Сельский крест

В актовом зале сельской «конторы», оборудованном под домовую церковь, было тихо. Литургия всё не начиналась, но люди стояли молча, иной раз кто-то перешепнется или кашлянет – и всё стихает. Все стояли и ждали. Ждал у дверей священник, которого уговорили остаться, ждали старушки, и даже их беспокойные внуки прикорнули на лавочке и лишь тихо посапывали.

Наконец двери открылись. И несколько женщин – а на приходе были только женщины,– всхлипывая, вошли в храм.

Они несли огромный деревянный крест.

… Поклонный крест был установлен на площади, где проводились торжественные мероприятия. Кто-то проходил мимо и кланялся перед ним Богу, но нередко дети кидали в него камнями, а молодежь по ночам – бутылками, и у «подножия ног Его» не переводились бутылочные осколки. «А что сделаешь!» – говорили взрослые, не очень заботясь о происходящем.

Поклонный крест

С тех пор, как в селе начались службы, а мероприятия на площади стали начинаться молебном или панихидой, безобразий стало поменьше. Однако и к кресту, и в храм зачастил один человек. Жил он с матерью, которая всю жизнь посвятила сыну, периодически «буйствовал» и лежал в больнице. На службу он приходил, чтобы постоять у икон, положить зачем-то на канунный столик свои сигареты и убежать. Несколько раз где-то добывал молитвослов, а потом рвал и запихивал обрывки под дверь храма. Домашние говорили, что несколько раз он пытался молиться – а потом начинал бушевать. И в разговорах со священником он совершенно не выглядел «ненормальным», как характеризовали его сельчане. А в последнее время одна прихожанка стала замечать, что он часто приходит на площадь и стоит у массивного деревянного креста.

И вот наступил праздник Воздвижения Честнаго и Животворящего Креста Господня. Прихожанки собрались в храм пораньше, уже зашелестели ноты на клиросе, и даже кто-то из детей успел подраться за конфету, как вдруг дверь распахнулась, отлетела в стену с грохотом, и в храм влетела, запыхавшись, Зинаида.

Все, что осталось от поклонного креста

– Да что ж это делается! – кричала она. – Крест сломали! На Воздвижение, сломали! Валяется на земле! И хоть бы кто! Мужики стоят курят и говорят – Женька сломал! Пришел и сломал!

– Как – сломал? – загомонили женщины. – Он же огромный, крест-то!

– Вот, говорят, подошел и сломал! И бросил! И ушел! А они стояли и смотрели!

… И вот теперь прихожане расступились перед крестом-мучеником. Зинаида шла впереди, держала тяжелую перекладину, слезы капали на пол. За ней – жена настоятеля неловко ступала не рассчитанными на деревенскую слякоть – а ведь давно переехали – сапожками, поддерживая в середине, с других сторон поддерживало несколько пожилых женщин, у одной из них сейчас сопела на лавочке школьница-правнучка. Бабушка Таня-свечница, обычно смешливая, которая, несмотря на выговор священника, продолжала тушить лампадки после службы путем подпрыгивания и хлопания по фитилю тряпкой, – бабушка Таня вдруг охнула и заплакала громко, по-детски. Женщины поставили крест в углу, у вешалки, больше не было места.

Каждый молча подошел и положил у креста земной поклон. А потом молча встал на свое обычное место в храме. И Литургия Воздвижения – началась.

* * *

Об опасности как-то не думалось. Ни о скользкой и шаткой доске под ногами, ни о декабрьском холоде и ветре. Думалось о том, как далеко видна эта земля отсюда, с высоты: пруд, который давно бы почистить, дорога на озеро, кусты, поля, налепившиеся друг на друга домишки, над всем этим тускло светило солнце. Земля, где не было Божьей службы никогда, не созывал на молитву колокол, не гомонили сельчане, возвращаясь от обедни. И вот, может быть, теперь…

В кармане зазвонил телефон. Священник, придержавшись одной рукой за занозистую балку, достал «чудо враждебной техники» – так прозвал телефон сынишка после мультика про тайну третьей планеты – и приложил к уху.

