Идеология европейского Просвещения и революционные события 1917 года

В историю Церкви рано пришли две болезни, приобретшие безбрежный характер в эпоху Просвещения: рационализм и обмирщение.

Наряду с Великой схизмой (1054 г.) и Реформацией эпоха Просвещения оказала определяющее влияние на складывание современной пост-христианской Европы. Западный глобальный мир, декларируемый как мультикультурный и мультирелигиозный, на деле предельно однороден и одномерен: в его основе лежат основные принципы европейского Просвещения – эгоизм, рационализм, потребление, приоритет мирского преуспеяния и стремления «к постоянному удовольствию на земле»¹.

Еще одной основой просветительской идеологии является отрицание Предания, именно поэтом глубоко укорененное в евангельском, апостольском и святоотеческом наследии православное мировоззрение сразу стало антиподом Просвещения.

Отвержение традиции, попытка предложить ей основанную на рационализме альтернативу, была отмечена с первых шагов христианства. В историю Церкви рано пришли две болезни, приобретшие безбрежный характер в эпоху Просвещения: рационализм и обмирщение (отрицание аскетизма).

На подобных принципах были построены многие гностические системы Ι – ΙΙ вв. Не заставило себя ждать и время, когда разрушительные процессы начали проникать непосредственно в церковную жизнь.

Павел Самосатский

Около 260 г. антиохийскую кафедру возглавил еретик Павел Самосатский. Он не скрывал своего неуважения к Преданию и дерзко отзывался о почивших отцах Церкви. Отрицание традиции Павел совмещал с обмирщением: одевался пышно и роскошно, передвигался в окружении огромной свиты копьеносцев и собрал себе значительное богатство. Самосатский хотел жить как «блестящий светский человек», терпимо смотрящий на многие противонравственные поступки клириков и мирян. Пресвитерам и диаконам он помогал скрывать смертные грехи.²

С Павлом Самосатским был связан кружок ученных-богословов – лукианистов (одним из рядовых членов которого был знаменитый ересиарх Арий). Ариане - лукианисты не отделяли веру от знания и открыто провозглашали себя ее испытателями и исследователями. Лукианисты насмешливо относились к людям привязанным к церковному Преданию, отрицая всякую непостижимость в учении Церкви. В глазах ариан осторожность в изъяснении предметов веры была лишь доказательством ограниченности мысли, за которую они упрекали православных.

В случаем с арианством мы имеем дело с десакрализацией Предания, за которой в последующие эпохи неизбежно последовали десакрализация Церкви и власти.

Аналогичным духу эпохи Просвещения было византийское иконоборчество. Это «было восстание мирского духа против клерикального духа средневековья… то был дух, сродный либеральному и радикальному “просветительству”»³. Императоры-иконоборцы активно боролись с монастырями и монахами, проповедуя обмирщение не только монастырских владений, но и всей жизни, культуры и литературы. Подобно просветителям XVIII-XIX вв. иконоборцы щеголяли своей религиозной индеферентностью. Вместо «мрака аскезы» они пропагандировали светский образ жизни. Ругасться, клясться, брить бороду – считалось хорошим тоном в иконоборцеском лагере. A людей прежнего обрядового благочестия они объявляли политически неблагонадежными.

Монастыри превращались в казармы, общественные бани или просто конфисковывались в пользу государственной казны. Монахов принуждали жениться, а в случае отказа подвергали жестоким мучениям или изгоняли в ссылку.

В обвинительном акте преподобномученника Стефана Нового его казнь мотивировалась тем, что «он многих обольщает, научая презирать настоящую славу, пренебрегать домами и родством, отвращаться от царских дворцов и вступать в монашескую жизнь». Таким образом монашество официально объявлялось преступлением.

Иконоборцы Иоанн Грамматик и епископ Антоний Силейский

Столкновение традиции с духом секулярного рационализма продолжилось в 14 в. в период исихастских споров. Философ-номиналист Варлаам Калабриец рассуждал как рационалист и гуманист периода европейского Просвещения. Противостоявший ему святитель Григорий Палама отстаивал многовековую традицию Православия, в очередной раз подвергнутую попытке ревизии на основе западного секулярного мировоззрения.

