Звезда монаха Киприана

"Дал слово, что прекращу шарахаться…"

— Извините, как к вам правильно обращаться?

— Отец Киприан или батюшка. И то и другое будет верно.

— С мирским именем вы окончательно распрощались?

— Ну, если назовут Валерием Анатольевичем, конечно, отзовусь, хотя это и не совсем верно. Я ведь принял монашеский постриг, все, что было раньше, осталось в прошлой жизни.

— Которая сколько длилась?

— Пятьдесят девять с половиной лет. До 6 июля 2016‑го…

— Герой Советского Союза полковник ВВС Бурков заслужил, чтобы о нем поговорили.

— Так считаете? Слушайте, если интересно. Я пошел по стопам отца, военного летчика. Хорошо помню, когда впервые сел в кабину самолета. Мне было лет пять или шесть, мы жили в тот момент в Кустанае. Отец спросил: «Хочешь полетать?» Меня усадили в бомбардировщик Ил-28, надели шлем, пристегнули ремнями, завели двигатели… Кабину не расчехляли, я ничего не видел по сторонам, но думал, что так и надо. Папа комментировал: «Приготовиться! Взлетаем! Набираем высоту! Делаем вираж!» Я затаил дыхание и внутренне трепетал. Минут через пять мы «приземлились». «Ну все, сынок, вылезай».

Семья колесила по авиационным гарнизонам, нигде подолгу не задерживаясь. Два-три года и — на новое место. Шадринск, Челябинск, Новосибирская область, Алтайский край, Подмосковье… Иного пути для себя я не видел: только в летное училище, только в небо. Правда, дорога оказалась не такой прямой, как представлялось.

2016г. Инок Киприан (Валерий Бурков) в своей келье

До девятого класса я учился нормально, даже хорошо. Занимался легкой атлетикой, плаванием и боксом, играл на баяне, гитаре, балалайке и домбре, ходил в музыкальную школу и радиокружок. Где учился, создавал вокально-инструментальные ансамбли, пел, солировал на гитаре. А после восьмого класса меня отправили на каникулы в село Боровое Тогучинского района Новосибирской области. Дядя Витя, батин брат, работал там охотоведом-инспектором. Трех месяцев мне хватило, чтобы по уши влюбиться в местную девчонку, и я решил ради нее остаться, пошел в сельскую школу. А тут начались проводы односельчан в армию. Я впервые попробовал самогонку, затем и махорку, а потом и подрался. К декабрю дядя Витя уже не мог меня терпеть. В итоге я оказался в школе-интернате в соседней «вражеской» деревне. И за год из примерного знайки-отличника, увлекавшегося астрономией и вычислявшего по ночам метеоритные потоки, превратился в трудного подростка и двоечника, которого могли бы отчислить за плохую учебу и поведение. Но не отчисляли, ждали, что уеду обратно в Челябинск. Я и сам хотел бросить школу, стать механизатором широкого профиля, даже пошел на курсы трактористов. Думал навсегда остаться в Боровом, но родители забрали. Они тогда разводились, и мне не хотелось их видеть. Развод не лучшим образом повлиял на меня, особенно тяжело он отразился на моей сестренке Наташе, она младше на три года.

Поскитавшись без жилья по друзьям, я все же вернулся в Челябинск. Но и в городе не сразу переменился. Приехал с патлами до плеч, быстро сколотил ансамбль, и мы стали играть на свадьбах. Со всеми вытекающими, как говорится… Господь остановил меня в падении. Зимой я заболел ангиной и попал в больницу с осложнением на почки. Поступление в летное училище оказалось под вопросом, мог не пройти по здоровью.

Тогда у меня и состоялся очередной серьезный разговор с батей. Дал слово, что прекращу шарахаться с друзьями где ни попадя и возьму себя в руки. Окончил школу с тройками, но в училище прошел. Может, отец и замолвил словечко перед кем-то из преподавателей, не знаю…

"Вот и встретились, батя…"

— Это какое училище?

— Челябинское штурманское. Батя в свое время тоже в нем отучился. Первый год занимался вразвалочку, не напрягаясь, а когда на втором курсе стали летать, тут интерес и проснулся. К моменту выпуска я в числе десяти лучших получил квалификацию штурмана третьего класса. Мне с Толей Чирковым даже дали десятидневный отпуск, и мы тем же вечером потопали из части в город по шпалам, поскольку электрички уже не ходили.

— В каком году вы окончили учебу?

— В 1978-м. Но до того я успел несколько раз крупно поссориться с командирами. После поступления на ровном месте возник конфликт с комвзвода, который решил меня перевоспитать. В любой спорной ситуации виновным назначал курсанта Буркова и тут же радостно объявлял пять суток ареста.

— Так вы с «губы» не вылезали?

