Церковный доход

23 тыс. из 37 тыс. церковных приходов получали к началу XX века денежные средства от государства. И хотя этих средств катастрофически не хватало, появление твердых зарплат у церковнослужителей сильно облегчило им жизнь. Ведь в течение предшествующих 200 лет сельские священники должны были либо пахать землю вместе с крестьянами, либо выпрашивать деньги у помещиков, либо вести сложные и унизительные переговоры с общиной. Постоянные поиски средств, чтобы прокормить семью, с выполнением священнических обязанностей сочетались плохо.

В ожидании зарплаты

Говорить о сельском духовенстве, не касаясь финансов, просто невозможно. Открыв любые мемуары, сразу натыкаешься на описания, связанные с деньгами. При этом жалобы священников на страшную нищету чередуются с жалобами прихожан на жадность клириков. Причины этих жалоб и взаимного недовольства в том, что в России отсутствовал нормально работающий механизм обеспечения церковнослужителей. Традиции, когда прихожане отдают в пользу церкви десятину, то есть 10% доходов, здесь никогда не было. Если кто и платил десятину, так это князь (на десятину князя Владимира была, как известно, построена Десятинная церковь в Киеве). В течение долгого времени основой финансового благополучия церкви были принадлежащие ей земли. Они жертвовались на помин души, приобретались в результате так называемой монастырской колонизации, когда рядом с отшельником, ушедшим подальше от людей, появлялся монастырь, которому в конце концов и отходили окрестные территории. В монастырских владениях подати были сравнительно небольшими (так что их можно рассматривать как аналог современных офшорных зон), поэтому крестьяне стремились перебраться туда с государственных и частных земель. В результате переселений к середине XVII века во владении у церкви было 118 тыс. дворов, а по свидетельствам иностранных наблюдателей — треть всех сельскохозяйственных угодий страны. Подати, которые платили крестьяне, жившие на церковных землях, были финансовой основой существования церковной организации. Правда, до приходских священников доходила лишь незначительная часть этих средств.

С церковным землевладением покончила, как известно, Екатерина II, которая своим знаменитым манифестом 1764 года перевела все церковные земли в собственность государства. Считалось, что после этого финансирование церковной организации станет обязанностью государства. Однако прокормить священнослужителей государству явно не удавалось. Государственные деньги доходили до городов и монастырей, но не до сельских приходов.

Первый проект решения финансовых проблем сельских батюшек родился в 1808 году. Предполагалось разбить все церковные должности на пять классов и в соответствии с этими классами составить твердую зарплатную сетку в пределах от 300 до 1000 руб. в год. Сейчас уже не имеет значения, была ли эта сумма большой или маленькой, поскольку начало выплат планировалось на 1815 год, но в 1812-м началась война, а после нее об этом проекте забыли. К идее подобной реформы вернулись при Николае I. Согласно утвержденному плану, зарплата священников должна была зависеть от количества прихожан (подобно тому, как сейчас зарплата учителей оказалась связанной с количеством учеников). В зависимости от численности прихожан приходы были разделены на семь категорий, и священникам назначена фиксированная зарплата. Эта реформа вызвала огромное недовольство, поскольку большие священнические семьи не могли прожить на выплачиваемые государством суммы, а условием получения зарплаты был отказ брать с прихожан деньги за требы. Но это условие священники изо всех сил старались обходить.

"Приход со взятием..."

После реформы, проведенной при Николае I, служителям церкви стали платить зарплату, но запретили брать деньги за исполнение треб Фото: DIOMEDIA

В XVIII веке духовенство было особым сословием, имевшим ряд привилегий,— например, оно освобождалось от военной службы. Оставаясь сравнительно немногочисленным по отношению к крестьянам, это сословие быстро приобрело характер замкнутой корпорации. Должность приходского священника передавалась от отца к сыну, а если у священника были только дочери, его преемником становился муж одной их дочерей. Приходы, где священническое место можно было получить таким образом, полуофициально назывались "приходами со взятием". Кандидат должен был взять в жены дочь покойного священнослужителя. При этом он обещал пожизненно содержать тещу, а сестер жены — до того, как они выйдут замуж.

