«Блохинвальд»

Онкологический центр им. Н.Н. Блохина на Каширке

«Блохинвальд»… Это странное слово, очень близкое по звучанию к слову «Бухенвальд», я случайно увидел в Интернете и сразу понял, что оно обозначает: «Онкологический центр им. Н.Н. Блохина на Каширке». И вспомнилось мое пребывание там 12 лет назад…

В мае 2002 года в онкологическом диспансере Нижнего Новгорода мне был поставлен жуткий диагноз: рак крови – лимфогранулематоз 4-й (последней) степени. Я еще не отошел от шока, вызванного этим известием, как началось тяжелейшее лечение – курсы химиотерапии и радиооблучения. Хотя и переносил я их благополучно, однако самочувствие было отвратительным.

Каждый день я прощался с миром – понимал, что спасения нет. В отчаянии я обратился к Богу и в редкие часы, когда спадала температура, посещал церковь, усердно молясь. Так – в борьбе с болезнью и отчаянием – прошло полгода, и результаты были налицо: высокой температуры уже не случалось, самочувствие было удовлетворительным. Чтобы удостовериться в благополучном исходе лечения, мой лечащий врач в конце ноября повезла меня в Питер – только там была установка, которая могла разглядеть злокачественные клетки в организме. Обследование в Питере длилось недолго, и результат был сказочно невообразимым: злокачественные клетки в организме отсутствовали!

Если учесть, что последние полгода я каждый день по нескольку раз прощался с миром, это известие прозвучало как гром с ясного неба. Значит, я буду жить?! Буду видеть окружающий мир?! Не покину жену и детей?! Переполнявшие меня чувства оказались мне не под силу, я не смог справиться с нахлынувшими эмоциями – рыдания сотрясали меня целый час, пока мы ехали через весь Питер, пока шли на посадку и даже к купе поезда. Мозг сверлила только одна мысль: «НЕУЖЕЛИ Я БУДУ ЖИТЬ?!!!» С большим трудом я успокоился. Оказывается, прощание с жизнью – потрясение, а возвращение к жизни – потрясение не меньшее…

Потихоньку все стало входить в колею. Я вышел на работу и окунулся в изрядно запущенные дела фирмы. Так прошел месяц, мы встретили Новый 2003 год. И вдруг сразу после праздников опять началось – поднялась температура. В ужасно смятенном состоянии я поспешил в свой онкодиспансер. Увы, лечащий врач не обнадежила. Ее вывод был категоричным: это рецидив. И, поскольку все методы лечения, доступные в Нижнем Новгороде, исчерпаны, нужно ехать в Москву на высокодозное лечение с пересадкой костного мозга.

Однако в Москву оказалось попасть непросто, тем более что самочувствие то улучшалось, то ухудшалось. Воспользовавшись паузой, я решил обвенчаться с женой. Сказано – сделано: через 23 года совместной жизни мы стали по-настоящему законными супругами…

Перед отъездом я побеседовал со своим духовником – и услышал: «Высокодозную химию делать не придется»

Но настало время ехать в Москву. Перед отъездом я побеседовал со своим духовником – иеромонахом одного из нижегородских монастырей. От него я услышал конкретное напутствие: «Высокодозную химию делать не придется».

В Онкологическом центре меня поселили на 20-м этаже – там лечили заболевания крови. Никаких страшилок, которыми меня пугали перед отъездом, я не встретил – все было бесплатно: и постельное белье, и кружки-ложки. И слухи о повальном взяточничестве оказались сильно преувеличенными.

Моим соседом по палате был подполковник, заместитель начальника колонии для несовершеннолетних, мужчина весьма внушительных габаритов. Глядя на него, никак невозможно было подумать, что у него рак, – таким здоровяком он выглядел. Но у него был острый лейкоз, постоянно шла кровь из носа. Ему делали переливания крови и плазмы, которые он почему-то оплачивал сам. Вскоре нам подселили третьего – мужчину средних лет, тоже бывшего офицера, у которого тоже был лейкоз. Помню, он постоянно сидел до пояса голый на своей раскладушке, а из груди у него торчала здоровенная игла, через которую по шлангу вытекала розовая жидкость, – так у него выкачивали лишнюю влагу из легких. Когда он сказал, что болеет уже шесть лет, я остро ему позавидовал. Это надо же – целых шесть лет! Это же целая жизнь! Вот бы мне прожить еще столько!

В отличие от других больниц, где каждый охотно делится с соседями по палате подробностями личной жизни и болезни, у нас такого не было. Здесь это было не принято – каждый был погружен в свои мысли, понятно, что нерадостные…

Икона Божией Матери «Всецарица»

С собой в больницу я взял молитвенник и акафисты и небольшие иконки Спасителя, Пресвятой Богородицы «Всецарицы» и святого Пантелеимона. Молиться в присутствии соседей было неловко, и, чтобы их не смущать, я нашел место в углу палаты, за санузлом. Тут по недосмотру строителей, когда-то строивших это здание, образовалась щель шириной около метра; там я и располагался для молитвы. Каждое утро и вечер я читал соответствующие правила и читал акафист Пресвятой Богородице в честь Ее иконы «Всецарица», которая считается чудотворной, исцеляющей от раковых болезней. Не забывал читать молитвы великомученику и целителю Пантелеимону.