— Командир роты успевал отменить приказы, поэтому впервые по-настоящему я загремел на третьем курсе, когда в дым разругался с комбатом. Я ведь язык за зубами не держал, вспыльчивым был, не разбирал, кто передо мной, говорил в глаза что думал. Вот и нарывался. В армии командир всегда прав. Даже если не прав… Словом, на «губу» я почти не попадал, но в личном деле осталась запись о сорока восьми сутках ареста. Рекорд училища со знаком минус…

Я и в боевом полку продолжал зажигать, схлопотав от обиженного командира характеристику, с которой в тюрьму не берут. Сам виноват: гонор бил через край!

Служил я в Воздвиженке Уссурийского района Приморского края. Меня оставляли в училище, сразу давали капитанскую должность штурмана-инструктора, но я хотел летать в боевом полку. Просился в Нежин на Украину, где базировал- ся полк Ту-22, но попал на Дальний Восток, куда, честно сказать, не рвался. Но все к лучшему…

Летал я три года — до декабря 81-го. Вдруг поднялась высокая температура, меня госпитализировали с воспалением легких, но обнаружили… очаговый туберкулез. С таким диагнозом в небо не пускают. Даже при полном выздоровлении полагался трехлетний «карантин» по 220-му приказу министра обороны СССР.

Удар мощный! Батя уже служил в Афганистане, был замначальника штаба ВВС 40-й армии и ждал меня в Кабуле. Планировалось, что прибуду туда осенью 81-го. Но сначала возникла заминка с оформлением документов, потом некстати нарисовался туберкулез. Когда впервые услышал диагноз, от неожиданности и несправедливости в глазах потемнело. Сразу понял: в Афган не пустят...

Боялся ложиться в тубдиспансер: казалось, если переступлю порог, точно заболею. Как в тифозный барак шел… К счастью, врач успокоил, мол, не переживай, времена не чеховские, сейxас чахотка лечится. Три-четыре месяца полежишь у нас, потом в санатории примерно столько же. Спрашиваю: а дальше? Отвечает: во многом от тебя зависит, как пойдет лечение.

Я бросил курить, вернулся к занятиям физкультурой, начал бегать по утрам. В середине мая меня выписали. Врач показал рентгеновские снимки: «Видишь? Легкие чистые. Все прошло, как с белых яблонь дым…» Так и сказал. Я чуть не запрыгал от радости! Поехал в противотуберкулезный санаторий под Киевом, там три месяца восстанавливался.

— А батя все ждал?

— Да, хотя срок его командировки в Афганистане подходил к концу

В сентябре я вернулся на Дальний Восток со справкой, что медики не возражают против моей службы в странах с жарким и неблагоприятным климатом, а примерно через месяц пришел приказ о направлении меня в Республику Афганистан. Это была большая победа!

В последнюю неделю перед отлетом мы с отцом каждый день обменивались телеграммами. Он должен был возвращаться в Союз, уже замена пришла, батя ждал меня, чтобы, как говорится, передать эстафету. Я оформил все документы, рассчитался с частью, оставалось получить команду и стартовать.

13 октября 1982 года мне говорят: «Сходи напоследок в патруль, пока не уехал». Думаю: ну ладно. Возвращаюсь в полночь в офицерскую общагу, поднимаюсь по лестнице, а снизу дежурный окликает: «Товарищ старший лейтенант, к телефону». Беру трубку и слышу: «Ваш отец полковник Анатолий Бурков геройски погиб при выполнении интернационального долга…»

Голос продолжал что-то говорить, но я мало понимал. С трудом разобрал: «Срочно прибыть к командиру полка, оформить отпуск на похороны». Опустил трубку на рычаг и стою с глупой улыбкой. Почему-то в трудных ситуациях всегда улыбаюсь. Может, это защитная реакция организма, но люди удивляются и даже обижаются…

Той же ночью я вылетел в Свердловск, где находился штаб Уральского военного округа. Чуть позже приземлился самолет с гробом отца. Я встречал его на летном поле, сам помогал вы- гружать. Открылся люк, а в глубине салона — цинковый ящик, обитый досками. Сверху надпись: п-к Бурков. Положил я руку на эти буквы и сказал вполголоса: «Вот и свиделись, батя…»

Мы же несколько лет не встречались, каждый служил в своей части. Думали, что в Афгане пересечемся. Не довелось.

"Прошу направить в Афганистан…"

— Как погиб отец?

— В сентябре 82-го, за месяц до смерти, он лежал в кабульском госпитале с аритмией и написал родным письмо в стихах, которое звучало как за- вещание. Там есть строки:

«Не жалей, мама, я не страдаю.

Не трудная жизнь у меня.

Я горел, я горю и сгораю,

Но не будет стыда за меня».

Словно предвидел финал… А дело было так. Шла Панджшерская операция 1982 года. В тот день батя полетел на переоборудованном под воздушный пункт управления Ми-8, хотя мог не делать этого, сам вызвался. Дескать, все равно сына жду, чего зря без дела сидеть?

