Не упустим ли «глубинку»?

Портал «Приходы» продолжает публикацию рассказа Андрея Рогозянского о том, как организована приходская жизнь вдалеке от городов и районных центров – в той самой, глубинной России, о проблемах деревенских храмов и их прихожан. Так есть ли будущее у «глубинки»?

Одна из форм организации приходов в глубинке – погост. Это стоящая вне населённых пунктов церковь с кладбищем при ней. Строительство погостов отражало реалии старой аграрной России – слабо централизованной, с широкой сетью небольших деревень, обеспечивавших обработку пахотных территорий. Храм в такой ситуации устраивался в середине округи, чтобы из разных концов к нему было примерно с одинаковым удобством добираться.

Метрика, то есть ведение записей о рождении, вступлении в брак, смерти, в дореволюционной России осуществлялась также приходами. У  церкви крестьяне могли собираться на общие мероприятия: праздники, ярмарки. Таким образом выглядела организация жизни «концов» волостей при отсутствии поблизости какого-нибудь крупного села.

Во многих местах погосты сохранились и действуют, хотя это и не столь удобно, если принимать во внимание изменившийся порядок жизни. Отдалённость, отсутствие дорог и людей поблизости превращают погосты в «медвежьи углы» даже посреди относительно населённых территорий с развитой инфраструктурой. Местные жители, тем не менее, держатся за данный порядок, умерших родственников везут хоронить «к своим», иногда в совершенную глушь и распутицу, новых кладбищ у населённых пунктов не отводится, старые кладбища на погостах содержатся с большим вниманием. Вместе с ними определённые общественные силы и средства направляются и на уход за церковью.

Обеспечить регулярное служение в храме на погосте – непростая задача. Священник, как правило, живёт здесь же, но прихожане, работники, клиросные вынуждены добираться, как могут. Мало в чем вера и преданность проявляются так ярко, как в готовности по плохим дорогам, преодолевая превратности погоды и физические немощи, собираться круглый год на богослужение. Чтобы истопить помещение и подготовиться, некоторым церковным работникам нужно приходить за 3-4 часа до начала. Зимой бывает особенно сложно из-за заносов и холода, из-за этого всенощное бдение и литургия служатся с утра, последовательно друг за другом.

Профессиональная шутка у клиросных: «Помер бы кто-нибудь, что ль?..»  (при похоронах трактором расчищают дорогу). Тем не менее, только самая крайняя невозможность и тяжелая болезнь могут заставить пропустить службу. Это и понятно: на приходе каждый человек на счету. Весь клирос включает иногда двух-трёх бабушек. Без певчих нет службы, впрочем, приходилось мне встречаться и с тем, что священник поет, носит свечу и разжигает кадило самостоятельно; на долю прихожан, как самое простое, оставляется чтение.

Примечательны отношения прихожан со священником. Принцип «все для себя обеспечиваем сами» накладывает отпечаток и на них. Если во вновь восстановленном храме «поп» – инициатор и виновник всего и на нем сходятся все линии ответственности, то на постоянно действующем приходе община является более постоянной категорией, а священник – преходящей. В самом деле, многие родились и прожили в этих местах несколько десятков лет. Они легко вспомнят имена пяти-семи священников, служивших в их храме. Сама церковь строилась руками их прапрадедов. До сих пор сохранились воспоминания о том времени: старожилы укажут карьер, откуда бралась лучшая глина, и остатки печей, в которых обжигался кирпич для постройки. Временами священника не было, и всю ответственность за храм, богослужебное имущество, молитву мирянским чином в его стенах принимала на себя община.

Некоторым из нынешних прихожан довелось отстаивать храм от закрытия в советское время. При Хрущеве по районам разъезжали комиссии, высматривавшие новые храмы-жертвы своей кампании ликвидации, и люд, не имевший возможности протестовать, шел на любые жертвы, чтобы умаслить, задобрить гонителей. Кололи скот, птицу, собирали деньги, накрывали застолья с питьем, иногда были готовы выплатить барщину лесом, работами – только бы не остаться без храма. Мне повелось знать тех, чьими силами это делалось и чьи жертвы не остались напрасны.