Теоретически занятие священнической должности связывалось с образовательным цензом. Условием рукоположения было окончание соответствующего учебного заведения. При этом семинария оставалась школой сословной, куда принимали исключительно выходцев из поповских семей. Власти довольно тщательно следили за тем, чтобы не допускать на священнические должности лиц без специального образования. Так, в Московской епархии еще в екатерининские времена в священники рукополагали "богословов", то есть окончивших последний, "богословский" класс семинарии, а в дьяконы — "философов", выпускников предпоследнего, "философского". Кстати сказать, именно "философом" был гоголевский Хома Брут, не выдержавший встречи с Вием.

Крестьяне видели в священниках бар, дворяне — мужиков, но священнослужители не были похожи ни на тех, ни на других. Это бросалось в глаза даже внешне. В отличие от дворян они носили бороду, а в отличие от крестьян одевались по-городскому и ходили в шляпах (при невнимательном взгляде на старые фото священника "в штатском" легко спутать с раввином). С этой субкультурой связан прекрасно узнаваемый "поповский" юмор, на котором построены многие рассказы Николая Лескова. Вспомним хотя бы байку про то, как дьякона уговорили назвать щенка Каквасом, чтобы, когда приедет архиерей и спросит, как зовут собачку, ответить: "Каквас, владыко!" Многие семинарские шутки до такой степени вошли в русский язык, что про их происхождение уже давно забыто. Например, слово "куролесить" восходит к греческому выражению "Кюре елейсон", то есть "Господи, помилуй!". Была еще загадка: "Идут лесом, поют куролесум, несут деревянный пирог с мясом". Отгадка — похороны.

"Напоить попа и начать палить ему бороду..."

Занимающегося сельскохозяйственным трудом священника было невозможно отличить от обычного крестьянина. Фото: DIOMEDIA

Сельский священник зависел от прихожан куда больше, чем прихожане от него. Крохотного государственного жалованья не хватало, чтобы прокормить семью (как правило, большую). Да и это жалованье получали далеко не все. По закону клиру выделялась земля, которую можно было обрабатывать самостоятельно, а можно было сдавать в аренду. Оба варианта имели куда больше недостатков, чем достоинств. В первом случае жизнь священника оказывалась жизнью крестьянина, который в свободное время совершает богослужение и требы. Об этом еще в петровские времена писал экономист Иван Посошков: "У нас в Руси сельские попы питаются своею работою и ничем они от пахотных мужиков неотменны. Мужик за соху — и поп за соху, мужик за косу — и поп за косу, а церковь святая и духовная паства остается в стороне. И от такого их земледелия многие христиане помирают, не только не сподобившися приятия тела Христова, но и покаяния лишаются и умирают яко скот".

Второй вариант не решал всех финансовых проблем (сдача в аренду небольшого участка давала мизерную сумму), и священник становился полностью зависимым от своих прихожан. Предстояло выстраивать непростые хозяйственные отношения с крестьянами или же с помещиком. И трудно сказать, какая из этих двух задач была проще.

В священнических мемуарах имеется немало рассказов про то, как молодой батюшка с женой приезжает в село, где ему объясняют, что он должен проставиться и угостить наиболее состоятельных жителей. Угощая дорогого гостя и подливая ему, священник выясняет, чем тот сможет помочь приходу. На таких переговорах обсуждалось, сколько зерна, овощей, масла, яиц будет выделять священнику сельская община. Для идеалистически настроенных молодых людей, видевших в своей деятельности служение, а не средство заработка, такие переговоры были мучительны.

Еще одним вариантом была организация спонсорской помощи со стороны помещиков, что предполагало еще большие унижения. Особого уважения к священникам помещики не испытывали. Это была старая традиция, восходящая к временам крепостного права, когда помещик был всесилен и плохо понимал, чем священник отличается от лакея и прочего обслуживающего персонала. Вот одна из историй, рассказанных в мемуарах. Помещик требует, чтобы священник шел служить литургию поздно вечером. Клирики собираются в храме, посылают на колокольню дозорного, чтобы встретить помещика колокольным звоном и начать богослужение в тот момент, когда он переступит порог. Я уж не говорю о личных издевательствах. Как писал один мемуарист, "напоить попа и начать палить ему бороду, а потом дать ему за это 10 рублей было самым излюбленным делом". При этом отказаться от участия во всех этих безобразиях священник не мог, поскольку в материальном плане он целиком зависел от барина. К тому же у помещиков были огромные возможности влиять на назначение и увольнение священников. Жалоба помещика сулила как минимум нагоняй от архиерея, а как максимум — запрещение в священнослужении.