Боевые Ми-24 работали по целям, один вертолет сбили, он упал. Ребята запросили помощи. В таких случаях обычно используется поисково-спасательная пара, дежурящая в районе операции, но в тот раз она оказалась далеко от места падения. А батя был рядом и дал команду экипажу: «Снижаемся». Когда Ми-8 опустился на высоту метров двести, ему отстрелили балку, тоже сбили. Падение вышло не самым жестким, никто не покалечился. После приземления первая задача — покинуть «вертушку». Летчики выпрыгнули в боковые створки, а батя вылезал через люк. Едва открыл — взрыв. Пуля попала в 600-литровый бак с горючкой… Волной отца вытолкнуло наружу, керосин вспыхнул, и шансов выжить практически не было. Ребята подбежали, попытались сбить пламя, но уже сильно обгорела кожа, лишь под портупеей осталась белая полоска. Ясно, что сердце не выдержало такого ожога, остановилось…

Батя погиб, другие, слава Богу, уцелели.

— Вы похоронили отца и полетели в Афган?

— В полку предупредили: «По твоему поводу звонили из Москвы. На тебя готовят отдельный приказ. Никакого Кабула. Забудь». Я все же написал рапорт на Афганистан, и командование воздушной армии меня поддержало, комдив даже напутствовал: «Проси два автомата, чтобы посчитаться с «духами» за батю». Но главком ВВС категорически запретил мою командировку, сказал: «Хватит одного Буркова». В принципе руководство понять можно. А вдруг сгоряча наломал бы дров, бросился мстить?

На самом деле, ни разу не мелькнула мысль, чтобы с кем-то свести счеты, поквитаться. Единственный вопрос, который с момента похорон не давал покоя: а стоила ли жизни поездка туда? Все-таки не на нашу Родину напали… Ладно, когда выполняешь приказ, военные в такой ситуации не рассуждают, но батя ведь уехал в Афганистан добровольно, его не заставляли. И меня тоже… Но поскольку о поездке в Афган мы договаривались с отцом, я должен был реализовать задуманное, довести задачу до логического конца и получить ответ на свой вопрос. Вот и все.

В главном штабе ВВС сказали: «Служи, Валера, о плохом не думай». Я уточнил: «Через год можно вернуться к теме Афганистана?» Говорят: «Вот тогда и посмотрим». Я запомнил эти слова…

Служить меня отправили в Челябинск, к маме. В районном центре управления воздушным движением назначили на подполковничью должность, хотя я по-прежнему носил погоны старшего лейтенанта. Не армейский режим: сутки отдежурил, трое отдыхаешь. Никаких тревог, учений, построений... Для списанного летчика не найти места уютнее, служи и в ус не дуй. Но я сразу предупредил командира части: надолго не задержусь. И в ноябре 83-го опять запросился в Афган. Узнал, что нужен авиационный наводчик, положил рапорт на стол: «Прошу направить… хочу быть достойным отца... согласен на нижестоящую должность…»

Бумага ушла в Свердловск, оттуда — в Москву. На время повисла пауза. Наконец пришел положительный ответ, правда, без указания конкретной должности. В штабе ВВС понимали: после туберкулеза я не могу быть наводчиком. Бег в жару по высокогорью не выдержит и здоровый. Поэтому окончательное решение оставили на рассмотрение начальства в Кабуле. Но это были уже детали, главное, что отпустили.

— Попали, куда рвались.

— Ну да, в пекло угодил. Каждые два-три дня уходил на боевую операцию, в штабе не засиживался.

Моя задача формулировалась предельно просто: наведение авиации на цели. Ходил я чаще с мотострелками, а еще с десантурой и спецна- зом. Иногда не успевал элементарно привести себя в порядок: возвращаешься обросший, чумазый, в изодранной форме с одного задания и тут же уносишься на следующее. Когда сегодня спрашивают, где служил, начинаю перечислять: под Кабулом, Кандагаром, Шиндандом, Джелалабадом, Баграмом, Газни… В авиационном училище на физподготовку особенно не налегали. Кроссы мы, конечно, бегали, но налегке. Гимнастерка — самое тяжелое, что было на нас. А в Афгане — полная боевая выкладка: на голове — каска, на плече — автомат, за спиной — 23-килограммовая рация и вещмешок. Да постоянно в горку карабкаешься. Первое время думал: не выдержу, сломаюсь. Потом втянулся. Правда, каску и бронежилет с собой не брал. Пуля из автомата все равно пробивала броню, только лишняя тяжесть. Да и маневренность теряешь, а в нашем деле важна мобильность.

