Страна других

Володя – несмотря на то, что ему уже за 60, все называют его именно так – приходит в монастырь самым первым. Встает на рассвете и идет минут 20 пешком, благо живет рядом. Вернее, это ночует он рядом, а живет, можно сказать, в монастыре. Сторож открывает дверь калитки, а за ней уже стоит Рыжик, местный пёс. Виляет хвостом и облизывается. Он знает, что Володя принес ему лакомство, и никогда не ошибается.

Рыжик – охранник и уникальный пёс. Он единственный представитель своей породы. Эту породу «вывел» настоятель монастыря, «монастырская сторожевая» называется. Рыжик, кажется, очень горд этим фактом. Он охраняет обитель, тоже уникальную.

У монастыря очень маленькая территория, на которой расположился всего один храм, малолюдно. Да и монахов здесь тоже нет. Только настоятель монах, остальные – прихожане. Их, кстати, тоже очень немного. Эта обитель – одна из тех, что принадлежит общине глухонемых и слабослышащих. Вот они-то и составляют «приход» храма.

Володя тоже не слышит, совсем. Общается жестами, а в моменты особой радости – мычит. Здесь почти все так.

Угостив Рыжика, он идет в свою коморку, небольшой сарай на задворках, где аккуратно сложены лопаты, пилы, топоры, инструменты… Берет небольшую тачку и везет к тому месту, где определил себе на сегодня фронт работы. «Чух-чух», – шевелит губами он, чуть пружинит в коленях, изображая какое-то транспортное средство, и улыбается. Володя занимается восстановлением монастыря, причем практически в одиночку. Иногда приходят молодые ребята или трудники-добровольцы ему помочь, но урывками – у всех ведь то работа, то учеба, и часто приходить не получается. А он потихоньку, шаг за шагом возит свою тачку по территории – пеньки выкорчевать, стены залатать, здесь песок насыпать, там разровнять, здесь дорожку выложить. Даже раскопки вел, думал, вот бы мощи какие найти – то-то батюшке радость была б! Но безуспешно пока. «Чух-чух…».

В 8 часов начинается служба. Из окна слышен голос настоятеля. Володя его, конечно, не слышит, он просто знает: 8 часов – пора в храм. И прихожане голоса священника не слышат. Службы здесь идут на языке жестов. Священник и дьякон почти никогда не поворачиваются к прихожанам спиной – чётко артикулируя каждое слово, они «проговаривают» его и руками.

Володя помнит, как они все вместе учили этот язык – церковнославянский язык жестов. Настоятель только пришел тогда в храм, и перед ним стояла задача окормлять глухих прихожан. Он часто собирал свою немногочисленную паству и «мучил» вопросами, желая выяснить, все ли «термины» им понятны: «Ну что такое, по-твоему, Вознесение? А Преображение? А что значит «сошел Святой Дух», понятно?» Володя тогда очень страдал. Что он мог объяснить священнику? Куда ему! В силу природной застенчивости он вообще не умел, да и не любил рассказывать о своих чувствах или мыслях.

* * *

Раньше, в другой жизни, на него частенько из-за этого обижалась жена. Мол, что ты такой – слова из тебя не вытянешь, даже называла его в шутку «му-му». Эх, знала б она тогда, насколько эта шутка была пророческой… А Володя только улыбался и смотрел на жену влюбленными глазами. Все 25 лет, что они прожили вместе, так смотрел, как в день свадьбы. Не было для него никого в мире, кроме драгоценной Ниночки и сына с дочкой. И не нужно им было на самом-то деле много слов, чтоб заботиться друг о друге, оберегать и знать, что твоя любовь взаимна. Они были счастливы все 25 лет, каждый день.

Но случилась беда – авария. Ниночка с детьми погибли на месте. Володю врачи, хоть и с трудом, но спасли. А он, когда узнал про жену, кричал на них, что было мочи: зачем?! Зачем вы меня спасали, а не их?! Зачем мне теперь жить?! Как жить?! Впервые в жизни кричал, и рыдал, и стонал… Но окружающие слышали только стон. И криков его не разобрали. Потому что в той аварии Володя потерял слух и, как следствие, речь его тоже нарушилась. Но ему тогда было всё равно. Его горе было настолько велико, что потеря слуха показалась незначительной мелочью. Он и не собирался ни с кем разговаривать, да и слушать ему теперь было некого… Без Ниночки…

* * *

Володя знает Литургию наизусть. Впрочем, кто ж из прихожан ее не знает! В этом монастыре службу «поют» все вместе, следом за дьяконом, старательно выводя каждое слово пальцами. Слабослышащие еще и проговаривают губами, издавая монотонные звуки, сливающиеся в один гул. Их гул. Общий.

А на пасхальной службе, ночью, здесь бывает даже свой хор. Во время причастия три девушки становятся у солеи, в ряд, и синхронно выводят руками «Христос воскресе из мертвых…» Красота! Володя очень любит этот момент. Такой торжественные и такой трогательный!

«На службе в этом храме нет людей с блуждающим взглядом, скучающих, зевающих, переминающихся с ноги на ногу. Здесь все участвуют от первого до последнего возгласа священника»

Вообще, на службе в этом храме нет людей с блуждающим взглядом, скучающих, зевающих, переминающихся с ноги на ногу. Здесь все участвуют от первого до последнего возгласа священника. Ловят каждый жест, не отводя глаз, следят за тем, как пальцы складываются в такие сложные для большинства из них, но такие важные и дорогие слова. Настоятель признается, у него очень своеобразная и непростая паства. Они как дети: многого не понимают, но всё пропускают через сердце и чувствуют даже самую маленькую ложь.