Прокормить большую семью сельскому батюшке было непросто. Фото: МАММ / МДФ

И с государством сельского батюшку связывали весьма странные отношения. Не обеспечивая священника материально, государство тем не менее видело в нем своего агента, в обязанности которого входила, например, запись актов гражданского состояния — регистрация смертей, рождений, бракосочетаний. К тому же через священника оно доносило до подданных официальную информацию об объявлении войны, заключении мира, рождении наследников престола и о других важных событиях. Чтение в храмах царских манифестов было единственной формой коммуникации центральной власти с крестьянством. Именно поэтому после того, как государственное делопроизводство перешло на гражданскую азбуку, священнических детей сразу же обязали ее изучить. Чтобы не было проблем с транслированием манифестов. И с манифестом Александра II об отмене крепостного права большую часть населения страны познакомили именно священники.

Церковная проповедь активно использовалась для разъяснения государственных программ и проектов. Так, в течение долгого времени по всем храмам России произносились проповеди о прививании оспы. Дело в том, что крестьяне видели в следе от прививки печать антихриста, а разубеждать их в этом должны были священники. Одна из опубликованных проповедей так и называлась: "О том, что оспопрививание не есть "печать антихристова", и нет греха прививать оспу".

Исполнение обязанностей перед государством могло вступать в прямое противоречие с долгом священника. Хрестоматийный пример — печально известный указ 1722 года "Об объявлении священником открытых им на исповеди преднамеренных злодейств, если исповедующиеся в оных не раскаялись и намерения своего совершить их не отложили", предписывающий священнику раскрывать тайну исповеди в тех случаях, когда речь идет о государственных преступлениях. При этом церковные каноны однозначно запрещают священникам сообщать кому бы то ни было то, что они слышали на исповеди, поэтому священник оказывался перед непростым моральным выбором. Трудно сказать, работал ли этот указ в городах, но в деревне он был точно неактуален. Идеи антиправительственного заговора не пользовались популярностью у крестьян, и они сами охотно выдавали агитаторов властям.

Как бы то ни было, весьма показателен сам факт существования подобного документа.

"Ты читай по книге, мы и будем знать, что ты читаешь божественное..."

Современники видели в картине Перова не антиклерикальный памфлет, а обличение хорошо всем известной проблемы

После реформ Александра II изменилась жизнь не только крестьян, но и сельских священников. Духовенство начало утрачивать сословную замкнутость. Программы духовной школы приблизили к программам светских учебных заведений, в результате чего дети священников получили возможность поступать в гимназии и университеты. Духовные учебные заведения, в свою очередь, стали доступны для выходцев из других сословий. И вообще граница между духовенством и представителями образованных сословий размывалась. Практически во всех епархиях появились свои газеты, и местные священники стали выступать в несвойственной им роли корреспондентов епархиальных ведомостей. Новое поколение священнослужителей было куда лучше образованно, но в этом образовании имелись и минусы. Оно сильно отдаляло священника от паствы. Молодые батюшки были готовы терпеть многие особенности традиционной жизни крестьян, восходящие, как им объяснили в семинарии, к языческим древностям. А крестьяне обижались на своего молодого настоятеля, отказавшегося, например, открыть в церкви царские врата, чтобы рожающая в соседнем доме крестьянка легче разрешилась от бремени. Крестьяне видели в этом действии верное средство помочь роженице, а священник категорически не хотел использовать царские врата в качестве родовспомогательного инструмента.