А наводишь как? Берешь дымовую шашку, поджигаешь и бросаешь подальше от себя в ту сторону, где «духи» сидят. Говоришь летчикам: «Видите дым? Удаление… Азимут… Атака!» Душманы тоже знали наши методы. Поэтому стоило появиться авиации, тут же начинали искать, откуда повалит дым, и били по этому месту из всех стволов. В их инструкции по выявлению и уничтожению авианаводчика противника все подробно было расписано. Мы оказывались главной мишенью. Даже не скажу, сколько раз я, извините, попадал в задницу. Монаху так выражаться негоже, но сейчас ведь речь об Афганистане.

Ни один боец из моей группы, в которую входило пять человек, не ушел целым, все получили ранения разной степени тяжести. Потери среди наводчиков всегда были большими.

— По сути, вы вызывали огонь на себя?

— В безвыходной ситуации — даже с двух сторон. Хотя пехота нас оберегала. Если наводчика убьют, кто же поможет, «вертушки» вызовет?

К слову, я чуть не погиб на первой операции, поскольку не различал звуки выстрелов, не понимал, по кому бьют. Мы сидели на краю арыка и разговаривали. Когда раздалась пулеметная очередь, я не упал в воду, а стал поворачиваться в сторону источника огня. И увидел, как бойцы перепрыгивают за дувал — только пятки сверкают. За спиной услышал крик: «В арык! В арык!»

Долю секунды еще колебался: январь на дворе, вода ледяная. Спас инстинкт выживания. Плюхнулся в арык и еще в полете заметил, как пули вспарывают место, на котором сидел мгновением раньше. Тут уж я погрузился в воду так, что снаружи лишь нос торчал…

"Проклятый сон в руку!"

— А как вас ранило?

— В общем-то, банально. Наступил на мину. И подорвался я, кстати, недалеко от места, где погиб отец. В том же Панджшерском ущелье. Только весной 1984-го. Я шел с полком, которым командовал Лев Рохлин, царство ему небесное.

Нам ставили задачу занять господствующие высоты в районе и поддерживать огнем продвижение основных частей. Мы забрались на трехтысячник Хаваугар и выбили оттуда «духов». Те даже оружие побросали, так шустро драпали.

Из-за этого я, собственно, и пострадал. Из-за желания взглянуть на боевые трофеи. На макушке была оборудована укрепленная позиция для ДШК — станкового крупнокалиберного пулемета. Удобная точка, чтобы и по вертолетам стрелять, и по наземным силам. Вот я и полез посмотреть.

Проверил, нет ли мин. Ничего подозрительного не заметил. Меня заинтересовали документы, лежавшие среди гранат и патронов. Подумал: вдруг ценная информация? Выбрался наружу, встал на маленькой площадке, с двух боков обрывавшейся в пропасть. Сделал шаг в сторону радиостанции, и в этот момент — взрыв. Сначала подумал, что кто-то другой подорвался, не я. А потом резко потемнело в глазах…

Первая мысль: проклятый сон в руку! Перед отъездом в Афган приснилось, что наступлю правой ногой на мину… Рухнул навзничь, завалившись на камни полубоком. Попытался поднять руку, а кисть висит, повыше локтя сквозная дырка размером с пятикопеечную монету. И кровь медленно стекает: кап, кап, кап... Языком проверил, на месте ли зубы. Осколок распорол кожу на подбородке, но кость не зацепил и шоркнул по кончику носа. Кровищи много, а ущерба здоровью почти никакого. Уже на следующий день, когда смог внимательно себя осмотреть, заметил, что другой осколок едва не задел мошонку. Мысленно перекрестился: вот это был бы настоящий инвалид! Но тогда на вершине меня больше волновали ноги. Упал так, что видел лишь колени, остальное закрывали камни. Сильно зудела правая стопа, холодом оттуда веяло. А левая нога ныла ниже колена.

— Неужели вам никто не пришел на помощь?

— На минном поле закон такой: если один подорвался, все остаются на местах. Вдруг рядом еще лежат заряды, готовые сработать? Пострадавшему помогает лишь тот, кто находится ближе других. Подоспел боец с радиостанцией, взглянул на мои ноги и принялся повторять, как заведенный: «Товарищ капитан! Товарищ капитан! Потерпите!» Говорю ему: «Рви антенны на жгуты, раны перевязывай». Одна антенна — штыревая, вторая — проводная, по ремешку заклепанная. И вот представьте: солдат голыми руками сначала отодрал провод, а потом порвал его на три части. Попробуйте как-нибудь разорвать проволоку. Такое возможно лишь в состоянии аффекта. По-моему, боец переживал за меня больше, чем я сам. Лежал и думал не о себе, а о маме: сначала муж погиб, теперь вот единственного сына покалечило. В Панджшер я не взял белый платок, который мама дала мне после похорон бати. Примета такая есть. Всегда носил платок с собой, а тут забыл, не переложил в новую жилетку…

Потом первый шок прошел и навалилась боль. Спросил у солдатика: «Обе ноги оторвало?» Отвечает: «Правую. Левая раздроблена. Сильно». Я приподнялся, посмотрел… Зрелище не для слабонервных. Уж лучше бы лишился сразу обеих, может, не так мучился бы!Самопальную мину начинили гвоздями, которые и пошли в левую ногу. Она превратилась в кровавое месиво и болталась на жилах. Будто кто-то толок ее в ступе. Когда бойцы несли меня к вертолету, нога стукалась о камни и каждый удар отзывался по всему телу.

