы говорите о том, что русская идентичность испытывает воздействие мощных деструктивных и стрессовых факторов. Как избежать самых худших сценариев?

— Если национальная идентичность не будет выведена из-под удара и политически защищена, наш народ исчезнет, утратит историческую субъектность. Принято говорить, что идентичность определяется языком, культурой, религией. Но это не просто математическая сумма элементов, все это вкупе имеет значение, только если переживается как ценность. Это переживание поддерживает национальное самоопределение "снизу", которое сопровождается институализацией "сверху". Жизнь нации питается чувством сопричастности своей истории, которую создавали наши предки со всеми их успехами и неудачами и будут продолжать создавать потомки. Поэтому народ прекрасно помнит и понимает, что с ним происходило в прошлые эпохи.

Русский народ прекрасно осознает, что в XX веке его пытались уничтожить. Не просто воевать с ним, как это часто бывает с сопредельными народами, а уничтожить физически и культурно. По отношению к русским примерно с 1914 года осуществлялся геноцид. Кроме того, существует такое явление как русофобия, это мощный инструмент, направленный и в наше время на разрушение нации.

- Что вы вкладываете в понятие "русофобия"?

— Здесь нет никакой загадки. Это видовое понятие, аналогичное таким, как "юдофобия", "англофобия" и так далее. Русофобия состоит из мифологем, разных по времени их появления на свет, которые регулярно воспроизводятся в культурном и информационном поле и становятся частью коллективного сознания, создавая ложную идентичность, размывая и расщепляя идентичность подлинную. Например: "русские — пьяницы". Скажу честно, за свою уже немалую жизнь я видел пьющих людей самых разных национальностей. И я не могу сказать, что они пьют меньше, чем русские. Или: "русские ленивы". Как это может быть, если они веками землю обрабатывали, города строили, наукой занимались? Я не говорю уже о творчестве, которое требует огромной энергии.

Еще более мрачный пример: якобы русские — "потомственные рабы", у них "рабская психология". Это говорится о нации, пережившей несколько революций. Объясняется данный тезис обычно тем, что у русских было крепостное право, хотя русская община его отторгала, а навязывалось и ужесточалось крепостное право компрадорской хлебной олигархией.

Русофобские мифы в публичном пространстве — вовсе не редкость, но эта ситуация не может быть терпима, если мы не хотим потерять нацию и государство. В отношении к русофобии должен существовать режим нулевой толерантности. Одно из условий ее изживания — это память о национальной трагедии, о национальной катастрофе. Поэтому в сборнике "Плаха", в статье "Русофобия" я показываю некоторые узловые события в истории геноцида русских.

- Какие события вы отмечаете в первую очередь?

— Первой отправной точкой являются австрийские лагеря Талергоф и Терезин, созданные в 1914-м году, в которых уничтожались карпатские русины — русские люди именно по национальному и религиозному признаку, и общая политика австро-венгерских властей на этой территории. Тогда за несколько лет было уничтожено четверть миллиона человек. Далее, надо учитывать тот факт, что если геноцид 1914-го года был для России своего рода прологом, то ряд событий 1917-го года — эпилогом Первой мировой войны. Очевидно, что внешняя и внутренняя (Гражданская) война были тесно связаны, но это тема для отдельного разговора.

Еще один яркий пример — Великая Отечественная война. Со стороны Гитлера и его союзников, как было заявлено и как известно из официальных документов, эта война была этнической. Предполагалось оставить только 40 миллионов русских как обслуживающий персонал и рабочую силу, а остальных уничтожить. В итоге было уничтожено 18 миллионов человек, которые не брали в руки оружие, — мирных жителей СССР.

Конечно, уничтожались не только русские, но и дружественные нам народы, потому что в представлении немцев и татары, и башкиры, и якуты, и все остальные более сотни национальностей — все они были русские. И эта общая катастрофа сплотила нас так же сильно, как и подвиги на полях сражений. В глобальном плане эти народы действительно были русскими, частью Русского мира.

В своих публикациях я говорю о том, что геноциду русских давно надо было дать название. Евреи дали название геноциду своего народа — Холокост, украинцы, которые считают, что имел место геноцид по отношению именно к украинскому народу, назвали его Голодомором. Хотя на деле, если термин "голодомор" использовать, то по отношению не только к одним украинцам, а к огромному числу людей, которых в начале 1930-х годов коснулся жуткий голод, — это и Поволжье, и Северный Кавказ, и Южный Урал, и Западная Сибирь. Голодом были охвачены огромные русские территории.

