О соборности подлинной и мнимой

Фото: holycouncil.org

Обстоятельства созыва и результаты прошедшего на Крите в июне сего года «Святого и Великого Собора», — претендующего на всеправославный статус, но по факту оказавшегося совещанием делегаций 10 из 15 Поместных Православных Церквей, — вполне ожидаемо выдвинули на повестку дня задачу защиты традиционной православной экклезиологии, поскольку на наших глазах осуществляется радикальная реформа в области церковного устройства.

Из истории планов нового Вселенского Собора

Идея проведения нового Вселенского Собора стала активно развиваться в православном мире во второй половине XIX – начале XX века. Многие видные церковные деятели как за рубежом, так и в России были воодушевлены этим проектом. Им казалось, что проведение такого Собора внесет струю свежего воздуха в жизнь Православной Церкви, поможет преодолеть накопившиеся проблемы, наметит новые перспективы. Однако вскоре стало понятно, что реализация такого проекта вызывает множество непростых теоретических вопросов, связанных с тем, каким образом возможно — да и возможно ли вообще — воссоздать институт Вселенского Собора в новой исторической ситуации.

Неясно было и то, что может послужить подобающей причиной для созыва Собора всей Православной Церкви. Например, первоначальный повод — урегулирование греко-болгарского церковного вопроса — не был сочтен в Русской Церкви достаточным для его решения на уровне Вселенского Собора. Следующие по времени попытки были вызваны стремлением к проведению разнообразных церковных реформ и сближению с англиканским сообществом, вплоть до полного восстановления с ним евхаристического общения, что также ставило под сомнение успех возможного Собора, решения которого едва ли были бы приняты всей церковной полнотой. Сокрушительный провал первого Всеправославного совещания в 1923 году и отторжение обновленческих реформ в Русской Церкви со стороны отдельных Поместных Церквей быстро отрезвили церковных реформаторов, побудив их воздержаться от поспешных действий и добиваться для осуществления намеченных преобразований созыва общепризнанного и правомочного церковного собора.

Пришлось вновь возвращаться к теоретическим вопросам. Но вместо того чтобы серьезно обсуждать эти вопросы, было предложено сразу же договориться о формате собора, а затем вести подготовку в русле принятых договоренностей. Важно понимать, что до сих самых пор организация Всеправославного Собора ведется на основании добровольного согласия Поместных Церквей, а не на основании каких-либо общепринятых канонических норм. Ведется она и на фоне существенных расхождений по ключевым экклезиологическим вопросам между отдельными поместными Церквами, а потому согласованная на Всеправославных совещаниях модель Собора оказалась изначально шаткой и оспариваемой, что и продемонстрировали те оживленные дискуссии, которые предшествовали проведению Собора на Крите.

Вместе с тем греческая сторона уже давно сформулировала главную цель Всеправославного Собора: изначально такой Собор мыслился как важный элемент экклезиологической реформы. 6 июня 1930 года афинская газета «Патрис» сообщала в статье «Единый фронт Православия» о значении проходившего в том году предсоборного совещания:

«Бесспорно, Христова Церковь едина и вечна, но ее деятельность в мире обязана следовать за теми всеобщими изменениями, вместе с которыми эволюционирует человечество. И пока Православие господствовало в необъятной России, а православное духовенство батрачило на благо царской династии, организовать взаимодействие всех православных автокефальных Церквей под духовным водительством Вселенского Патриархата, этой духовной вершины всего Православия, было нелегко. Но теперь, когда антихрист, о котором говорит христианское предание, этот истребитель религии, вторгся на территорию бывшей Российской империи… Православие должно заново организовать свою христоименитую полноту и восстановить свою духовную силу ради своих духовных чад, которым грозит нападение волков. В прошлом автокефальные православные Церкви, истощенные рабским служением покорившему их, не могли достичь соглашения, составить общее положение и выстроить совместную работу и взаимопомощь. Но, к счастью, этот период подошел к концу, и большинство православных Церквей находятся в абсолютной свободе для совместных действий»^[1].

Таким образом, еще в 1930 году открыто проговаривалось, что цель Всеправославного Собора — ни много ни мало «заново организовать христоименитую полноту… под духовным водительством Вселенского Патриархата». О том, что эта цель не изменилась за прошедшие годы, свидетельствуют слова нынешнего Константинопольского патриарха Варфоломея на открытии Критского «Великого Собора»:

«Созыв настоящего Собора диктуется необходимостью урегулирования в том числе и внутренних вопросов Православной Церкви. Они возникали главным образом из-за системы канонического устроения нашей Церкви, состоящей из Автокефальных Церквей, каждая из которых считает себя в своих пределах свободной регулировать внутренние вопросы, принимая собственные решения, что иногда усложняет свидетельство Церкви в современном мире «едиными усты и единым сердцем» и порождает недоразумения и трения, которые омрачают образ этого единства… Однако хотя и таковое устроение является каноничным и экклезиологически правильным, опасность превращения её в некий вид «федерации Церквей», каждая из которых продвигает свои интересы и стремления, не всегда чисто церковные по своей сущности, диктует необходимость применения соборности»^[2].