Началось обследование: анализы, УЗИ и прочие процедуры. Однажды совершенно неожиданно медсестра попросила меня зайти в ординаторскую. У меня сразу возникло предчувствие, что хорошего от такого приглашения ожидать не стоит. Там меня ждала мой лечащий врач Наталья Евгеньевна. Это была довольно молодая и очень симпатичная женщина с чисто русской внешностью. Она некоторое время молча смотрела на меня, наверное, оценивала, насколько адекватно я смогу воспринять ожидавшее меня очередное неприятное известие…

Известие было, сногсшибательное: оказалось, что мой диагноз неверен и на самом деле у меня – лимфома!

А известие было, что называется, сногсшибательное: оказалось, что первоначальный диагноз, поставленный мне в Нижнем, неверен. Изучив материалы моей биопсии, она пришла к выводу, что у меня не лимфогранулематоз, а ангиобластная Т-клеточная лимфома. Я похолодел: мне было известно, что лимфогранулематоз – это самая «мягкая» форма рака крови, хотя и от него умирают. Но лимфома – это была смерть, причем очень быстрая, в течение нескольких месяцев. Я это знал наверняка: у медсестры в онкодиспансере в Нижнем сын в возрасте 28 лет от лимфомы сгорел за полгода.

С понурой головой я поплелся в палату: меня обуял ужас. Опять надо было начинать прощание со всем миром. Наталья Евгеньевна, заметив, видимо, мое состояние, пришла ко мне в палату и принялась утешать в том смысле, что лечение лимфогранулематоза, которое я получил, тождественно лечению лимфомы. Так что, мол, усилия мои и врачей не пропали даром. Но на мой вопрос-утверждение, что лимфома много опасней лимфогранулематоза, ответила честно: да, опасней.

Много утешительных слов она сказала мне тогда, и именно тогда я понял, что быть врачом-онкологом – это не то, что быть терапевтом. Здесь требуется огромный запас душевных сил, чтобы их хватило не только на себя, но и на больного. Мне повезло: Наталья Евгеньевна была именно таким человеком…

«Блохинвальд» свое название в чем-то оправдывал – смерти там случались довольно часто. Мне довелось познакомиться там с мальчиком лет 20, красивым таджиком, лейтенантом таджикской армии. Я часто сталкивался с его отцом – пожилым таджиком – в коридоре и однажды встретил его одетым в уличную одежду. Я сразу все понял. «Когда?» – спросил я его. «Сегодня ночью», – ответил он. Его сын умер, не выдержав даже первого курса химиотерапии…

Однажды глубокой ночью меня разбудил непонятный протяжный звук, доносившийся из соседней палаты. Я прислушался и понял, что это – женский вой. Именно вой, а не плач и не рыдания. Обезумевшая от потери близкого человека женщина выла до самого утра, и это было страшно…

И мои соседи по палате тоже умерли – об этом я узнал примерно через год, от Натальи Евгеньевны.

Если для других больниц смерть пациента – ЧП, то в «Блохинвальде», увы, это рядовое явление – такова специфика этого лечебного заведения.

И просто находиться там, не поддаваться отчаянию, заставлять себя находить моральные и физические силы – само по себе уже требует от пациентов определенного мужества.

На фоне этих мрачных событий и мыслей меня начали готовить к курсу высокодозной химиотерапии. Вещь эта сама по себе ужасная: человека помещают в специальный стерильный бокс, исключая всяческий контакт с кем бы то ни было; даже еду подают через специальное окошечко. Дело в том, что высокие дозы химиопрепаратов напрочь убивают всяческий иммунитет в организме, и любая, даже самая незначительная, инфекция может стать губительной.

Перед тем, как начать высокодозную терапию, решили провести еще одно обследование. К нашему величайшему удивлению, оно дало совершенно неожиданный результат: злокачественных лимфоузлов обнаружено не было! Это было непостижимо! Как было не вспомнить моего духовника!

Я узнал, что где-то на первых этажах центра есть молельная комната, и вскоре нашел ее. Это была маленькая часовня. К моему удивлению, в ней не было ни души. Я со всей горячностью, на которую был способен, читал молитву святому Пантелеимону, стоя на коленях. Удивительно, но у меня было впечатление, что святой страстотерпец-целитель меня слышит и поможет мне выкарабкаться…

Многое я передумал за дни болезни и решил в частности вот что: если наступит ремиссия и будут силы, надо съездить в Иерусалим, на Святую Землю. И мы совершили эту поездку – в Страстную седмицу 2003 года. Эта поездка окончательно укрепила мою веру. Одно дело – знать из Святого Писания, где ходил и проповедовал Христос, где шел по Своему пути скорби, и совсем другое – самому пройти по этим местам, самому пройти по последнему пути Спасителя.

Онкоцентр – своеобразное «чистилище»: здесь человек может переосмыслить свою жизнь и изменить ее к лучшему

И я думаю, что изменения в мировосприятии во время пребывания в «Блохинвальде» происходят у многих. Когда человек вырывается из привычной среды обитания и попадает со страшным диагнозом сюда, он многое переосмысливает. И в этом смысле Онкологический центр вовсе не «фабрика смерти», а последнее прибежище человека в надежде найти спасение своей жизни. Это своеобразное «чистилище», где человек получает возможность переосмыслить всю свою жизнь и изменить ее к лучшему.

Очень многие именно здесь начинают понимать, что настоящее спасение – не здесь, на уровне 20-го этажа, а значительно выше…

А с моим лечащим врачом Натальей Евгеньевной мы подружились и поддерживаем отношения до сих пор.

Кстати, и она, и ее мама – очень верующие люди, и они за меня молились…