Уничтожению русских необходимо дать историческое название, поскольку пока названия нет, как бы нет и явления. Оно неразличимо в информационном поле, и мы не можем его системно изучать, несмотря на наличие всей необходимой статистики, зафиксированных фактов, красноречивых примеров. Необходимо преодолевать инерцию и избирательность исторических подходов.

- Какое название будет уместным?

— Есть разные варианты, но я предложил исконно русское слово — плаха.

- В чем, на ваш взгляд, состоит национальная идея России, о которой велись споры начиная с XIX века? Как ее сегодня можно сформулировать?

— Национальная идея не может быть чем-то отдельным от всей национальной жизни, национальной традиции и национальных интересов, поэтому ее не надо специально искать. Это не какое-то автономное понятие или лозунг. Существует самосознание народа как коллективной личности. Все идеи этой коллективной личности национальны. А в их основе лежит понимание того, кто мы такие, откуда пришли и куда движемся в истории, то есть собственно идентичность. Она дает нации почувствовать себя единым организмом. Можно сказать и по-другому: это физически-мистическое ощущение связи народа со своими предками. Переживание такого единства во времени — это нерв того, что называют традицией, национальным опытом. Патриотизм — естественное и неизбежное следствие такого переживания.

Но в диалоге с остальным миром одного этого переживания мало. На этом уровне возникает историческая миссия — нечто, что мы можем предложить не самим себе, а миру в целом. Например, Толстого, Чехова, Достоевского и Булгакова в мире читают охотнее, чем Тургенева, Гоголя и Платонова, не так ли? Вот эта транспарентность каких-то частей национального опыта и порождает историческую и культурную миссию, которую можно назвать и национальной идеей, если очень хочется. Но тогда важно подчеркнуть вот что: она обращена не внутрь нации, а вовне, адресована внешнему миру, а не самому себе. Это оформленная интенция народа как коллективного субъекта.

Возьмем известную уваровскую триаду "православие, самодержавие, народность". Это красивая, интересная, глубокая идеологема, но это не историческая миссия и не национальная идея. Но есть очень хороший пример из нашей недавней истории — шествие "Бессмертного полка". Чувство, которое охватывало людей, когда они поняли, что они вместе против реставрации нацизма, — это мостик к исторической миссии, к национальной идее. Ее не надо пытаться придумывать. Мы же прекрасно знаем, что такое 9 мая, против кого и за что мы тогда сражались.

- А советский период — он укладывается в контекст русской истории?

— Советский период что-то сохранил, а что-то разрушил. Вообще, XX век — такая же равноправная часть русской истории, как и все другие века, это ведь мы ее прожили, а не кто-то другой вместо нас. Просто этот период следует называть "советский период русской истории". Мы должны серьезно осмыслить эту историю и найти ей объяснения не только на уровне хорошее — плохое, но и на уровне более сложных социокультурных алгоритмов. Поэтому не стоит слушать никого извне, кто готов предложить нам примитивные интерпретации нашей истории. История — это вопрос национального консенсуса. А национальный консенсус — это, во-первых, сугубо внутреннее дело, а во-вторых, он не бывает односторонним и однобоким. В сущности, это поиск общего культурно-исторического знаменателя. Только в этом случае мы пишем историю народа, а не тех или иных социальных и политических групп или правящих элит.

Теперь по поводу плюсов и минусов. У советской истории есть огромный плюс: одной из главных опор всей советской идеологии было понятие социальной справедливости. Но тяга к справедливости, которая органично присуща русско-византийской цивилизации и ярко выражена именно в русском человеке, была проэксплуатирована большевиками, использована ими в групповых интересах. Они понимали, что им нужно опираться на что-то, иначе народ не пойдет за ними. Именно поэтому победили не белые, а красные, предложившие идею справедливости.

Вообще-то, к концу 1980-х годов мы построили социальное государство, в котором справедливо распределялись материальные блага. Хотя, надо признать, к этому времени советский проект уже начал распадаться, поскольку одной только справедливости было недостаточно. От остальной части русской традиции большевики отказались с самого начала. В первую очередь они отказались от религии, пытаясь чем-то ее заменить, затем — от морально-нравственных, исторических, культурных оснований русского общества, Пушкина с корабля истории сбрасывали и так далее. Как сказали бы современные социологи, отказались от важного символического ресурса. Первой страной в мире, в которой были разрешены аборты, стала Советская Россия в 1918-м году. Отказались от истории, от орфографии, от старого стиля, даже от наименования дней недели, чтобы ликвидировать "воскресенье"…

Все эти действия были направлены на расщепление традиции и уничтожение большей ее части. И эта война с традицией так или иначе сохранялась до самого последнего дня советской власти.