Несомненна преемственность Просвещения с эпохами Возрождения и Реформации. Протестанты отвергли древнюю Традицию Церкви, заменив ее лозунгом «Только Писание» (Sola Scriptura). Просветители пошли еще дальше: они отвергли не только Предание, таинства и Церковь, но и само Священное Писание. Единственное, что они не тронули – это вера сторонников Реформации в способность человека самостоятельно интерпритировать и обьяснить великие загадки жизни и веры. Фактически они заменили лозунг Реформации «Sola Scriptura» на «Sola» (Сами). Восстание против церковного устройства сменилось восстанием против Бога. Вместо Него на пъедестал было поднято новое «божество» – смертный человек.

В монографии «Кризис европейского сознания (1680-1715)», тонко воспроизводящей общую картину духовного климата западноевропейского общества на рубеже XVII-XVIII вв., известный французский историк-компаративист Поль Азар (1878-1944) отмечает: «Иерархия, дисциплина, порядок, который берется обеспечить власть, догмы, прочно регулирующие жизнь вот ценности, почитаемые людьми XVII века. Принуждение, власть, догмы вот то, что ненавидят их непосредственные преемники, люди XVIII века. Первые являются добродетельными христианами, вторые неверующими; первые верят в божественное право, вторые в право естественное; первые спокойно живут в обществе, разделенном на неравноправные классы, вторые мечтают о равенстве».

Отнюдь не случайно, что первые печатные труды европейских просветителей появились практически одновременно со «Славной революцией» 1688 г. в Англии, которая знаменовала начало конца европейского абсолютизма. Уже в этот период Просвещение показало себя как идеология, стремящаяся к политической власти.

Движение Просвещения неразрывно связано с научной революцией, случившейся в Европе в XVII-XVIII вв. После переворота в естественных науках произошло обновление и в сфере философии, также взявшей на вооружение рационалистическую методологию. Рост торговли и последовавший экономический подъем сделали легкую богатую жизнь более доступной, люди все чаще думали о земном, нежели о небесном. «Кто во времена Крестовых походов мог предположить, что нефтяные месторождения и каучуковые плантации станут важнее, чем Святые места?! – пишет греческий церковный историк В. Стефанидис. Поистине каучук стал символом новой эпохи: всё даже человеческие принципы и совесть приобрело теперь чрезвычайную гибкость и податливость» ⁴.

Процессы обожествления науки и прогресса получили широчайшее распространение в пост-просвещенческую эпоху. Отголоски этого докатились до современности. И в наше время «с технологическим прогрессом не только рядовые граждане, но и эксперты, продолжают связывать избавление от основных социальных пороков. В этих условиях любое возражение или предупреждение рассматривается как препятствие на пути прогресса и светлого будущего, как мракобесие. Именно поэтому позиция Церкви, призывающей сохранять трезвость в оценках, оттесняется на периферию общественного сознания»⁵. Навязывается искусственная оппозиция «прогрессивной» либеральности и «ретроградного» традиционалистского мышления.

Просветители были глашатаями веры в силу рассудка. Они требовали претворения комплексной программы изменений во всех областях человеческой жизни: политико-социальной, экономической, образовательной и религиозной. Исходя из того, что при изучении природы вещей истина достигается с помощью рассудка, представители новой философии попытались распространить позитивное знание и познание на изучение всех сфер человеческой жизни и мироздания. Любое утверждение или знание, основанное на традиции, просветителями отвергалось как стоящее на пути прогресса. Ими постулировалась необходимость освобождения «просвещенного» сознания человека от сковывающих его пут, навязанных ему социальных и религиозных предрассудков и стереотипов. Те кто отстаивал традицию объявлялись мракобесами и «лишними людьми». Репрессии против них становились естественным выходом.

Затронутым идеями Просвещения оказался и Православный Восток. Но если на Западе новая идеология практически сразу снесла старое мировоззрение, в России ее воздействие можно сравнить с сильным ударом, после которого здание постепенно покрывается трещинами и в конце концов спустя некоторое время начинает разрушаться.

Выпестованные Просвещением, национализм, эгоизм, приоритет потребления, отрицание аскетизма постепенно проникали все глубже в ткань русской идеологии и, в конце концов, привели к разрушительным центробежным тенденциям, достигшим апогея в феврале и октябре 1917 года.

Эпицентр удара идеологии Просвещения пришелся по православной вере – одному из основополагающих элементов самосознания и исторической памяти русского и других православных народов. Христианство было основой вокруг которой формировались наша культура, образ мысли, быт и «национальный характер»⁶.