– Ты живой? Уже час прошел, как обещал прийти! – волновался голос жены. – Ты где?

– Я на крыше! – батюшка взглянул вниз, оценивая высоту.

– Как ни позвоню – ты на крыше! Ты кот, что ли? Осторожнее! Позвони, как сможешь!

Улыбнувшись «коту» и подхватив полу подрясника, батюшка отправился обратно на грешную землю, где его уже ждали спустившиеся первыми строители. С этими строителями был съеден не то что пуд соли, а и вся тонна. Сколько спорили, чертили прямо на земле и на остатках фанеры и смеялись, что священнику вообще очень пригождается в жизни инженерное образование, хотя архитектурное бы больше пригодилось, сколько возвращались к семьям за полночь, а утром еще по темноте ехали и бежали обратно. Равнодушных не было. Первая бригада работала… нет, не спустя рукава. Обычно, деловито, и постоянно напоминала, что срок предварительной договоренности заканчивается, а там они, может, продолжать и не захотят. Но благотворитель в один прекрасный день позвонил «на секундочку» и обычным своим говорком произнес: «Я с друзьями поговорю, они хотят строить, мастера хорошие…» И приехали они – те, без которых последние месяцы были бы немыслимы.

* * *

В первый же день две бригады не сработались. «Старички» позвонили священнику и пожаловались, что «новички» уронили на их бригадира молоток. «Новички» были потрясены, что прежняя бригада работала вообще без некоторых необходимых инструментов. «Батюшка, да у них даже уровня нет!» – горячился Михаил, чудесный – как впоследствии оказалось – мастер, у которого под руками всё превращалось в сказку.

С новой бригадой стройка закипела. Священник пропадал на стройке сутками. Служба, стройка и «съездить за материалами» – времени на другое не оставалось. В таком же темпе работали и строители.

– Батюшка, Алексей не приедет, его машина сбила! Николай ногу сломал! А кто остался – мы здесь! – бодро рапортовал Михаил. – Видишь, батюшка, сколько искушений? Значит, нужное дело делаем! А ты как? К жене в больницу съездил, как операция? А сына чего не привел?

– Нет, только о куполах договорился. Сейчас фото покажу. Сын у соседки, гантелю на ногу сверзил, прийти точно не сможет.

– Вооот! Искушения! – поднимал вверх палец в рабочей перчатке Михаил и брался за работу. – И не говорите мне, что просто мир во зле лежит и грехов наших хватает! Это дьявол бесится, что мы храм строим. Мне уж рассказали, как вы сами с ребенком тут под дождем в свое время кирпичи для храма разгружали, потому что никто помогать не пришел! Вот потому твои, отче, и болеют. А нам…

– А нам – молиться и работать! – бодро, ёжась от мороза, говорил батюшка с инструментом в руках, не желая обсуждать подробности «искушений» и прикидывая, как выкроить время подвезти денег фирме, монтирующей купол. Многому он выучился у строителей и принимал участие в любой работе.

– Отче, вы лучше командиром будьте! – подавал голос Серега.

– Что, так плохо работаю? – смеялся священник.

– Нет, просто еще замерзнете!

– Не замерзну. Куртка эта очень теплая. Рассказывал я вам?..

– Нет, расскажите!

– Пока Андрей Николаевич еще не стал нашим благотворителем, мы набирали на строительство храма как могли и где могли. Пара газет помогла с объявлениями, приходили деньги. Часто от пенсионеров, как-то пришло 30 рублей с сообщением: «Василий Васильевич, инвалид, живу на пенсию». Вот на эти рубли мы и фундамент залили, и стены начали возводить. И до сих пор иной раз этот адрес кто-то да обнаружит и что-то пришлет на поминовение. Вот пришла посылка. У людей своя фирма была, но их разорили преступники, им пришлось продать квартиру, сейчас ютятся у родни. И вот такие люди пишут: « Всё равно хотим помочь храму!» Они торговали одеждой, что-то вроде секонд-хенда, и всё, что у них осталось от товара, – это одна теплая куртка. И вот ее они и отправили мне: верим, говорят, что батюшке подойдет для строительства!

