В рай с дерзновением

Справедливо утверждение, что в христианстве чаще ведется речь о грехах, нежели о добродетели. Поэтому оно воспринимается как путь лишений, целью которого является не поиск блага, но прежде всего и главным образом, избежание зла.

Не подлежит сомнению, что подобная точка зрения придает греху больший вес, чем он имеет в действительности, порождает комплекс виновности и превращает мир Божий в мир манихейский, за господство в котором силы добра ведут борьбу с силами зла. Все это происходит в цивилизации, ищущей, с поистине маниакальным упорством демонстрирующей, а порой и создающей девиантное – то есть отклоняющееся от социальных норм – поведение, оттесняя на задний план добро, о существовании которого она вспоминает только по определенным датам. Наступают ведь каждый год и праздники Рождества и Пасхи, с пространством и временем которых издавна связано буколическое представление о положительной стороне жизни, ее человечности. Подобным образом цивилизация девиантности, выдавая нам порцию умилительных картин, подобных музыкальной паузе, получает алиби с тем, чтобы продолжить свой путь, свое существование полностью оправданной и без всяких проблем.

Допустим, что все сказанное и есть сегодняшний день современной цивилизации, к которой принадлежат и в рамках которой действуют христианские церкви всего мира, (это, впрочем, не значит, что они являются ее порождением). В этом случае история пути греха на Востоке и на Западе существенно различаются.

Давайте с самого начала отметим и подчеркнем, что богословское учение о семи смертных грехах не имеет истоков в Библии. Слова из Первого послания святого апостола Иоанна о «грехе к смерти» (5: 16-17), часто приводимые в поддержку доктрины о так называемых смертных грехах, не относятся к какому-то конкретному греху, но, как совершенно очевидно из контекста, касаются отрицания факта вочеловечения. Итак, согласно Новому Завету, единственным грехом, ведущим к смерти, является отрицание воплощения Слова Божиего и, следовательно, отрицание Воскресения Христова.

Господь наказующий

Родоначальником учения о семи смертных грехах, возникшего в западном христианстве в VI веке, был папа Григорий Великий, называемый также Двоесловом. Именно он поместил в центр своей богословской концепции учение об «огне очищающем», чем положил начало «мрачному Средневековью со страхом ада», основанному на «правовом» и крайне моралистическом понимании взаимоотношений Бога и человека. Эти отношения строятся по схеме преступления и наказания. Грех понимается как преступление человека, нарушающего Закон Божий, Божественную справедливость, а его преодоление осуществляется путем наказания.

Истоками учения о семи смертных грехах, иными словами, первыми попытками систематизации грехов со всеми вытекающими из этого последствиями, были списки, составленные в IV в. Евагрием Понтийским и чуть позже Иоанном Кассианом. В частности, список Евагрия включает в себя восемь тяжких грехов, восемь помыслов: чревоугодие, блуд, сребролюбие, печаль, гнев, уныние, тщеславие и гордыню. В дальнейшем, по утверждению Евагрия, в результате слияния воедино тщеславия и гордыни и появился список из семи смертных грехов.

Необходимо, однако, отметить, что Евагрий говорит не о смертных грехах, но о помыслах, поражающих монахов в брани с бесами, от которых можно излечиться, взращивая в душе восемь лекарств – по одному на каждый помысел, – ведущих монаха к бесстрастию и, наконец, к желанной любви.

Несомненно, что учение о семи смертных грехах не появилось на пустом месте, но является своеобразным истолкованием вышеуказанных списков, «Десяти заповедей» иудейской традиции, а также богословского разделения грехов на «тяжкие» и «легкие». Это разделение возобладало в Церкви практически с самого ее основания и было связано как с исповедью и покаянием, так и с практикой отпущения грехов, различной в каждом конкретном случае.

Таким образом, тяжкие грехи, как, например, убийство или распутство, которые никогда не входили в эти списки, некогда могли привести к полному исключению верующего из лона Церкви и поэтому не подлежали и публичной исповеди. Давайте вспомним здесь о восторженных представлениях того времени, когда люди верили, что скоро грядет или даже уже настало Второе Пришествие Христово, и что, следовательно, Церковь не имеет никаких полномочий принимать решения по поводу тяжких грехов, ибо вскоре этот вопрос будет решать Сам Господь. Но иногда, в особых случаях, эти грехи прощались апостолами, и верующий вновь принимался в лоно Церкви.

Отказ Церкви от взглядов, согласно которым тяжко согрешившие удостоятся прощения лишь после Второго Пришествия, впервые получил законное оформление в XXII правиле Анкирского Собора 314 года. Там специально подчеркивалось, что на совершивших преднамеренное убийство налагается епитимия и что они удостаиваются Причастия Святых Таин на смертном одре в конце их земной жизни, а не на Страшном Суде.