Всеправославный Собор мыслится его идеологами как орудие для слома сложившейся системы устроения Православной Церкви и формирования нового церковного устройства

Как видим, Всеправославный Собор и теперь мыслится его идеологами как орудие для слома сложившейся системы «каноничного и экклезиологически правильного» устроения Православной Церкви и формирования нового церковного устройства на основе некоего невнятно выраженного «применения соборности».

Cформулированная сто лет назад программа все эти годы с завидным упорством методично и поэтапно проводится в жизнь. Вот, например, что писала в 1920 году газета «Церковная истина», официальный орган Константинопольского патриархата:

«После того, как будет принято, что Вселенский Патриарх, как Предстоятель федерации православных Церквей, станет высшей административной главой Православия, необходимо будет учредить в Константинополе высший церковный совет, составляемый из представителей всех Православных Церквей, патриарших и национальных. Этот федеративный совет под председательством Вселенского Патриарха будет осуществлять надзор над всем Православием, заниматься общими вопросами и будет служить видимым центром всех федеративных православных Церквей»^[3].

«Соборность» как инструмент «вселенских» претензий Константинополя

Фото: holycouncil.org

Именно таким Всеправославный Собор мыслился изначально — как постоянно действующий «высший церковный совет» при Константинопольском патриархе, который «будет осуществлять надзор над всем Православием».

Регламент «Святого и Великого Собора» составлен так, что Константинопольский патриарх наделен в нем совершенно необоснованными правами

Все эти годы Константинопольский патриархат рассматривал институт Всеправославного Собора еще и как способ утверждения своего безоговорочного первенства. Один из идеологов Собора, митрополит Иоанн (Зизиулас), выразил эту программу в виде предельно краткой формулы: «Где Собор, там первенство, а где первенство, там и Собор»^[4]. Поскольку Константинопольский патриархат претендует на вселенское первенство, то ему нужен и соответствующий Вселенский Собор, без которого его первенство не будет иметь необходимого выражения. Именно эту цель, а не процедурную целесообразность или соответствие историческим реалиям, преследует Регламент «Святого и Великого Собора», составленный так, что Константинопольский патриарх наделен в нем совершенно необоснованными правами^[5]. Нужно понимать, что, под прикрытием аргументации об общецерковной пользе, Всеправославный Собор задуман и реализуется в качестве инструмента борьбы за власть в Православной Церкви.

Реализовать эту программу на Крите не удалось — и едва ли удастся в будущем. Полнота Православия никогда не допустит узурпации власти в Церкви. Однако задача текущего момента заключается в том, чтобы вывести благое соборное начинание на пути строгого соответствия церковной традиции и правде Православия. А то, что идеологи «Святого и Великого Собора» вдохновляются чуждыми учениями, можно с легкостью усмотреть как в принятых на Крите документах, так и в отдельных выступлениях его участников.

Первое, что обращает на себя внимание в соборных документах, это необоснованное сближение понятий «соборности» (кафоличности) и «синодальности». Идея Собора как института коллегиального решения общецерковных вопросов восходит к святым апостолам (Деян. 15) и, несомненно, авторитетна. Однако принцип «синодальности» никогда не являлся частью догматического учения о Церкви. В Символе веры говорится о единстве, святости, апостольстве и соборности (кафоличности) Церкви, но не о ее «синодальности».

Греческое выражение «καθολικὴ ἐκκλησία» («кафолическая Церковь») многогранно и сложно для перевода (не случайно латинская традиция удовлетворилась простой его транскрипцией). Термин «кафолический», восходящий к словосочетанию «καθ’ ὅλου» («в целом», «вообще»), указывает на целостность описываемого им предмета, его всеобщность. В контексте IV века, когда данный термин входит в экклезиологическую традицию, идея кафоличности противопоставлялась прежде всего всякого рода расколам и ересям. Именно отсюда берет свое начало западная традиция именования ортодоксальной и единой Церкви как «кафолической» («католической»). Одним из проявлений «всеобщности» явился принцип организационного единства, о котором напоминают восточные титулы Предстоятелей Поместных Церквей — «католикосов», а также греческий термин для обозначения кафедрального храма — «καθολικὸς ναός» (кафоликон, откуда русское «соборная церковь», «собор»). Вошедшее в славянский перевод Символа веры выражение «соборная Церковь» (изначально — «съборная») акцентирует внимание именно на целокупности, единстве Церкви, собранной из многочисленных общин, связанных единством веры и таинств и составляющих единое мистическое Тело Христово.