– Вот ведь вдова-то с лептами, – перекрестился Михаил. – Особая честь, стало быть, нам этот храм строить, с такими помощниками! А ты говоришь, батюшка, не надо про искушения! Потому и искушения: добрых дел больно много!

* * *

Всенощная закончилась поздно. Вместе с женой кое-как смогли закрыть тяжелую дверь конторы – примерзшую и заметенную снегом, отправились домой. Через скользкий мост над ручьем, по заметенной дорожке, к трассе. Головой вперед, внаклонку, через метель, стараясь закрыть ребенка от ветра.

У трассы с ними поравнялись двое. Высокие, крепкие, сильно пьяные.

– Эй, слышь… отец!

– Слышу, – остановился через несколько шагов священник.

– Отец, разговор есть! Можно, я к тебе приду! Грехов у меня… – один, с наивными детскими глазами, обратился к нему. – Идем отойдем…

Второй, темный, с разбитым носом и утрированной из-за выпитого скептической усмешкой, остался поодаль.

– Да нет, никуда мы не отойдем, – обнимает его батюшка. – Ну зачем ты мне пьяный, а? Ты же всё забудешь! Вот как только трезвый будешь – так и приходи. Жду.

– Ззззззавтра! Утром! В храм!

– Вот правильно.

– Грррехов…

– И у меня тоже грехов, – встревает второй. – Отец, ты на КГБ работаешь?

– Нет, на ЦРУ. Ребята, идемте все домой, отдыхать.

– Неее! Мы отдыхать не пойдем! Нас братва позвала, мы идем драться!

– Куда драться? Вы в таком состоянии дом-то уже едва найдете, не то что вашу «братву».

– Мы террртые калачи! Прошли всякие ситуации эксте.. экстре… нож заметим, в общем!

– Да вы уже друг друга не замечаете!

– Мы идем… защищаться! Благослови на бой!

– С ума сошли, на что благословение? Бить кого-то? От кого собрались защищаться?

– А вот найдем и будем защищаться!

Слов уже никто не понимает. Милицию звать бесполезно: если к каждому, по пьяному делу захотевшему помахать кулаками, вызывать – это в квартиру по участковому сажать каждый вечер надо…

– На бой! На бой! – кричат с заснеженными лицами.

Священник перекрестил голову каждого: «Вразуми тебя Господи!», – и «бойцы» радостно отправились восвояси. По диагонали, по сугробам. А в руке священника – это точно видела матушка – до конца пути двигались четки.

На следующий день выяснилось, что никаких происшествий ночью в селе не было. И никто не пропал и не замерз. А вот металлический крест на площади был сильно погнут, как будто бы его пытались сломать какой-то техникой.

– Женя ломал! Днем, пока у вас служба шла! Мы тут были и видели! – спокойно ответствовали возле бара мужики. Они стояли и курили, и им было не холодно.

* * *

– Ну что, батюшка, всех позвали на завтра? – спрашивал глава поселения, стряхивая снег со своей машины. – Все приедут? Программа прежняя? Молебен в старом храме – молебен в новом – и подымаем купола и ставим кресты? Отца Александра позвали, соседского-то?

– Не сможет отец Александр. Буквально через полчаса после приглашения в аварию попал. Сотрясение и машина всмятку, – сказал священник и оглянулся, будто ждал, что из-за машины появится Михаил поговорить об искушениях. – Остальные будут, купола привезли к храму.

– Лишь бы не сперли, – с расстановкой произнес Сергей Сергеевич. – На завтра погоду какую-то непонятную обещают, то ли метель, то ли вообще дождь. И думаю я об одном: кому-то, кроме нас с вами, это вообще нужно?

