Неонацизм и уловки его защитников

Слово «фашизм» сегодня звучит всё чаще, и оснований для этого достаточно. При этом на поле публичной полемики нет методологически чёткого подхода к явлению. Путаница вызвана множеством стереотипов вокруг темы фашизма. Людей зачастую и просто вводят в заблуждение.

Уже очевидно, что есть тенденция замалчивания ряда вопросов и тем, связанных с германским нацизмом. Скажем, в Европе обходится стороной тема негерманских истоков нацизма. Знаменитая книга Мануэля Саркисянца «Английские корни немецкого фашизма. От британской к австро-баварской расе господ» с огромным трудом преодолела заговор молчания. Как бы не замечаются работы историков, исследующих нацизм как общеевропейское, а не только германское явление эпохи модерна, и прямую его связь с общеевропейской практикой колониальных войн.

Для России же более характерна мистификация явления. Фашизм подают как «мировое зло», которое приходит по чьей-то субъективной злой воле и не имеет экономических предпосылок. Поверхностные публицисты любят рассуждать о растущей «атмосфере нетерпимости». Такие страшилки заканчиваются моралью о вреде гражданских конфликтов. Но реальный фашизм в подобных нравоучениях отсутствует.

На этом фоне наблюдается дроб­ление термина «фашизм». Внимание отдаётся описанию авторитарных практик, характерных для любой тирании – не только фашистской. А также приёмам пропаганды и политической демагогии, а ими тоже пользуется любой популист, не только «коричневой» окраски. Нередко при разговоре о Третьем рейхе на первый план выставляют его имперскую эстетику, например связанную с Олимпиадой 1936 года, которая проходила в Германии. А расовая теория, холокост и план «Ост» по колонизации восточных территорий уходят из поля зрения.

Зачастую просматривается отношение к нацизму как некоему условному понятию. Слово используется как стикер, которым можно пометить любое нежелательное явление или наградить им политического оппонента.

Параллельно с мистификацией, дроблением, условным толкованием понятия происходит оправдание и возрождение фашизма как явления. И если ещё не так давно оправдание было более скрытым и подспудным, то теперь процесс перешёл на галоп. События 2014 года на Украине это доказали. Сегодня мы видим, что впервые после 1945 года фашизм, по сути, легализован в сознании европейцев. И это есть историческое поражение современной модели миропорядка, апологеты которой декларируют толерантность.

Одним из самых распространённых был и остаётся миф о денацификации Германии и покаянии немецкой элиты. Но победа над Германией в 1945-м не означала, как оказалось, победы над фашизмом. Бывшие нацисты служили в бундесвере, заседали в парламенте, занимали высшие государственные посты. Теперь, когда Германия официально одобрила коричневый по своему существу переворот на Украине, мы понимаем некую абсурдность разговоров о денацификации. Надо открыто признать: правительство Ангелы Меркель в союзе с американскими политическими элитами проводит в международной политике курс на реставрацию нацизма в Восточной Европе и потому мало чем отличается от нацистского, хотя население самих Германии и США пока от этого не страдает.

На мой взгляд, любой разговор о фашизме и нацизме нужно начинать с двух исходных посылок.

Первая. Данная идеология основана на мифе исключительности, обосновании градации «человеческого материала». А это ценностное априори фашизма. Оно может иметь разные формы. Ошибочна и кощунственна точка зрения, которая оставляет в концептуальном поле фашизма только одну его разновидность – национал-расизм (он же – нацизм) вынося за скобки культур-расизм, социал-расизм, идею цивилизационного или религиозного превосходства.

Второе. Надо ясно понимать, что цель нацизма – захват территорий и ресурсов. Для оправдания этого создаются теории «превосходства», основанные, между прочим, на данных антропологии и положенные в основу так называемой евгеники. Это заставляет характеризовать фашизм как продукт эпохи модерна.

Между тем корни фашизма уходят в практику колониализма, что также связано со спецификой Нового времени. В политическом плане Адольф Гитлер не придумал ничего нового. Он лишь перенёс методы, которые до него белые колонизаторы применяли на окраинах мира, в центр Европы и применил к евреям, славянам и цыганам. Только после поражения гитлеровской Германии эта практика была формально осуждена. Хотя раньше, когда дело касалось бушменов, конголезцев или китайцев, европейцы вообще ни о чём подобном не задумывались. Мечтая о колониях «от Вислы до Волги», Германия надеялась сделать поляков и русских европейскими рабами. И что? Кто-то это сильно осуждал? Нет. В агрессивном походе Гитлера участвовало более 20 стран, в основном европейских.

О связи фашизма и социальной системы позднего капитализма свидетельствует не только научный анализ, но и текущая политика. Однако в силу идеологического родства фашизма и либерального капитализма либеральные СМИ редко критикуют фашизм по существу, с учётом его идеологической и социально-экономической базы. Они склонны представлять фашистов как социальных маргиналов, распоясавшуюся шпану и обращать внимание на внешние признаки и символику.

Иммануил Валлерстайн писал о существовании «классово-этнической низшей страты» в мировой системе разделения труда и о том, что этнический фактор маскирует подлинные истоки социального неравенства. Впрочем, о нациях-буржуа и нациях-пролетариях писали в ХХ веке и марксисты. Сам термин «классово-этническая» говорит о том, что классовое и национальное угнетение – две стороны одного процесса.

Встречающиеся утверждения, что рассуждения о «бремени белого человека» и культур-шовинизме якобы нельзя сравнивать с расовыми теориями, лицемерны. Не просто можно сравнивать, но и необходимо. С моральной точки зрения разница иллюзорна. Ведь узнику фильтрационного лагеря и жертве зачистки всё равно, ради чего их ликвидируют: во имя расовой чистоты или стандартов «передовой цивилизации».

Соблюдая интеллектуальную честность, необходимо признать, что нацизм и фашизм – это закономерное продолжение и поздняя форма колониального капитализма, поэтому у них не может быть правой альтернативы, только левая.

Такой ход мысли столь очевиден, что ни на Западе, ни в России он не опровергается, хотя всячески игнорируется. В академической среде – как правило, по идеологическим причинам, в обывательской – по психологическим. Во многом это связано с механизмом вытеснения нежелательных содержаний из коллективной памяти общества. Ведь фашизм – это особый, травматический опыт. Он изменил социальный характер западного человека («после Освенцима нельзя писать стихи»).

В 1940-е годы западный обыватель неожиданно увидел себя в зеркале. И мог бы сказать то, что говорили советские вожди накануне перестройки: «Мы не знаем общества, в котором живём». Вот только перестройка европейского сознания до сих пор не началась, несмотря на клятвенные заверения в «денацификации».

Западноевропейское общество больно, и, судя по отношению к украинским событиям, больно очень тяжело. А признать это ему сложно. Ведь осознание данного факта таит в себе экзистенциальную угрозу идентичности модерна. Потому и возникают мифы и искусственные концепции вроде доктрины двух тоталитаризмов.

Но нынешний мировой кризис вселяет в этом смысле определённые надежды. Слово «кризис» по-гречески означает «суд», и сейчас общество модерна подошло именно к этой исторической точке. Ему предстоит прозрение.