Соборность зиждется на реальном евхаристическом и догматическом единстве Православной Церкви и вовсе не требует формальной «манифестации»

Соборность (кафоличность) зиждется на реальном евхаристическом и догматическом единстве Православной Церкви и вовсе не требует формальной «манифестации» через какие-то дополнительные процедуры или институты. Что же касается соборов, то в сложившейся за два тысячелетия канонической традиции они оформились в один из важнейших институтов церковного управления, но — подчеркнем — исключительно на поместном уровне! Соборы созываются и проводятся под председательством первенствующих епископов (патриархов, митрополитов, архиепископов) и с участием прочих епископов той или иной области (провинции, страны, народа). Именно наличие общего собора епископов во главе с первым епископом является главным формирующим признаком Поместной Церкви.

Таким образом, слова «собор» (σύνοδος) и «соборность» (καθολικότης) — понятия совершенно разные по содержанию и значению. Однако в критских документах констатируется фактическое тождество двух этих понятий. На деле мы являемся свидетелями попытки продвижения в церковное сознание новаторского постулата о том, что соборность Православной Церкви может быть актуализирована не иначе, как через формальный институт — Собор: «Православная Церковь, — говорится в «Послании Святого и Великого Собора», — выражает свое единство и соборность в Соборе. Соборность определяет организацию, принятие решения и выбор своего пути» (п. 1). В «Окружном послании» критского форума заявлено, что «Православная Церковь, в единстве и соборности её, есть Церковь Соборов» (п. 3).

Экклезиологические новшества: «синодальность» как замена кафоличности

Выступление Константинопольского патриарха Варфоломея на открытии Критского собора. Фото: holycouncil.org

В своем выступлении на открытии Собора патриарх Варфоломей заявил: «Соборность (синодальность, συνοδικότης) пронизывает собою все фундаментальные аспекты жизни Церкви, от местного до вселенского ее проявления… Древняя Церковь учредила институт соборности (синодальности) в качестве верховного и последнего судьи своей жизни, не только в чрезвычайных обстоятельствах споров и конфликтов, но и когда речь идет о способе управления ею на постоянной основе». Исходя из этого, патриарх Варфоломей развивает мысль, что и на «вселенском уровне» в Церкви тоже должен существовать собор, который в качестве «верховной и последней» инстанции призван управлять Церковью «на постоянной основе».

Такой постоянный Вселенский собор должен не просто стать «верховной инстанцией в плане жизни и веры членов Церкви», но и «являться связующим звеном в общении Поместных Церквей… на всемирном уровне». Без такого собора в Церкви якобы не будет подлинного единства. Констатируя, что «единство… является трисоставным: единство в Таинствах, в вере и в каноническом устроении Церкви», патриарх Варфоломей объявил, что «единство Церкви не заканчивается на поместном или региональном уровнях. Церковь есть единое тело во всем мире, объединённое в одной вере, в одной Божественной Евхаристии и таинственной жизни, и потому нуждается в соборности (синодальности) и на вселенском уровне». В первом тысячелетии «единство всех Поместных Церквей» на этом уровне «обеспечивали» Вселенские Соборы. А в нынешнее время эту задачу призван выполнять «Святой и Великий Собор».

Очевидно, что подобное богословие явным образом извращает традиционное понимание церковного единства и значение соборного института в жизни Церкви.

Единство Церкви всегда мыслилось как единство духовное. Вот что говорится о единстве Церкви в Православном катехизисе: «Церковь едина потому, что она есть одно духовное тело, имеет одного Главу — Христа и одушевляется одним Духом Божиим»^[6]. «Церковь едина, однако есть многие Церкви отдельные и самостоятельные… Это частные Церкви, или части Единой Вселенской Церкви. Самостоятельность видимого их устройства не препятствует им духовно быть великими членами единого тела Церкви Вселенской, иметь Единого Главу — Христа и единый дух веры и благодати. Единство это выражается видимо, одинаковым исповеданием веры и общением в молитвах и Таинствах»^[7]. Известный публицист Александр Стурдза писал, защищая православную экклезиологию от упреков папистов: «Единство Церкви — всецело духовно и не определяется ни местом, ни временем. Вот почему апостол Павел призывает нас “сохранять единство духа в союзе мира, составляя одно тело и один дух” по единству призвания и упования, помня, что “один Бог, одна вера и одно крещение”»^[8]. Попытки подменить невыразимое духовное единство какими-то формальными механизмами, отдельными личностями или институтами — давний соблазн: сперва ему поддался римский католицизм, а теперь им искушается и православное сознание.