* * *

Володя пришел сюда много лет назад, случайно, чтоб не сойти с ума от горя. Прихрамовая территория тогда была в плачевном состоянии, как и сам храм, даже пола в нем еще не было. Восстановлением в основном занимались обычные люди, непрофессионалы, кроме того, по большей части инвалиды по слуху. Володя стал им помогать, потом познакомился с настоятелем, так и остался.

Одна прихожанка как-то пыталась сосватать Володе одинокую женщину, тоже слабослышащую. Добрую, работящую. Ведь вдвоем всё легче было бы топать по жизни. Но Володя мягко дал понять, что не стоит этого делать. В его сердце есть место только для Ниночки. Прошло больше 10 лет. Та женщина вышла замуж и вместе с супругом работает на благо храма. А Володя обзавелся своей коморкой и дорогой сердцу тачкой. С самого утра и до вечера можно услышать негромкое бряцанье ее колес по каменным дорожкам. «Чух-чух»… Но прихожане не слышат. Зато видят Володю – невысокого, высохшего, с ясной, искристой улыбкой на губах.

* * *

После службы все идут обедать в трапезную, где правит местный повар Андрей. Язык не поворачивается назвать его просто поваром. Андрей – художник на кухне. Как он готовит! Это надо раз попробовать, описывать бессмысленно. При этом, как настоящий художник, он не терпит чужаков на кухне, вмешивающихся в процесс. Ну и как подобает личности творческой, он довольно вспыльчивый. От него частенько попадает местным мужикам, купившим не те продукты, которые требуются для шедевра. «Ниииичего не понимаааюют!» – гнусавя и растягивая гласные (как все слабослышащие), возмущается Андрей, и, всплеснув руками, бредет на кухню – творить из того, что есть. В таких случаях к нему стараются больше не подходить – велик шанс попасть под горячую руку. Потом, глядя на то, как все с восторгом уплетают его блюда, Андрей обмякает и вздыхает о своей несдержанности. На исповеди он обычно в первых рядах.

Часто исповедуются и местные молодожены – Николай и Мария. Полгода назад у них родился первенец, хотя сначала их знакомство не предвещало такого счастливого финала. Он – здоровый парень, перспективный, звезд с неба не хватал, но на ногах стоял прочно. Она – глухонемая с рождения, всю жизнь провела в четырех стенах с мамой, потом случайно они узнали про общину. Пожилая мама привела дочь не потому, что была шибко набожная, а просто понимала, что не вечна, и хотелось, чтоб у Кати были хотя бы какие-то знакомые в большом городе. А Катя, оказавшись в храме, нашла там газету «Мир глухих» с колонкой брачных объявлений и стала украдкой просматривать ее каждую неделю (когда выходил новый номер) – вдруг и ей повезет. Вскоре в храме случайно оказался Николай, пришел с группой трудников на выходных помочь, «карму почистить». Увидел хрупкую, как былиночка, Катерину и пропал. Через год сыграли свадьбу, хотя родители Николая сначала были категорически против, вот прям «только через наш труп», приезжали в храм специально, пытались повлиять на сына через настоятеля, Татьяну, даже Володю… Прошло время, они узнали Катю получше и не просто смирились, а полюбили сноху, как родную дочь, а уж когда она сына родила! Мальчик родился здоровым. А Катя подолгу стояла у иконы Богородицы и плакала, благодарила: она-то в глубине души боялась, что ребенок унаследует ее глухоту.

Володя был на их венчании. И на крестинах малыша. Иногда, когда Катя приходит на литургию с сыном, она разрешает Володе катать его в коляске вокруг храма, пока сама на службе. Малыш спит. Володя смотрит на него, улыбается и катит коляску. Когда-то он так же возил своих крошек. Вот опять предательский ком в горле… Ну ничего… И этот как родной, тоже свой… «Чух-чух»…

* * *

Здесь все как на ладони, ничего не спрятать и не утаить. Порой кажется, что и звуки-то в этих стенах лишние, всё без них яснее ясного. Живут сердцем, им же видят, им же, кажется, общаются с другими.

А еще рядом с некоторыми иконами висят их копии для слепых – выпуклые, деревянные образа. Как-то в обитель привозили мальчика из детского дома. Слепого с рождения. Воспитатели подводили его к этим иконам – мол, пусть потрогает, хоть представит, как выглядят святые. А он бегал пальчиками по ним и… называл имена святых. Узнавал. Всех до единого! Хотя как он мог узнать, если никогда их не видел? Воспитатели рты пооткрывали и до вечера закрыть не могли. А настоятель и прихожане не сильно удивились – они как никто знают, на собственном опыте, что «главного глазами не увидеть».

* * *

Уже давно стемнело. Все разошлись. Рыжик по-хозяйски растянулся у ворот, сторож совершает вечерний обход владений. Володя, закрыв свою коморку, не спеша направляется домой. Завтра суббота. Может быть, придут волонтеры, молодежь. Будут помогать. С ними весело, работа кипит, и можно сделать намного больше, чем в одиночку. И Андрей на кухне, сто процентов, расстарается ради гостей. Да и Рыжику, наверняка, что-то перепадет.

Лица реальны, имена изменены.