Впрочем, до вертолета еще надо было дожить…

Честно говоря, я не сразу доложил по рации о ранении и вызвал подмогу. Вдруг устыдился, что подвел командование. Мне доверили серьезную работу, а я вляпался по-глупому…

Вижу: над ущельем кружит наш ВзПУ — воздушный пульт управления. Делать нечего, выхожу на связь: «Я — «Визит». Тяжело ранен. Подрыв на мине». Не отзываются. Не слышат меня. Мы же антенну на жгуты пустили, вот сигнал и не проходит. С десятого раза кое-как доложил: правая нога оторвана, левая побита, осколочные ранения руки и лица. Труднее всего далась фраза: «Прошу пару «пчелок» для эвакуации». Не мог просить за себя…

Дальше рассказываю со слов Саши Порошина, связиста командного пункта, царствие ему небесное. Мы дружили, он много раз просился со мной на боевое задание, но я отказывал, говорил, что это не его дело. «Вдруг тебя подстрелят, и я потом буду до конца жизни мучиться, что взял с собой…» В тот день Саша дежурил на КП и слышал диалог командующего ВВС 40-й армии генерала Колодия, царство ему небесное, с инспектором из минобороны. Говорили о разном, потом Геннадий Васильевич сказал, что у него служит авианаводчиком капитан Бурков, сын погибшего полковника Буркова. Мол, хочу забрать его в штаб, хватит под пулями бегать, мало ли что... И в эту минуту в наушниках Порошина раздалось сообщение о тяжелом ранении «Визита», а это был мой позывной. У Саши лицо вытянулось, даже генералы заметили. Спрашивают: «Что?» Ну, он и сказал.

Колодий сам подошел к рации, взял микрофон и поставил задачу поисково-спасательной паре: прибыть в квадрат и забрать «Визита». Во что бы то ни стало!

Проблема заключалась в том, что вертолетам было невероятно трудно подниматься в жару на высоту 3300 метров и зависать над горным хребтом. Воздушный поток в мгновение ока мог опрокинуть машину, все погибли бы. Требовалась ювелирно тонкая работа.

Я сам наводил «вертушки», руководил действиями экипажей. В обычных вертолетах носовой колпак прозрачный, чтобы летчики виде- ли, куда летят и садятся. А в Афгане на пол клали бронеплиту в качестве дополнительной защиты от пуль и осколков. Поэтому обзор у пилотов был ограничен, и я корректировал подлет. Посадку мы сразу исключили, оставался самостоятельный подъем по лесенке, которую спустят за мной. С оторванными ногами и перебитой рукой. Представляете, да?

Тем не менее это был единственный шанс на спасение. Вертолеты подлетели максимально близко, бойцы начали подтаскивать меня к более- менее ровной площадке. Тут левая нога и напомнила о себе. Бум о камни, бум… Я балансировал на грани потери сознания, но не вырубался. Когда схватился за нижнюю перекладину лестницы, сильно долбануло током, буквально отбросило в сторону. Солдатики, понятно, не удержали, и я с размаху шмякнулся на камни. Опять круги перед глазами…

Со второй попытки кое-как удалось забраться на борт. То, что меня эвакуировали, чистой воды чудо, иначе не скажешь. Вертолеты полетели не в ближайший госпиталь в Баграме, а сразу в Кабул. Там уже ждали врачи. Генерал Колодий лично выяснил, где лучший хирург. Оказалось, Владимир Кузьмич Николенко, который в будущем станет, по сути, моим вторым отцом, служит в медсанбате 3-й десантной дивизии. О нем в Афгане говорили: если Кузьмич скажет, что надо голову отрезать, а потом на место пришить, соглашайся. Врач от Бога! Вот прямиком к нему меня и повезли.

— Вы оставались в сознании?

— И даже вынужденно обходился без обезболивающих уколов. Отключился перед операцией. Очнулся уже утром следующего дня в палате, узнал, что на операционном столе сердце три раза останавливалось. Можно сказать, 24 апреля 1984 года я заново родился. За трое суток до официального дня рождения. Правая рука загипсована, левой скидываю с себя простыню и вижу, что ниже колен ничего нет, лишь обрубки забинтованные. И в ту же секунду в голове всплыл образ Алексея Маресьева . Лежу и думаю: он — советский человек, и я тоже, он — летчик, я — летчик, он встал на ноги, и я полечу. Бог с ними, с ногами! Новые сделают. От этих мыслей сразу стало легко и спокойно. Больше сомнения не посещали, знал: буду ходить, служить в армии, летать.