Говорить, что без постоянного всеобщего Собора Церковь не имеет полноценного единства, значит открыто признавать, что такого единства не существовало никогда

Говорить, что без постоянного всеобщего Собора Церковь не имеет полноценного единства, значит открыто признавать, что такого единства не существовало никогда: ведь древние Вселенские Соборы не были регулярным институтом, а значит, и не могли «обеспечивать единство» на постоянной основе. И вот только сейчас Константинопольский патриарх призывает, наконец, явить подлинное единство Церкви, которого, оказывается, были лишены наши святые отцы и учители.

Патриарх Варфоломей утверждает, что Соборы должны мыслиться «в качестве верховного и последнего судьи», «верховного авторитета в Церкви», «верховной инстанции в плане жизни и веры членов Церкви». Их решения, «как богодухновенные, носящие печать Духа Святого», должны быть «обязательными для всех членов Церкви», так что «те, кто отказывается их принять… остаются вне Церкви». Однако эти идеи явно преувеличивают роль соборного института в Церкви.

Уместно здесь вспомнить предостережения мч. Михаила Новоселова:

«Церковь Христова является по сущности своей союзом взаимной любви, и непогрешимость… принадлежит одному только союзу взаимной любви. И это прямо значит, что познание истины отнимается у всякого, который себя из этого союза исключает, т. е. ставит себя выше его, навязывая свое мнение, на основании собственного своего авторитета, всем другим. Познание истины отнимается у всякого, который совершает такое святотатство. Если его совершает одно отдельное лицо, тогда познание истины отнимается у этого лица, и если его совершает собрание лиц, тогда познание истины отнимается у этого собрания, каким бы титулом себя собрание это ни украшало, хотя бы и титулом Вселенского Собора. Потому что истинный Вселенский Собор — это такое собрание, которое свидетельствует о вере не от себя, а от Церкви… И не Собор важен, а важна соборность»^[9].

Сама мысль о том, что какой бы то ни было собор правомочен выступать в качестве конечной инстанции и что именно созыв собора является способом выявления истины, решительным образом противоречит церковному опыту, согласно которому поиск истины и познание воли Божией всегда понимались как тяжелейший духовный подвиг, а не как выполнение каких-то простых формальных процедур. Соборное суждение всегда мыслилось лишь как один из способов свидетельства истины, который сам по себе еще нуждается в рецепции церковным сознанием, а вовсе не как непререкаемая истина в последней инстанции.

Регулярный Всеправославный Собор — разрушение принципа автокефалии

Фото: holycouncil.org

Неслыханным новшеством является и сама идея постоянно действующего Всеправославного Собора. Краеугольным камнем всей православной экклезиологии является учение о равенстве святых апостолов, получивших от Господа Иисуса Христа равные полномочия. На этом принципе основана и каноническая норма равного достоинства и суверенитета автокефальных Поместных Церквей. Их соборы всегда мыслились как высшие и самодостаточные судебные и административные инстанции. Церковь веками вырабатывала защитные механизмы, препятствующие вторжению одних Церквей во внутренние дела других. Безусловно, в каноническом праве существует принцип апелляции к «большему собору», но и такой собор все равно мыслится в рамках Поместной Церкви.

И вот, на фоне такой многовековой канонической традиции, в 2016 году на Крите принимается эпохальное решение: «учредить Святой и Великий Собор в качестве регулярно действующего Института» (Послание Святого и Великого Собора Православной Церкви, п. 1).

Хотя церковно-правовой статус подобного Собора остается не прописанным ни в каких уставных документах (а сохранение подобной неопределенности явно на руку церковным реформаторам), совершенно очевидно, что он понимается именно как постоянно действующий надцерковный орган при Константинопольском патриархе. Пока Всеправославный Собор можно еще было понимать как расширенное всеправославное совещание, неправомочное на принятие общеобязательных решений, институт этого Собора не порождал особых тревог, но напротив, вызывал даже симпатии и определенные надежды. Но когда его начинают открыто позиционировать в качестве регулярного Собора всей Церкви и под эти декларации подводят спорную каноническую и даже догматическую базу — все это становится вызовом православной традиции, поскольку принятие идеи постоянного Вселенского Собора будет означать нарушение всей системы канонического права и радикальный пересмотр православного учения о Церкви.