– Нужно, – уверенно ответил священник. – Нужно. Откроем храм, люди потянутся. Тяжело же ходить в актовый зал, где бюст Ильича стоял и партсобрания проходили! Внизу – за зарплатой приходят, курят, ругаются, люди через это на воскресную службу идут. Нужно!

– Ну… нужно – значит, нужно. Звоните, – Сергей Сергеевич поправил шапку и открыл дверь машины.

* * *

– Мама! – позвал откуда-то из темноты сын.

Просыпаться было тяжело, кружилась и болела голова.

– Мама! Почему ветер в кране шумит?

В темноте раннего утра в стекло ударила ветка. Ветер не щадил деревьев, укладывал их, ломал. Метель залепляла окна, ветер выл в каждой щелке и, действительно, даже в кране.

– Отец… – позвала матушка, подхватывая сына. – Отец, ты посмотри, что на улице творится.

Священник поднялся, перекрестился, подошел затеплить лампадку. В этот самый момент ветер на секунду замолчал – а после этого рванул с новой силой, и казалось, будто в окна летят камни. Метель переходила в дождь, дождь – в настоящий ледяной град. Часть домов стояла без света: оборвались провода.

Накануне звонили и мастера по куполу, и ставшие родными строители: может – перенесем?.. И оба раза было совместно решено: нет, такое событие откладывать нельзя. Но вчера об этом можно было поговорить и даже пошутить. Подъехать по хорошей погоде, покритиковать, как батюшка своими руками прикрепил золотые звезды к голубому, «Богородичному» куполу. Один из строителей даже напел:

Эх, снег-снежок,
Ветер да метелица,
А мы купол будем ставить –
Никуда не денемся…

А сегодня – людям, главам семей, придется ехать за тридевять земель и быть на скользкой крыше под метелью, дождем и шквальным ветром больше половины дня?

Батюшка отправился через метель – дороги не видно – к зданию поселковой администрации. Сергей Сергеевич был уже там. Всё понял и сказал, положив руку на плечо священника, только два слова:

– Хорошая погода.

* * *

– Серега, это ты вчера купол подкрашивал? Криво! Неси, говорю, еще подкрасить.

– Тихо ты шутить, вот тебе ветром голову унесет! Некогда красить, и в ботах хлюпает, не полезу.

– У всех сегодня хлюпает! Ну что, молебен закончился, полезли! Что там случилось?

Батюшка отключил телефон:

– Говорят, АГП не пройдет. Два колеса пропороли. Только что.

– «Болгарка» есть? – только и спросил Михаил.

Через считанные минуты он был на крыше. Положил доски, встал на них и уверенно махнул крановщику.

На дороге у стройки, несмотря на погоду, собралась большая толпа. Кто стоял и молился, кто пришел поглазеть. Кто-то подъехал на машине и не выходил наружу, чтоб и не пропустить событие, и не намокнуть и не простыть.

Трое малышей стояли в сугробе, радуясь, что удалось убежать от взрослых.

– Майна! Вира! – радовались младшие, глядя, как поднимают купол, и выкрикивая где-то слышанные слова.

– Полундра, – не в тему вдруг сказал старший, указывая на крышу храма. На крыше были люди, один из них только что, поддавшись порыву ветра, поскользнулся, но тут же успел ухватиться за доски.

– Аааа! – закричал один из малышей. Вторая, девочка, всхлипнула.

– Господи, помилуй,– важно сказал старший и перекрестился. Человек смог подтянуться и встать на ноги.

– А давайте петь! – понравилось малышам. Словно забыв про ветер и снег в лицо, про промокшие ноги, они запели, совсем как в церкви:

– Господи, помилуй, Господи, помилуй…

– Слышите, а? – стоявшие рядом женщины переглянулись. – Дети молятся, а мы чего стоим? Давайте-ка петь тоже! Господи, помилуй!

