Живи, Русская Деревня!

Наш деревенский Свято-Троицкий храм стоит на Озерецком погосте. Могилки тех, кто жил здесь прежде, а может быть, и тех, кто его строил и в нем служил, и тех, кто просто приходил помолиться в праздник, крестился здесь, венчался, подступили почти вплотную к старым церковным стенам. Может быть, похоронены здесь и те, чьими руками сложена из больших валунов кладбищенская ограда, которая, как, впрочем, и сам храм, сильно пострадала от времени. За храмом – неглубокая, извилистая, с каменистыми перекатами речка Добша; там можно поймать форель, а если повезет – увидеть, как ловит ее осторожная выдра.

Интерьер храма

Нехотя рождается короткий ноябрьский день. Уже недели две морозит, но снега нет, и Добша покрылась прозрачным, гладким, как зеркало, льдом. Идти по такому льду интересно, но немного жутковато: как будто летишь над водой. Такое бывает не каждый год. Но наш храм видел это много-много раз. Видел он, и как плыли по Добше выброшенные из него, поруганные иконы. Помнит он, и как заколачивали двери, и как уводили последнего священника. В позапрошлом году ему исполнилось 250 лет.

Разруха

Известно, что построил наш храм помещик Петр Афанасьевич Кармолин на свои собственные средства. В храме было три престола. Главный, летний, неотапливаемый – во имя Святой Троицы, два зимних, теплых – святителя Николая Чудотворца, архиепископа Мир Ликийских, и великомученика Димитрия Солунского, Мироточивого. Над зимними приделами возвышалась величественная колокольня, которая, по словам старожилов, была выше самого храма, высота которого сейчас более 20 метров. Ни зимних приделов, ни колокольни и колоколов, ни алтаря летнего храма время не пощадило – ничего этого нет. Не удалось найти ни рисунков, ни фотографий. От величественного даже по городским меркам храмового здания остался только квадратный в плане четверик (трапеза) летнего храма с огромными проломами в восточной и западной стенах, с провалившимися верхними углами. Свод храма обвалился.

В сентябре прошлого года, после десяти лет восстановительных работ, богослужения в нашем храме, прекратившиеся (да-да, правильно догадались) в 1937 году, возобновились. После 70 с лишком лет вновь под восстановленным сводом зазвучал начальный возглас священника, и вторил этому возгласу церковный хор. Наш хор! Радовались люди, стар и мал, радовались гости и помощники, радовались живые и усопшие, радовался Ангел нашего храма!

Мы живем не воспоминаниями, а днем сегодняшним. А сегодня у нас есть не так уж мало!

До этого дня все эти годы мы служили во временном храме, оборудованном своими руками в пустующей сельской больнице. Ах, какая была больница! С родильным отделением и рентгеновским кабинетом! С аптекой! Ах, какой был в Озерце совхоз – «миллионер»! Было – прошло. Но люди-то остались! Мы живы, мы хотим и можем жить, мы верим, любим, надеемся. Самому младшему нашему прихожанину два годика, а самому старшему – 87: ни одной службы дед не пропустил! Мы живем не воспоминаниями, а днем сегодняшним.

Наш храм всегда красив. Ранним утром лучи восходящего солнца делают его золотым…

Зимой погост укутан снегом немыслимой белизны. На кустах сирени сидят, поскрипывая, важные розовогрудые снегири в черных шапочках, а в отдалении внимательный глаз заметит цепочку лисьих следов. Весной в пойме Добши, в пьянящем буйстве черемухи правят всенощное бдение соловьи. Летом в пение церковного хора через приоткрытое окно храма вплетается задорное воробьиное чирикание, а по мраморным плитам пола проплывает тень пролетающего мимо аиста. Если вы приедете (будем очень рады!) к нам осенью, вас встретят у входа огненные бархатцы и сгибающиеся под собственной тяжестью красавцы георгины. Наш храм всегда красив. Ранним утром лучи восходящего солнца делают его золотым, а тихой деревенской ночью над ним плывет загадочный и величественный Млечный Путь, как бы делящий надвое глубоко черное небо, полное мохнатых звезд…

Стелется утренний туман над Добшей… Пока еще поют петухи, пока мычат коровы и тарахтит за околицей трактор, пока еще есть кому слушать соловьев, заливающихся в черемуховой пене и бегать босиком по нагретому солнышком мелководью, разгоняя шустрых мальков, я говорю: живи, Русская Деревня, я не хочу, чтобы Ты умирала!