Господь Человеколюбец

В то время как Запад занимался составлением списков грехов, а также их разделением на тяжкие и легкие и их интерпретацией в правовом и церковном аспектах, поставив в центр жизни христианина страх перед Господом Судией и порождая психологические комплексы вины, Восток пошел по другому пути.

Руководствуясь, главным образом, значением человеческой личности, не укладывающейся в замкнутые системы какой бы то ни было безличной объективности законов и правил, не принимающих во внимание таинство различия, восточные отцы Церкви упорно отказывались делить грехи на смертные и не смертные и, следовательно, не признавали никакой их систематизации.

Таким образом, единственным «грехом к смерти» оставалось богохульство как сознательное инераскаянное противление очевидной истине, иными словами, хула на Духа Святого. И потому даже молитвы святого о таком грешнике не будут услышаны. Или же, как намного красивее сказал о том же Симеон Новый Богослов, язвой, ведущей к смерти, является любой нераскаянный и неисповеданный грех, без всякого их разделения на мелкие и крупные, смертные и не смертные, серьезные и незначительные. В подобной перспективе понимания церковной жизни становится очевидным, что в центре восточного богословия, в рамках его в высшей степени созидательной цивилизации, находится человек. Человек слабый, а никак не преступник, человек, жаждущий принять исцеление, а не наказание из рук Господа Человеколюбца, из рук Бога Любви.

Особенно интересно, что в восточном христианстве, даже при наличии идущей вразрез с общей традицией попытки систематизации грехов, ни в коем случае не говорилось о смертных грехах, но лишь о страстях и помыслах. В этой связи знаменательна фигура святого Иоанна Лествичника, считавшего себя последователем святого Григория Богослова, которого он в данном конкретном случае путает с папой Григорием. Иоанн Лествичник высказывается в пользу концепции семи грехов, которая кажется ему предпочтительней восьмичленной. По этому поводу он пишет: «Некоторые имеют обыкновение писать о тщеславии во особенной главе и отделять оное от гордости; посему и говорят они, что начальных и главных греховных помыслов восемь. Но Григорий Богослов и другие насчитывают их семь. С ними и я более согласен; ибо кто, победив тщеславие, может быть обладаем гордостию?».

Средство подчинения

Из всего сказанного очевидно, что несмотря на то, что Восток и Запад опирались на одни и те же традиции раннего христианства, они интерпретировали их совершенно различным способом. Не будет преувеличением сказать, что причина этих различий лежит в тех предпосылках, на основании которых каждая Церковь истолковывает общие истины прошлого. Итак, именно общественные, экономические, политические и культурные факторы создают то пространство, то лоно, в котором развивается богословие, и влияют на его развитие. Иными словами, развитие богословия происходит в пространстве и во времени, в русле истории, которая влияет на него и в свою очередь сама подвергается его влиянию.

Таким образом, нетрудно понять, что «правовая» и крайне моралистическая концепция спасения на Западе, в центре которой находится юридическое и формальное упорядочивание поведения человека, неминуемо привела к превращению мучительного поиска пастырского ограничения в жизни древней Церкви в средство подчинения, в средство контроля над свободой и совестью членов церковной общины. Напротив, на Востоке, где господствует целительный дух спасения во Христе, несмотря на все многочисленные влияния западной схоластики, даже систематизация грехов не приводила к их разделению на смертные и не смертные, прощаемые и не прощаемые, ибо, согласно Максиму Исповеднику, «немощь простительна, а не достойна наказания».

Церковь для человека

Итак, если Бог Справедливости в одном случае является через своих представителей как абсолютный защитник порядка и законности, Бог Любви в другом случае ждет, по словам старца Паисия, удобного момента, дабы с дерзновением привести в действие план спасения человека, подвизающегося с любочестием. Старец пишет, простым и вместе с тем исчерпывающим образом определяя мир воплощения Церкви благовестительной, Церкви Любви и Мира, Церкви, созданной для человека: «Бог не оставит человека, подвизающегося, насколько он может, с любочестием, не расположенного к бесчинствам и то побеждаемого, то побеждающего в борьбе своей. Кто хоть немного расположен к тому, чтобы не опечалить Бога, пойдет в рай «в галошах». Благой по Своей природе Бог с дерзновением «втолкнет» его в рай. Он дает ему намного больше, чем человек заслужил, Он устроит все так, чтобы взять его душу в тот час, когда он находится в покаянии. Человек может биться всю свою жизнь, но Бог не оставит его, заберет его в наиболее подходящее время. Господь милостив, Он всем нам желает спасения. Если бы спастись могли только немногие, то зачем было Христу принимать крестную смерть? Врата рая не узки, они широко открыты для всех, смиренно склоняющих голову, для тех, кого не распирает гордость. Только бы они покаялись, отдали Господу бремя своих грехов, и тогда они беспрепятственно войдут в эти врата».

.