В соответствии с логикой даже умеренных просветителей (не отрицавших религию) истинными являются только те религиозные идеи, которые могут быть рационально постигнуты и, как следствие, ложными основные христианские догматы (троичности Бога, воплощения Слова, домостроительства и т.д.). Даже те, кто не призывал к уничтожению Церкви отводил ей лишь периферийную роль «“доброго самарянина”, изливающего бальзам на раны человечества»⁷.

Вслед за давними противниками Григория Паламы носители идеологии Просвещения отвергли различие Божественной Сущности и Энергий, что привело их к отрицанию реального участия Бога в жизни человечества, чуда и всего сверхразумного. Бог был выведен просветителями из человеческой истории, а место божественного Откровения заняло у них моралистическое просветительство. Следствием подобного подхода стали нападки на (бессмысленные с точки зрения просветителей) аскетизм, молитву и пост.

Просвещение неизбежно приобрело антиклерикальный (и особенно антимонашеский характер). Как и в предшествующие эпохи именно монашество стало на пути экспансии новой идеологии, служа оплотом Предания. Степень неприятия иночества разнилась от сочинения к сочинению, но некоторые авторы доходили до того, что обвиняли «недостойных и безграмотных монахов»⁸ в том, что «они были худшими тиранами»⁹, «пили невинную кровь несчастного народа»¹⁰.

«Фестиваль Разума», Собор Парижской Богоматери, 20 брюмера 1793

Уже в эпоху вдохновленной Просвещением Французской революции религиозные гонения стали неотъемлемым следствием революционных процессов. Сменявшие друг друга режимы организовали систематическую дехристианизацию: меняли наименования населенных пунктов, названных в честь святых; реформировали календарь исключив из него святой для христиан воскресный день и начав летоисчисление не от Рождества Христова, а от начала революции; запретили публичное ношение иерейских облачений и совершение крестных ходов.

Церемонии культа Разума сопровождались карнавалами, парадами, принуждением священников отрекаться от сана, разграблением церквей, уничтожением или оскорблением христианских священных предметов. Кроме того, проводились церемонии почитания «мучеников Революции».

Ярко иллюстрирует отношение властей к религии история знаменитого Пантеона. В 1745 году король Людовик XV во исполнение данного им обета начал строительство гигантского храма в честь покровительницы Парижа святой Женевьевы. Из-за финансовых трудностей строительство затянулось вплоть до начала революции, после победы которой он был превращен в гражданское здание. Из предложенных вариантов было выбрано название «пантеон» (храм всех богов). Новой власти требовались не только новые «боги» (христианскую Троицу заменила триада: разум, свобода, братство), но и новые «святые». Кафедральный собор новой антропоцентричной религии стал местом захоронения героев революции и идеологов Просвещения. 11 июля 1791 года на перенесение в Пантеон «мощей» Вольтера собралось более сотни тысяч человек, отныне захоронение в Пантеоне фактически означало канонизацию идей и дела того или иного исторического деятеля.

По примеру Запада во многих православных странах также произошло подчинение Церкви государству. Обычной практикой стало требование от клира клятвы лояльности светским властям, преследование противников секуляризации, принятие антимонашеского законодательства, изъятие церковных земель и ценностей.

Не стала исключением и Россия, где управление Церковью также стало не церковным, а государственным. По определению Н.Н. Лисового «духовная жизнь, и внутренняя и внешняя деятельность Русской Церкви были скованы и нередко изуродованы вполне неканоничной системой отношений Церкви и Государства, мертвящей нормой регламента, подчинявшего духовное светскому, все стороны религиозной жизни — Государственной, вплоть до полицейской, опеке». За антимонашеским законодательством Петра I последовали аналогичные указы Анны Иоанновны и Екатерины II (1764 г.).

Идеология Просвещения оставила неизгладимый след на европейском сознании. Помимо радикального вольнодумства Просвещение способствовало формированию нового сознания. Уже Феофан Прокопович стал типичным представителем западного «просветителя» того времени, для которого богослужение и подвиг не играют никакой роли в тайне богопознания и спасения. Как и для западных рационалистов «здравый рассудок» стал для него главным критерием Откровения. Борьба «просветителя» против суеверия неоднократно превращалась в скрытую борьбу против истинного благочестия и против вдохновленного Преданием православного отношения к миру.