"Некуда отступать"

— Долго лечились?

— После операции неделю болтался между небом и землей, чуть не помер. Когда очухался, в палату пришел командующий ВВС с офицерами штаба. Геннадий Колодий сказал, что представил меня к Звезде Героя. Я попросил не награждать. Мол, люди начнут спрашивать, какой подвиг совершил, а я расскажу, что на мину наступил? Говорю: у меня две просьбы. В армии помогите остаться и маме пока ничего не сообщайте. Она ведь не знала, что служу авианаводчиком. Писал, что по состоянию здоровья на боевые задания меня не берут, поэтому сижу в штабе, играю на гитаре в офицерском ансамбле, иногда езжу с концертами по гарнизонам. Она беспокоилась, не опасны ли такие поездки, уговаривала не рисковать без нужды. Это письмо я получил уже в реанимации…

Матерей надо беречь. Нынешняя молодежь готова переложить на мамины плечи все проблемы, но так нельзя. По крайней мере, мы старались сами со всем справляться.

В Питере я на полгода задержался. Учился ходить. Когда впервые надел протезы, шагу не мог ступить. Даже держась за параллельные поручни. Ноги разъезжались в стороны. И просидеть полчаса был не в состоянии. Зажатые ремнями культи начинали неметь, ныть, болеть.

Но организм потрясающе устроен Господом, человек ко всему может привыкнуть. Вопрос лишь в том, хватит ли сил выдержать эту борьбу. Мы не можем себя не жалеть, это заложено в людскую природу. Никто не хочет терпеть боль и физические страдания.

Я пытался привыкать к протезам ночью. Думал: сон все равно когда-нибудь сморит. Дико уставал, но результата не добился. Сплошная мука!

Стал заставлять себя ходить днем. Без помощи костылей. До сих пор не умею ими пользоваться. Сажал кого-нибудь в кресло-каталку, а сам пристраивался сзади. Толкал и держался одновременно. Народ смеялся: битый небитого везет. Так мы и кружили по коридорам госпиталя. Научился держать равновесие, на том этапе это было самым важным. И еще проблема: не ощущал расстояние до пола, особенно в темноте. Это сейчас прикасаюсь к педали тормоза или газа и все чувствую, как живой ногой. А раньше хоть дави, хоть не дави — ноль эмоций.

Тренировался я упорно, но прогрессировал медленно, поскольку продолжал себя жалеть. Устал — тут же присел, сделал перекур. И тогда я понял: нужно исключить лазейку для любой поблажки, загнать себя в условия, где некуда отступать. В то время я уже лечился в Подмосковье и попросился в Питер на протезный завод. Мне полагался сопровождающий, но я решил ехать один. Правая рука по-прежнему не работала, а на левой во время очередной операции передавили нерв.

На машине «скорой помощи» доехал до Ленинградского вокзала, а дальше-то надо было идти самому. И я с палочкой поплелся к поезду. По дороге с плеча сползла легкая, полупустая сумка, а я даже ее не смог поднять, попросил прохожего.

Добрался до купе. В нем — попутчики. Снимать при них протезы? Неловко. А ноги гудя-я-т! Ночь промучился, утром еле встал, кое-как выполз из вагона, дохромал до стоянки такси. Пропустили без очереди. Как инвалида. Сты-ыдно!

Поехал на окраину города к знакомым, у которых собирался остановиться. Таксист доставил до места и — поминай, как звали. А дома никого. Рядом ни метро, ни остановки автобуса, к людям надо идти через большой парк. Делать нечего, побрел. Думал, не доползу, упаду в сугроб без сил. Но совестно офицеру вот так помирать. Отключил чувства и тупо переставлял ноги. Шаг за шагом. В полуобмороке. И ведь дошел! Победил!

И ситуация переломилась. Уже через неделю на Украине, куда приехал в санаторий, врач в приемном отделении не понял, что у меня вместо ног — протезы. Думал, хромаю после ранения. Как же я ликовал в тот момент!

А еще через месяц знакомые мужики позвали в ресторан. Пока все плясали, сидел за столом. Потом какая- то дивчина пригласила на танец. Мол, что вы скучаете в одиночестве? Отказать — значит обидеть человека. Встал и пошел. Без палочки. Не будешь же с ней вальсировать, правда?

Когда вернулся в Москву, плясал так, что у протеза отвалилась стопа, резьба сорвалась! За полтора месяца я избавился от палочки. Отло- жил и ни разу не взял в руки. Ходил, и люди хромоту не замечали.

— В строй вы возвратились в 85‑м?