Таковы обоснования для невыдуманного, лишённого теоретизма «лаического», «мирянского» строя провинциальной церковности: настоятель и в будущем еще не один раз сменится, а приход, Божией милостью, останется существовать.

Самоорганизацией снимается и облегчается большая часть требований, которые в других условиях обычно предъявляются к священнослужителям. Православный народ любит хороших батюшек (слово «поп» в этих местах почти не звучит), уважает тех, кто старается и выполняет свое служение по совести, с тщанием. Но благочестие настоятеля не имеет критического значения. Священник необходим как наделённый исключительным правом совершать священнодействия. Необязательно искать в нем пример, считать человеком, стоящим на особом уровне духовного развития. Человеческие слабости, иногда весьма значительные, с терпением покрываются.

Неправильно будет давать идеализированную картину провинциальной приходской жизни. Если и было когда-либо традиционное общество на Руси, то теперь его нет. Не осталось почти и того образа русской глубинки, который привлекал писателей-деревенщиков, режиссёров фильмов про голубей, исследовался составами многочисленных некогда фольклорных и этнографических экспедиций. В переменах последних лет догорают остатки христианского воспитания, строя мышления, принципов. Источником большой радости были для меня встречи с исконными людьми – отдельными типами и характерами, по-народному простыми и целостными. Большинство же населения российской глубинки, увы, сбиты с толку, грубы, эгоистичны, распущены да притом и фрустрированы, будучи воспитываемы не Церковью, а газетами сомнительного содержания и телевизором. Возможно, для провинции влияние низкопробной продукции еще фатальней, нежели в центрах.

В толпе молящихся пожилого возраста часто бывают видны моложавые лица женщин с печатью отсутствия и потерянности. Это «абортницы», появляющиеся в церкви с тем, чтобы – дословно –  «взять молитву» (о жене, извергшей отроча). Города эмансипировались от данной подробности, а в глубинке по настоянию родных и знакомых горе-мамаша, погубившая своего ребёночка-кровиночку, неловко переминается около входа либо в притворе и под перекрестными взглядами присутствующих выслушивает непонятное для нее содержание церковнославянского чтения. Присутствуют ли при этом раскаяние, испрашивается ли прощение у Бога, решила ли она никогда больше не поступать подобным образом – вопросы излишни. В основном, стыд, ощущение площадного позора и прикосновения десятков чужих рук к чему-то глубоко сокровенному, личному.

Мужчины на приходах – явление редкое. Брутальность совсем подавляет и вытесняет у нас мягкий и добрый тип мужского характера. Если в городах самореализация порой прорастает различного рода лукавством, здесь таковая реализуется чаще всего через грубость. Любое отступление от самодовольного образа, бравады принимается за слабину. В прежних поколениях это также имело место, но у наиболее бесшабашных, разгульных. Действовали «тормоза» в отношении старшего поколения, общего мнения, церковных святынь – по крайней мере, суеверного толка. Нынешнее поколение лишено этого, оно твердо нацелено «брать от жизни все» из того небольшого набора всего, что имеется в провинции. Пожилые открыто сожительствуют с молодыми, иногда совсем с девчонками, сбившимися с пути. Мужики в храме во время похорон наглы и развязны. На храм не перекрестятся, входят, не снимая шапки, курят в притворе, выпуская дым, как могут, наружу, в дверной проем.

Настоящим бедствием сельских церквей стало воровство. Один известный мне храм на отшибе за десять-двенадцать лет ограбили не менее пяти раз. Дело доходит до того, что настоятели выставляют в окна таблички с увещанием к грабителям не тратить время, ибо из ценного имущества и икон внутри давно ничего не осталось.