Несовпадение представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо, нередко приводило к курьезным ситуациям. Например, семинаристам внушали, что хороший оратор должен говорить, обращаясь к аудитории, а не заглядывать в книгу или бумажку. Один священник пишет в мемуарах: приехав в сельский приход, он вспомнил, чему его учили на уроках гомилетики, вышел на солею, обратился к прихожанам с проповедью и увидел, что крестьяне воспринимают эту ситуацию как-то неадекватно. Потом выяснилось, что прихожане были убеждены в том, что проповедник должен читать по книге, а не импровизировать. "Так в церкви не говорят,— упрекали его слушатели,— там только читают; ты читай по книге, мы и будем знать, что ты читаешь божественное, а то что? Говорит не знай что, да глядит на людей!" Священник был человеком умным и в следующий раз, произнося импровизированную проповедь, смотрел в открытую книгу. Слушатели были вполне удовлетворены.

"В ее сознании Церковь и колдун — просто разные департаменты..."

Долгое время священники были не только духовными пастырями, но и народными просветителями. Фото: Союз фотохудожников России

При просмотре дореволюционной церковной периодики бросается в глаза огромное количество материалов, посвященных борьбе с пережитками язычества в крестьянском быту. Эти публикации — настоящий клад для фольклористов и этнографов, поскольку содержат массу подробностей ушедшей жизни. Читая такие материалы, можно подумать, что сельские батюшки тем только и занимались, что пытались отучить крестьян от традиционных обрядов, праздников и развлечений. Но достигнуть здесь большого успеха было сложно.

Никто не станет спорить, что традиционная жизнь русского крестьянина сохраняла множество особенностей, восходящих к дохристианским временам. И священники, и церковные власти прекрасно понимали, что полностью перекроить жизнь крестьянина — задача невыполнимая. В крестьянской культуре христианские элементы тесно переплетались с языческими, так что отделить одно от другого было совершенно невозможно. Поэтому в практической жизни священники старались не столько бороться с традиционным бытом, сколько христианизовать языческие по происхождению традиции. Например, молодежные посиделки, которые вообще-то носили откровенно эротический характер, батюшки пытались превратить в богоугодные беседы, совместные чтение и пение. Хотя и здесь трудно было рассчитывать на существенные результаты.

О том, в какой степени следует переучивать крестьян, задумывались не только сельские батюшки, но и столичные интеллектуалы. В 1909 году Павел Флоренский и Александр Ельчанинов выпустили своеобразную апологию народного православия. Они предлагали признать как данность, что вера крестьянина в церковные таинства прекрасно сочетается с верой в лешего, шишигу, сарайника и заговоры. "Не надо думать,— пишут они,— что обращающийся к колдуну испытывает те же чувства, что западные Фаусты, продающие душу черту. Ничуть не бывало: баба, ходившая "снимать килу" (лечить грыжу, опухоль.— А.К.) к колдуну, не чувствует себя согрешившей; она с чистым сердцем будет после этого ставить свечи в церкви и поминать там своих покойников. В ее сознании Церковь и колдун — просто разные департаменты, и Церковь, властная спасти ее душу, не может спасти ее от дурного глаза, а колдун, лечащий ее ребенка от криксы (болезненный плач.— А.К.), не властен молиться за ее умершего мужа". Излишне говорить, что подобные размышления были не реабилитацией язычества, а лишь констатацией того, что изменение бытовых привычек — дело трудоемкое, и нужно хорошо подумать, стоит ли прилагать огромные усилия, чтобы отучить крестьян жечь чучело на Масленицу, катать пасхальные яйца на могилах усопших родственников, гадать в Рождественский сочельник и лечиться травами у местной знахарки. Понятно, что сельские священники по-разному решали такие вопросы. Кто-то пытался полностью переделать быт прихожан, а кто-то смотрел на народную традицию философски. К тому же и крестьяне старались переучить священника и заставить себя "уважать", причем это уважение часто заключалось в обязательном распитии водки при посещении крестьянских домов.

"Где в русских книгах сказано, чтобы пили водку?.."