Дверь ближайшего автомобиля открылась.

– Ну-ка, певцы с лики бесплотных, – засмеялся чисто одетый водитель, обращаясь к детям, – давайте-ка в машину! Люба, Маша, – обернулся он назад, – принимайте гостей! А я пойду к церкви, помогу чем.

Полная женщина Люба включила пожарче «печку», девочка Маша в пушистой шубке подвинулась и пустила промокших детей на заднее сиденье. Они так и продолжали петь:

– Господи, помилуй!

Машина казалась корабликом в шторм – так качало её ветром. И внезапно будто остановилось время, будто выключился звук… стало тихо. Ни дуновения ветерка. Ни звука, кроме молитвенного пения. Стихия замолчала. Со стройки раздались радостные крики, один этап работы был закончен, оставалось поднять кресты.

– Так, – как можно будничнее сказал Сергей Сергеевич, – я всё нашел и договорился. Через полчаса будет техника. А пока отведите всех, кто промок-промерз, в столовую, кушать и греться. Я останусь здесь и позвоню.

Маленькая девочка засыпала в теплой машине, ее курточка – когда-то мамина, потом сестренкина, – разметалась, старая порванная шаль сползла набок. Маша сняла свою шубку и укрыла её. «Господи, помилуй», – пробормотала девочка во сне.

* * *

– А мы не пропустим? – спрашивал батюшкин сын у Зинаиды.

– Да не пропустим, беспокойство ты этакое, – притворно сердилась Зинаида. – Твою куртяйку еще отжимать да сушить! Чаю будешь?

– Ох, девоньки, неужели сегодня крест над селом будет? – мечтательно сказала Галя, снявшая сапог и разглядывающая в нем красноречивую дырку. Она взяла пакет, обмотала ногу им и снова надела сапог.

– Будет! – уверенно сказала Зинаида. – И был, и будет крест. Батюшка правильно сказал: здесь земля Честнаго Креста – и будет крест. Мне ведь бабушка все рассказывала. Как был у соседей наших храм, большущий, в честь Креста. А потом священника арестовали, отец Иван был такой, в тюрьме сгноили. А храм забросили. И ладно бы что – себе бревна растащили! Вот и стало ихнего села все меньше и меньше. Потому их сейчас две улицы и осталось. А в овраге том, что за ними сразу, монахи жили. Пещеру себе выкопали и жили.

– Да ладно! Пещеру, монахи! Кто это тебе рассказывал, почему мы не знаем! – послышались голоса.

– Рассказывали! – Зинаида бы не сдалась, но тут зазвонил телефон. Она прижала трубку к уху – и через миг уже кричала:

– Девочки, бежим!!!

Все, кто был в столовой, побросали вещи, оставили недопитый чай, подхватили детей и в недосушенных шубейках выбежали на улицу. Их глазам предстало величественное зрелище: из-за туч, прямо сквозь моросящий дождь, выходило солнце, и в его лучах ввысь взмывал над храмом позолоченный крест.

Стаи ворон с громким карканьем кружились в этот час над поселком, словно радуясь, что утих ураган. Они уж точно не понимали, почему женщины мчатся наперегонки под каплями, гулко бьющими в снег, по сугробам к церкви, громко плача, смеясь и глядя не под ноги, а вверх.

* * *

Наутро прихожане собрались в новом храме. С ними были родственники, гости, дети, и никогда на этой земле под крестом еще не собиралось столько народу.

Перед самым молебном люди расступились и пропустили двух женщин в черном. Они пришли позвать батюшку на отпевание.

– А кто умер-то? Кого отпевать? – удивленно спросила Зинаида, обычно знавшая всё.

– Раба Божия Евгения, – строго сказала незнакомая женщина.

– Женьку! – ахнула, догадавшись, Зинаида. – И когда?

– Вчера. Вот как солнце вышло, так и…

И, взглянув вверх, под своды храма, женщина закончила:

– Так и – освободился.