— Да. Приехал в главный штаб ВВС к кадровику: так, мол, и так, готов к дальнейшему прохождению службы. Говорит: садись, в ногах правды нет. Отвечаю: у меня и ног нет. Не поверил, заставил показать. «Ты на протезах?!» Водил потом по кабинетам, демонстрировал коллегам как диковинку…

Вопрос о возвращении в строй решился автоматически. Я просился в Афган, мотивируя тем, что хочу поделиться с молодыми полученным опытом. Мне сказали: изложи идеи на бумаге. Ну, я и написал. Заметки показали главкому ВВС, и он распорядился: «В Академию имени Гагарина его, раз такой умный!»

И я на три года сел за учебную парту…

— Вы уже были Героем Союза?

— Нет, Звезду мне вручили в Кремле 7 ноября 91-го. В главный советский праздник. В ту пору я работал советником по делам инвалидов президента России Бориса Ельцина. А награждал президент СССР Михаил Горбачев. В указе сказано: «За героизм и мужество, проявленные при выполнении интернационального долга в Республике Афганистан, гражданскую доблесть и самоотверженные действия по защите конституционного строя СССР».

Думаю, награждение инициировал Александр Руцкой, который был вице-президентом России. Во время августовского путча 91-го года я ездил по воинским частям, призывал не применять оружие против мирных людей. И Ельцина я позвал выступить с танка перед собравшимися у Белого дома.

Впрочем, все, связанное с Борисом Николаевичем, требует отдельного рассказа. Слишком сложная и противоречивая фигура. Скажем, я ни разу не голосовал за Ельцина на выборах. Его советником пробыл до декабря 93-го. На мой вкус, лучше три года в Афгане, чем год в Кремле…

Я мог получить теплое местечко в Думе или где-нибудь в исполнительной власти, но отказался и в 94-м опять вернулся в армию, став слушателем Академии Генштаба. А в 97-м объединяли штабы ВВС и ПВО, и вся наша авиационная братия дружно подала рапорты на увольнение, мы не захотели служить под началом генералов, привыкших не летать, а сбивать самолеты.

С тех пор я на «гражданке».

"Я услышал Господа"

— А как вы пришли к Богу, инок Киприан?

— Он каждого ведет к себе своим путем. Первым посланцем Господа для меня стала бабушка-соседка из деревни Повалиха Алтайского края, куда я приезжал погостить еще дошкольником. Эта пожилая женщина всегда ходила в черном одеянии и не выпускала из рук Библию. Однажды я спросил: «Что она делает?» И услышал в ответ: «Молится. С Богом разговаривает». Я не понял смысл фразы, но захотел прочесть загадочную книгу. Как ни странно, желание осуществилось лишь в 2010 году. Весь Великий пост то и делал, что читал Библию. Сначала Новый завет, потом — Ветхий.

— Была причина?

— Первый признак оздоровления души — видение грехов своих. Бесчисленных, как песок морской. Господь вывел меня на финишную прямую в 2009‑м, хотя крестился я пятнадцатью годами ранее, в 94‑м. Тетя Галя, сестра отца, неожиданно предложила: «Давай мы тебя, Валерка, крестим!» Ну, я и согласился, не видя причины для отказа. Конечно, я не был готов морально. Да и Галя совсем не религиозный человек.

Не знал я и того, что, повесив на шею крест, объявил войну бесам, будучи не лучше их. Вот они и сунули меня физиономией в грязь. За пять лет извозили по полной программе.

2016г. Инок Киприан (Валерий Бурков) в своей келье

—Это вы о чем?

— О водке «любимой». О ней «родимой». Раньше я руководствовался принципом бабушки. На любом празднике в какой-то момент она клала руку на рюмку и говорила: «Душа — мера». Осенью же 94‑го, вскоре после крещения, я потерял меру, а мог и душу.

Появился синдром похмелья, без которого прежде обходился, начались провалы в памяти, затем — даже запои. По наклонной. Классика жанра! Поехал к врачу, который в Афгане меня оперировал. Кузьмич четко сказал: «Тебе нельзя пить. Столько наркоза плюс последствия контузии… В твоем случае спиртное — яд». Но я думал, что всегда возьму себя в руки, если захочу. Бывало, по полгода не употреблял, после чего опять срывался.

Так и болтался на качелях до лета 99‑го, а потом — бац! — бросил. Прекрасно помню обстоятельства. Я лежал в ЦКБ на плановом медобследовании. Первого августа решил, что со следующего дня, годовщины нашей с Ириной свадьбы, перестаю пить и курить. Одним махом! Мы поженились в 86‑м. Ира натерпелась со мной, вот и надумал сделать ей подарок, приятный сюрприз. Ни кодировался, ни зашивался — ничего. Такие методы ведь основаны на страхе: выпьешь — умрешь. А я любой страх ненавижу. Бесовские приучалки!

Поэтому я не завязал, а исцелился. Чувствуете разницу? С тех пор не тянет ни на алкоголь, ни на табак. Хотя несколько лет назад в порядке эксперимента ухлопал за вечер бутылку коньяка. Даже по голове не ударило. Никакого удовольствия, только отвращение. Все, больше не притрагивался. Отрезало!