В советское время большая часть сельских храмов была закрыта, а их настоятели пополнили ряды заключенных

Только ленивый не обвинял сельских батюшек в чрезмерном пристрастии к алкоголю. Дело в том, что в сельских приходах отказ священника выпить поднесенную хозяином стопку воспринимался как страшное оскорбление, тогда как к злоупотреблению спиртными напитками крестьяне относились куда мягче. Когда в дни больших праздников священник посещал дома прихожан и служил там краткие молебны, крестьяне видели в нем почетного гостя, которого следует угостить. Отказы не принимались. В мемуарах сельских священников содержится немало рассказов, как прихожане заставляют батюшек пить. "В нашем простонародье,— вспоминал священник Иоанн Беллюстин,— доселе неизменным сохраняется то свойство, которое во времена давние отличало предков его,— гостеприимство. Прекрасное в себе, оно, однако же, слишком грубо, невыносимо, навязчиво проявляется у крестьян. Так, случился праздник, например Пасха,— священник ходит с образами. Угощение, то есть водка и закуска, в каждом доме. Молебен отслужили, и священника просят почтить хозяина, выпить водки и закусить. Священник отказывается — перед ним становится все семейство на колени и не встает, пока священник не выпьет. Не подействовало и это, уговорил он хозяев встать и идет, не выпивши,— конечно, хозяин в страшной обиде; с негодованием бросает что-нибудь за молебен, и уже не провожает священника". Приехавший в сельский приход молодой священник оказывался перед дилеммой: принимать угощения прихожан и периодически напиваться до неприличного состояния либо отказаться от алкоголя и испортить отношения со всем селом. Ведь совместные трапезы носили в крестьянской культуре обязательный характер, и выпитая рюмка водки демонстрировала лояльность и готовность быть членом сообщества. Во время посещения крестьянских домов даже при самом умеренном употреблении алкоголя было непросто остаться трезвым, ведь обязательное угощение ждало в каждом доме".

Ситуации, дающие повод обвинить духовенство в неблаговидном поведении, возникали постоянно. Так что знакомый по антиклерикальной литературе образ пьяного попа взят из жизни. Сценка, изображенная на картине Перова "Сельский крестный ход" (на самом деле там изображен не крестный ход, а обход клириками домов прихожан на Пасху), была достаточно типичной. На эту картину часто ссылались авторы статей в церковных журналах, когда рассуждали о борьбе с пьянством. Но совсем уж дико ситуация смотрелась со стороны. Миссионеры, проповедующие среди нехристианских народов России, с удивлением обнаруживали, что пьянство воспринимается как необходимый атрибут православия. Среди вопросов, которые готовящиеся к крещению мусульмане задавали туркестанскому миссионеру Ефрему Елисееву, был и такой: "Где в русских книгах сказано, чтобы пили водку?" Конечно, этот вопрос был связан с общенародной любовью к горячительным напиткам, а не только с пьянством духовенства. Но он очень показателен. Священнослужители, которых обстоятельства заставляли принимать угощение от прихожан, оказывались плохими борцами с народным пьянством.

Проблема казалась неразрешимой. Церковные власти могли сколько угодно наказывать батюшку, перебравшего во время обхода прихожан, но это ничего не меняло. Священники обращались в Синод с просьбой издать указ, под угрозой извержения из сана запрещающий священникам пить. Такой указ не был издан, поскольку никому не хотелось выпускать законодательный акт, который невозможно исполнить. Наиболее действенный способ решения проблемы изобрел Сергей Рачинский. Он предложил священникам создавать в приходах общества трезвости, члены которых давали публичную клятву в течение определенного времени воздерживаться от спиртного. Такие общества позволяли сохранять трезвость не только священнику, но и части его прихожан. Ведь о клятве знала вся деревня, и провоцировать человека пойти на клятвопреступление крестьяне уже не решались.

Универсал

В течение долгого времени священник оставался единственным образованным человеком на селе. И для всех он был и своим, и чужим. Вынужденный добывать пропитание сельскохозяйственным трудом, он все-таки не сливался с крестьянской массой. А государство, не справляясь с материальным обеспечением священника, относилось к нему как к одному из своих чиновников. Как только в столицах решали благоустраивать жизнь деревни, священник по умолчанию оказывался главным действующим лицом такого проекта. Задумалось общество об организации в деревнях медицинской помощи — в семинариях начали преподавать медицину. Задумались об охране памятников старины — в семинариях ввели курс церковной археологии. Я уже не говорю о различных образовательных проектах — от приходских школ до кружков церковного пения. Хотя вообще-то основная обязанность священника — это совершение богослужения и церковных таинств, а все остальное должно исполняться по остаточному принципу.