Очевидно, в сравнении с другими общественными группами, мужской слой в провинции на сегодня является в наибольшей степени упущенным для Русской Православной Церкви.  Не существует не только удачных примеров, но даже и постановки вопроса о миссии в среде простых мужиков-работяг из народа. Хотя еще совсем недавно, до 1970-1980-х годов тип церковного мужчины наличествовал. Мужчины прислуживали в алтарях, носили иконы на крестные ходы, исполняли обязанности звонарей, старост. Оказавшись в одном из храмов, я тотчас был откомандирован на колокольню – принимать и приводить в порядок тамошнее маленькое хозяйство в три колокольца, звонившие вразнобой. За пару лет до того умер звонарь, совсем старенький, который простоял на своём посту лет сорок или пятьдесят, с послевоенного времени. На приходе его вспоминали добрым словом и горевали, что храм перед службой «не подает голоса». Мое появление как нового человека в округе не вызвало удивления после того, как сарафанное радио оповестило: «Псаломшшик приехамши».

Так нужна ли России глубинка, а нашей Церкви – сельские приходы в отдаленных местах? Нужны. Даже если согласиться с тем мнением, согласно которому цивилизация на своих путях навсегда отвернулась от деревень в сторону городов, страна не способна нормально существовать, будучи испещрена десятками черных дыр – брошенных, оставленных на произвол судьбы мест. Погибающая провинция является реактором неблагополучия, как Зона из «Сталкера». Отношение к ней – тот же маркер нравственного чувства, что и отношение к больным, старикам, инвалидам. Из одинаковых социал-дарвинистских обоснований исходят требования очищения общества от «некачественного человеческого материала» и освобождения его от обузы в виде затрат на «бесперспективные, не выдерживающие конкуренции территории».

За последние годы приобрела популярность тематика общественного милосердия. Добровольцы отправляются в детские дома, интернаты для престарелых, к бездомным. Журналисты строчат репортажи со «дна» и продвигают идею общественного попечения над проблемными группами. В церковной среде также заметно движение в пользу целостной ответственности. До отдаленных национальных окраин добираются современные миссионеры. Думается, глубинка, откуда многие родом и которая значительно ближе, нуждается  в своей программе церковной поддержки. Восемь-десять часов поездом от Москвы – и вы попадаете в совсем другое измерение современности, где самое небольшое пожертвование становится радостью и всякая пара рук дорога.

Город уже на протяжении целого века питается от деревни, перетягивает к себе ее лучшие силы. Отток священства, монашества, причта в крупные города продолжается. А меж тем многие сельские общины еще живы. Многие алтари заждались молитвы и Жертвы, но остаются в скорбной тишине и бездействии. Упусти мы совсем немного времени – и годы демократии и рынка довершат черное дело, которого не успела сделать советская власть. Глубинка, отвыкнув от храма, утеряет церковность, и мы станем виновниками, пособниками в таком ее одичании.

Если бы Москва и Московская область, где служат до трех тысяч священников, смогли направлять одного из десяти в распоряжение отдалённых благочиний на месячный срок, это бы означало значительное изменение положения. До двухсот наиболее остро нуждающихся сиротствующих приходов в регионах страны «вахтовым методом» могли бы открыться и действовать вновь! «Десанты» в виде помощников, которые пока представлены немногочисленными движениями летнего активного отдыха, наподобие «Реставроса», могли бы предприниматься в течение всего года и иметь своей целью обучение, по крайней мере, по сокращённой программе, местных регентов, певчих, псаломщиков, пономарей, служек.

Уверен, что любовь к глубинке, расширение интереса к ней, шло бы много на пользу православным горожанам и православной жизни крупных центров.  Ибо нельзя жить, под собою не чуя страны. Нельзя не ценить полного разнообразия церковных явлений. Как говорит апостол Павел: «Я должен и мудрецам, и невеждам» (см. Рим. 1:14). Вера народа, вера простецов всегда была одной из несущих опор Русской Церкви. С помощью Божией она может и должна быть сохранена.