Следующая спорная составляющая критской экклезиологии — утверждение необходимости всемирного уровня церковного управления со своими формальными соборами и предстоятелем

Следующая спорная составляющая критской экклезиологии — утверждение необходимости всемирного («вселенского», οἰκουμενικό) уровня церковного управления, который мыслится как действующее измерение церковной структуры, со своими формальными институтами — соборами и предстоятелем. С этой целью активно эксплуатируется — а по сути, превратно перетолковывается — титул Предстоятеля Константинопольской Церкви, который с VI века именуется «вселенским патриархом». Этот почетный эпитет указывал на особое место в церковной иерархии архиепископа кафедры Нового Рима — столицы Римской (Ромейской, Византийской) империи. Заметим, что «вселенскими патриархами» могли титуловаться предстоятели всех пяти главных престолов Империи. И хотя закрепился данный титул за одним Константинопольским архиепископом, его носитель никогда не мыслился в Православной Церкви как «патриарх всей вселенной». Для сравнения уместно вспомнить, что титул Александрийского патриарха «Судия вселенной» никогда не понимался и теперь не понимается в том смысле, что вся вселенная обязана обращаться к Александрийскому патриарху в спорных вопросах, рассчитывая именно от него получить непогрешимое решение последней инстанции. Но положение изменилось, и в нынешнем настойчивом именовании Константинопольского патриарха не иначе как «Вселенским» прослеживается четкая экклезиологическая программа.

Слово «вселенная» (οἰκουμένη) вообще часто встречается в текстах, принятых на Крите. Например, в «Послании Святого и Великого Собора» сказано, что Церковь «несет дары Божии всей вселенной», что, «участвуя в Божественной Евхаристии», мы «молимся о вселенной», что «Святой и Великий Собор открыл новые горизонты в современной многообразной вселенной». Здесь же говорится и о «вселенском уровне» в Церкви (п. 11). И именно в этой «многообразной вселенной» и на «вселенском уровне» церковной организации Критский собор провозглашает существование «Вселенского патриарха», который созывает Вселенские Соборы и председательствует на них, в то время как остальные «Блаженнейшие предстоятели» лишь дают свое «единомысленное согласие» (ὁμόφρονη γνώμη) решению «Его Божественного Всесвятейшества». Все эти претензии явным образом повторяют печальный путь западного папизма.

На пути к подлинной соборности

Идеологи Критского «Собора» навязывают Церкви неслыханные канонические новшества, за которыми стоит измененная догматика

Прикрываясь рассуждениями о церковном единстве, идеологи Критского «Собора» ведут к катастрофе и расколу. На словах осуждая экклезиологические ереси и заботясь о чистоте Православия, на деле они навязывают Церкви неслыханные канонические новшества, за которыми стоит измененная догматика. Самим фактом проведения «Святого и Великого Собора», несмотря на отсутствие сразу нескольких Поместных Церквей, Православие поставлено перед опасным вызовом. Каков будет выход из сложившегося кризиса, трудно предугадать. Ясно одно: согласиться с проектом «Святого и Великого Собора» в нынешнем виде и принять его документы — значит пойти по пути деформации традиционной экклезиологии, что, несомненно, будет иметь самые серьезные последствия для церковного единства.

Однако и отказываться от идеи укрепления единства православного мира — в том числе и при помощи всеправославных институтов — тоже едва ли благоразумно. Необходимо лишь вернуть эту идею в русло отеческой традиции, дабы новый по форме, но традиционный по своим каноническим принципам общеправославный институт не вызывал пререкания и разделения.

Прежде всего, нужно отбросить идею постоянного Вселенского Собора как всемирного органа, стоящего над Поместными Церквами. Следует решительно пресечь попытки Константинопольского или любого другого престола утвердить вселенское первенство путем приобретения каких-то особых прав и компетенций.

Возможным выходом представляется неоднократно высказывавшаяся в последние десятилетия идея создания Всеправославного Синода. Такой постоянный координирующий и совещательный орган мог бы вырабатывать общие решения, которые впоследствии проводились бы в жизнь или корректировались через существующие высшие церковные институты — соборы Поместных Церквей. Такая схема, вполне соответствуя каноническим принципам церковного устроения, не будет стеснять свободы автокефальных Церквей. Работу подобного Синода целесообразно организовать на основе принципов, выработанных и опробованных в международных организациях, а не на основе каких-то псевдобогословских измышлений о вселенском первенстве и особых правах какой-то одной кафедры. Защищенный от доминирования отдельных участников, полностью уважающий статус и достоинство всех без исключения Поместных Церквей — независимо от их размеров или исторических заслуг, — только такой соборный институт сможет стать устойчивым и работоспособным органом межправославного взаимодействия.