Духовный Регламент Петра I, указы 1787 и 1808 гг., цензорный устав 1804 г. свели практически на нет появление духовной аскетической литературы. В то же время светская печать породила большое количество переводных произведений западного лжемистического направления, и многие из них, печатавшиеся с дозволения гражданской цензуры, были прямо враждебны Православию¹¹.

В условиях сложившегося вакуума общество (прежде всего интеллигенция) искало выход своим духовным интересам в западной мистике, а позднее атеизме и оккультных течениях. Государственная политика привела к пагубному для России разрыву между русской образованностью и Православной верой. Произошедшее можно с полным основанием охарактеризовать как оскудение исторической памяти. К Православию в высших слоях общества стали относиться как к чему-то устаревшему и отжившему свой век. Многие образованные люди начали стыдиться России, православного благочестия, русского языка. Нередко народная набожность высмеивалась как мракобесие и невежество. Все чаще в своем стремлении к «разумности» представители образованного класса стали видеть христианство очищенным от сверхъестественного, просвещенным и свободным от «суеверий», о которых Вольтер сказал: «Раздавите гадину!».

В XIX столетии когда монашество начало возрождаться и начала печататься духовная литература – многие русские писатели и деятели культуры обратились к Православию, однако значительная часть общества к тому времени уже успела оторваться от Предания. Святоотеческое богословие было вытеснено из системы образования и уже не определяло уклад русской жизни.

Шаг за шагом новая искаженная форма религии обретала сторонников: христианство для многих и многих переставало «быть подвигом и необходимостью, а стало или украшением, или национальным обычаем, или народной традицией, или стариной, или моралью, или философствованием, – всем, но только не коренным преображением человека: из смертного в бессмертного, из грешного в безгрешного, из дьявольского в Божиего»¹².

Многие русские интеллигенты продолжали считать себя православными, но в своем представлении о Боге и Церкви отталкивались от чисто философских концепций, позаимствованных в Западной Европе. Православие для них было не образом жизни и богооткровенной традицией, а всего лишь нравственной системой, элементом национального фольклора и своеобразия.

Предлагаемые большинством просветителей реформы касались не только устройства Церкви, но и самой ее жизни: носители новой идеологии требовали сокращения постов и служб, а также замены традиционной иконописи, церковного пения и архитектуры западными образцами. При поддержке государства такая программа систематически реализовывалась в России и ряде балканских государств.

Процесс дехристианизации начался с представителей элиты, но со временем затронул и широкие народные массы. Показательно, что даже в среде клира в начале XX столетия начали звучать голоса о необходимости реформирования Церкви в соответствии с «духом времени».

Просветительские идеи шли рука об руку с преклонением перед западными ценностями. Восхищение прогрессом западной цивилизации способствовал выработке духа «провинциализма», который, в свою очередь, привел к пренебрежению собственным культурным наследием. Представители большинства политических сил (в том числе и патриотических) осознанно и неосознанно ориентировались на западные модели общественного устройства и идеологические доктрины.

Революционный кружок

Разум для просветителей был более важен, чем откровение. Естественным следствием их взглядов стало положение о том, что государство и общество являются творением человеческим, а не Божиим. Соответственно правители получили свою власть не «милостью Божией», но по воле народа. Отталкиваясь от подобных идей легко было прийти к достаточно радикальным выводам: всякое государство, не отвечающее вышеуказанным критериям, порочно и должно быть реорганизовано в соответствии с волей народа. Более того где это невозможно сделать миром, можно применить силу. Так появились и распространились революционные идеи. Возможность лишить власти правителя рассматривалось как неотъемлемое право людей.

Идеи политической свободы и гражданского равенства были обращены к самым широким массам, и направлены как против Церкви, так и против абсолютной монархии. Неприятие Византии, Руси и других традиционалистских обществ было характерно для всех просветителей без исключения. Объектом критики становились даже древние греческие цари Александр и Филипп Македонские.

Порожденный Просвещением концепт о неприемлемости монархии получил в Российской империи широкое распространение. Его разделяли не только представители левых сил, но и организаторы «февральской революции», а также значительное число будущих участников «белого» движения.