Тогда, в 99‑м, я, конечно, приписал случившееся своей воле и твердому характеру. Мол, Бурков слово держит. Сейчас-то знаю: настоящая зависимость не от водки, а от бесов, которые используют человеческие слабости. Что говорит человек, когда деньги на бутылку просит? «Братан, помоги! Душа горит!» Так и есть: телу плохо, а горит душа. Ее и надо спасать. В аду не похмелиться, душа будет гореть вечно…

Словом, Господь еще раз остановил меня в грехе.

Если верить медицинской науке, я давно должен был помереть. Дело не только в ногах и руке, которую тоже чуть не отняли. У меня после сложной операции произошло кровоизлияние в легкие. Едва на тот свет не улетел, реально отходил. Сначала ввели раствор, температура тела поднялась до 41 градуса, запекшаяся кровь отмокла, и ее отсасывали шприцом, воткнутым в легкое. Как говорится, там не убили, тут едва не дорезали…

Высший Разум я никогда не отрицал. Дважды видел так называемые НЛО, вещие сны и свет в конце тоннеля в моменты клинической смерти… Отдавал себе отчет: есть то, что выше человеческого понимания. Но свою дорогу к храму я отыскал, повторяю, лишь в конце нулевых.

С тех пор не сбивался с избранного пути. Встретил игумена Пантелеймона (Гудина), он стал моим духовным наставником. Начал читать духовную литературу, в 2011 году поступил на богословские курсы, отказался от участия в общественной жизни и любых светских мероприятиях, уединился в загородном доме, молился, прекратил общаться с прессой, постепенно отдалился от жены Ирины и сына Андрея.

2016г. Инок Киприан (Валерий Бурков) в своей келье

— Готовились к монашеству?

— Так я не формулировал. Занимался тем, что душе угодно. Богопознанием и богоучением.

Благо, о деньгах мне заботиться не нужно: после ухода из армии я несколько лет занимался бизнесом, управлял торговым центром в Крылатском, да и пенсия у меня двойная, солидная: Герой Советского Союза, в прошлом — советник президента России. Центр многопрофильной помощи лицам, попавшим в трудную жизненную ситуацию, я создавал и финансировал на свои кровные. Сейчас он переформатирован в центр душепопечения и психологической по- мощи «Добрый самаритянин». У меня там много подопечных…

В 2015 году знакомый батюшка попросил и ему помочь с реабилитационным центром. Съездили за благословением к старцу Илию, духовнику Патриарха Кирилла. А он меня благословил на монашество.

Еще через несколько месяцев я встретился с благочинным Свято-Казанского мужского архиерейского подворья отцом Макарием (Еременко). Он служит в городе Кара-Балта в Киргизии. Это в полутора часах езды от Бишкека. Мы посидели, поговорили, а в конце благочинный говорит: «Благословение старца надо выполнять». Я даже опешил: «Уходить в монастырь?» Отвечает: «Необязательно. Можно возглавить общину нашего подворья в Москве, здесь киргизам помогать».

А я последние годы живу по принципу: ни от чего, кроме греха, не отказываться. Слова «хочу», «не хочу», «нравится», «не нравится» я исключил из лексикона, они запрещены в моем доме. Вместо них есть слово «надо». Верь в волю Божью, и Господь сам управит. Поэтому и отцу Макарию пообещал подумать.

2016г. Инок Киприан (Валерий Бурков) в своей келье с мальчиком Антоном из воскресной школы

А в ноябре получаю из Киргизии письмо от благочинного, что он назначил меня послушником подворья и возложил руководство общиной в Москве. Все, обратного пути нет! В апреле 2016-го еще раз мы встретились, а в начале июня — звонок: «Так, владыка благословил твой постриг в монахи. Прилетай в апостольский пост!» Не скрою, известие ошарашило. Да, я к этому шел и хотел, но все завертелось очень уж стремительно. Месяц на моральную подготовку! Я попытался отсрочить дату и услышал от отца Макария: «Решение принято». И я поехал…

С 6 июля прошлого года нет полковника в отставке Буркова, есть инок Киприан. Теперь я иной, изъят из прежнего мира. Вот и вся история.

— У вас всегда Звезда на подряснике?

— Монашеская одежда не вязалась в моем сознании с государственной наградой, но на второй день после пострига отец Макарий сказал: «Приколи и больше не снимай». Должна быть проповедь подвига и монашества. Люди обязаны знать героев в лицо, а Звезда сама за себя говорит.

Вот вы в курсе, что на моих глазах 12 киргизов крестились, приняли православие? Мне посчастливилось помочь им увидеть свет Христов, найти Господа, как когда-то сам нашел. Теперь проповедь — мое послушание. На все воля Божья…

Фото: личный архив инока Киприана (Валерия Буркова), Павел Кривцов, AP, Wikipedia.org