Кстати, Патриарх Кирилл еще в бытность свою митрополитом Смоленским и Калининградским одним из первых начал говорить о целостности традиции, о традиционных ценностях, и во многом его тексты подтолкнули меня к размышлениям на эту тему.

- В Общецерковной аспирантуре и докторантуре, говоря об опыте взаимодействия Церкви с государственной властью, вы обратили внимание на личность Патриарха Сергия (Страгородского), выступившего 22 июня 1941 года со знаменитым воззванием к пастве о защите Отечества. Но у православной общественности отношение к Патриарху Сергию неоднозначное…

— Ну разве что у тех, для кого политические симпатии и антипатии важнее церковного единства. Такие люди есть, но их немного. На мой взгляд, Патриарх Сергий оказался тем звеном, которое соединяет воедино историю Церкви XX века, Церкви до и послереволюционной. Ему удалось в невероятно сложных условиях сохранить апостольское преемство, на котором зиждется церковная традиция. Апостольское преемство связано со сферой мистического, оно передается при рукоположении (возведении в сан. — ред.) епископов и указывает на непрерывность течения церковной жизни, начиная с апостольских времен и до сегодняшнего дня.

Патриарху Сергию выпала особая миссия — сохранить эту преемственность. Как известно, в то время на всю Церковь оставалось всего-навсего три епископа. Большая часть епископата была уничтожена, остальные находились в лагерях и ждали своего печального конца. Совсем тоненькая ниточка оставалась, и казалось, что она вот-вот порвется.

Если мы рассмотрим посмертную судьбу Патриарха Сергия, то и здесь нам откроется некоторый мистический смысл. Была написана масса работ, в которых этот человек подвергался всевозможным заушениям, оскорблениям, поношению. Вспоминали и его сложную судьбу, и метания между Церковью и обновленчеством в ранний период (оппозиционное движение в русском православии в послереволюционный период, поддерживалось большевистской властью — ред.), его богословские труды, его религиозные искания, коллизии вокруг его местоблюстительства — все это ставилось ему в вину. Сам термин "сергианство", имеющий явно негативную коннотацию, напрямую связан с его именем.

Но зададимся вопросом: почему фигура Патриарха Сергия подверглась такой массированной атаке? Скорее всего, потому что он явился той самой спасительной, соединительной фигурой для Церкви. И все, что происходит вокруг его личности, это попытка теперь уже задним числом все-таки изъять его из истории Русской Церкви, образовать разрыв церковной истории. И тем самым пресечь эту апостольскую преемственность, внести сумятицу в религиозное сознание огромного числа людей.

Мы вряд ли когда-нибудь узнаем, что переживал Патриарх Сергий. Но я глубоко убежден в том, что он будет канонизирован. Рано или поздно, не сегодня, так через 5, 10, 50 лет неизбежно произойдет осознание подлинных масштабов его личности и той колоссальной роли, которую он сыграл в истории Русской Церкви.

- Как вы оцениваете сегодняшнее взаимодействие Церкви с органами государственной власти? В новообразованном отделе по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ вы отвечаете именно за этот участок работы.

— У Церкви и у власти есть свои задачи, которые где-то расходятся, а где-то пересекаются. Государство с помощью политических и экономических механизмов пытается наладить жизнь людей. Церковь берется за человека совершенно с другого конца: она занимается спасением его души, его воспитанием. Но Церковь также не чужда социальной проблематики, поскольку человек, которым она занимается, живет в социуме. Конечно, кое-какие противоречия возникают. Но я не вижу настолько принципиальных разногласий, чтобы они могли стать обстоятельствами непреодолимой силы.

Вообще, мы сейчас переживаем чрезвычайно важный период истории, когда у нас есть возможность многое сделать для укрепления и Церкви, и российской государственности. И поэтому попытки столкнуть Церковь и государство я воспринимаю как стремление разрушить наше Отечество. Нам нельзя сейчас сталкиваться. Что будет через 10, через 20 лет, мы не знаем. К сожалению, история показывает, что жизнь Церкви идет по синусоиде. Давление на нее то усиливается, то ослабляется, и так две тысячи лет. Сейчас, пока давление ослаблено, мы должны успеть сделать как можно больше, не только для себя, но и для будущих поколений.