Эпоха Просвещения стала временем новых надежд. С преобразованиями люди связывали надежду на справедливость и «светлое будущее». Подобная революционная эйфория (ставшая общим местом и для последующих переворотов) хорошо описана в воспоминаниях Луи-Филиппа Сегюра (1753-1830): «Без сожаления о прошлом и беспокойства о будущем, мы преисполненные счастьем шли по ковру из цветов скрывавших бездну [...] Все старое казалось нам тягостным и смешным. Тяжесть старых догм давила на нас [...] Мы с энтузиазмом готовы были пойти по пути, который укажут нам наши смелые предводители».

Подобный энтузиазм граничащий с массовым психозом и восторгом при виде крушения старого порядка и рождении нового мира – свойство любой революции. Не стали исключением и события 1917 года.

Еще одним непосредственным итогом вдохновленной Просвещением Французской революции стала национальная рознь на Балканах, а затем и в Российской империи, население которой заразилось вирусом национализма. Последствия этой идеологической диверсии мы ощущаем и сегодня.

Используя как рычаг получившие широкое распространение представления о «национальной исключительности», Западу удалось столкнуть между собой православные державы. Ареной геополитического противостояния помимо Палестины и Сирии стала Святая Гора Афон. Таким образом западные державы смогли избежать создания мощной конфедерация балканских народов, ориентированных на союз с Россией.

Фактически церковный фактор вместо того чтобы стать объединяющим началом превратился в повод для антагонизма. В междоусобной внутриправославной борьбе истощались силы русского государства и Церкви. Это также стало одной из причин революции.

* * *

Если на Западе победа идеологии Просвещения была безоговорочной, на Востоке ему была предложена эффективная альтернатива. Движение «филокалического (исихастского) возрождения»¹³ , состоявшее из представителей всех православных народов, способствовало сохранению православной идентичности несмотря на лихие революционные годины и испытания.

Современное Просвещение традиционалисты рассматривали как серьезную угрозу – показательна характеристика данная новой идеологии одним из лидеров «филокалического возрождения» преподобным Афанасием Паросским: «Ни Цезаря, ни Бога, ни правителей, ни апостолов, ни законов, ни знати, ни Евангелий. Вон Христа. Вон Бога. Вместо них пусть будут мудрейший Вольтер и рассудительнейший Руссо»¹⁴.

Деятельность традиционалистов была координирована¹⁵ и носила многосторонний характер: с одной стороны, они стремились вернуть отошедших от Православия людей в лоно Церкви, с другой – хотели возродить чистоту христианской жизни и укрепить единство православных народов.

История развития православного традиционализма XVIII – XIX вв. во многом напоминает аналогичное движение исихастского возрождения XIV в. Оба они со временем стали гораздо шире собственно исихастского или вообще монашеского течения, к ним примкнули общественные деятели, иерархи, деятели искусства и науки. Таким образом, постепенно сформировался своеобразный «исихастский интернационал»¹⁶, центром которого стали православные монастыри, оказывавшие на современников существенное влияние.

«Филокалическое возрождение» стало движением за возращение к живой святоотеческой традиции, осознанное участие в церковных таинствах, частое причащение, аскетизм и умную молитву. Плоды этого духовного пробуждения Православная Церковь вкушает до сих пор.

Владыка Амфилохий Радович называет изданное традиционалистами Добротолюбие (Филокалию) «корнем современного богословия»¹⁷. Такая постановка вопроса представляется вполне адекватной - современное православное богословие, более или менее свободное от влияния западной (католической и протестантской) традиции - заслуга участников филокалического возрождения, произведения которых не в последнюю очередь способствовали преодолению этого влияния. «Именно им мы обязаны сохранению и сегодняшнему расцвету монашества причем как мужского так и женского»¹⁸.

* * *

Итоги противостояния Просвещения и традиционализма на православном Востоке нельзя оценить однозначно. Новые обстоятельства и новые духовные и культурные влияния оставили свой неизгладимый след на всем строе общественной и церковной жизни (и в конечном итоге привели к революционным потрясениям XX столетия). Влияние «филокалического возрождения» носило прежде всего духовный характер, и позволило приблизить Церковь к святоотеческим корням. В ситуации гонения со стороны светских властей Предание не было предано забвению. Она по прежнему определяло мировоззрение клира и народа и обеспечило Церкви преемственность с по-прежнему актуальной многовековой традицией православной духовности, позволив пережить десятилетия репрессий и внешнего давления.