Канун VI Вселенского Собора

Сайт «Православие.ру» продолжает публикацию фрагментов книги церковного историка и канониста протоиерея Владислава Цыпина «История Европы дохристианской и христианской».

VI Вселенский Собор. Фреска (Афон, Великая Лавра) После расправы над святыми исповедниками Мартином и Максимом взаимоотношения между Римом и Константинополем представлялись нормализованными, причем на еретической базе монофелитства. Но это было обманчивое успокоение и примирение, почва под которой была зыбкой. Согласованной точки над i в догматическом споре, возбужденном появлением монофелитской ереси, поставлено не было: Римский престол не выразил протеста против неправедного суда над занимавшим его ранее святым Мартином и поддерживал видимость общения с императором, но в то же время не заявлял об одобрении или хотя бы признании императорского «Типоса».

Папа Евгений, поставленный с согласия императора Константа при жизни незаконно низложенного святителя Мартина, умер в 657 году. Вскоре после его кончины, 30 июля, на Римскую кафедру избран был Виталий, латинянин родом из города Сигнии. Его поставление совершено было уже без императорского эдикта об утверждении избрания, что с тех пор вошло в обыкновение, но новый папа и император обменялись дружелюбными посланиями. Папские нунции доставили в Константинополь известительные синодики, адресованные не только Константу, но и столичному патриарху Петру, даром что тот оставался приверженцем монофелитства. Нунции были благожелательно приняты патриархом и, вероятно, сослужили ему. Со своей стороны император послал в дар папе Виталию Библейский кодекс, украшенный золотом и алмазами.

В 662 году Констант навсегда покинул имперскую столицу на Босфоре, чтобы обосноваться в новой резиденции на Западе. По пути в сицилийские Сиракузы он остановился в Риме, где 5 июля 663 года ему устроена была торжественная встреча: папа Виталий с сонмом римских клириков, сенаторов, сановников, «с крестами, хоругвями и свечами, встретили Константа за городом, у шестого верстового камня»^[1]. Рассказывая об этой встрече, Ф. Грегоровиус писал, резонируя: «Виталиану не предстояло встретить императора с тем высоким мужеством, которое некогда проявил епископ Амвросий, удаливший со ступеней церкви Милана великого Феодосия, который запятнал себя кровью жестоко наказанных мятежников». И все же «при виде ненавистного Константа Виталиан не мог не вспомнить… погибшего голодной смертью папы Мартина и замученного… Максима», которого историк Рима курьезным образом именует «католическим аббатом»^[2]. Но какими бы ни были эмоции Виталия в действительности, в базилике апостола Петра на Ватикане он причастил монофелита Константа.

Золотой солид Константина IV     

Папа Виталий пережил Константа и умер в конце января 672 года, уже при императоре Константине Погонате. 11 апреля на папский престол вступил Деодат, который в прошлом был монахом римского монастыря святого Эразма. Взаимоотношения между Римской и Константинопольской кафедрами ухудшились. Возможно, это произошло еще при папе Виталии. Такое заключение позволяет сделать то обстоятельство, что преемствовавшие монофелиту Петру на столичной кафедре патриархи Фома (667–669), святой Иоанн V (669–674), Константин I (674–676) после своей интронизации не отправляли известительных посланий в Рим, а святой патриарх Феодор I после своей интронизации направил не известительное, но увещевательное послание (протрептик) Домну, в том же 676 году взошедшему на папский престол, призывая папу не только к восстановлению канонического общения с Константинополем, которое, следовательно, в ту пору было разорванным, но и требуя вычеркнуть из диптиха всех преемников папы Гонория, то есть православных диофизитов, что дало повод некоторым историкам подозревать его в приверженности монофелитству^[3], хотя это обвинение опровергается как отсутствием его имени в списке ересиархов, осужденных VI Вселенским Собором, так и – еще более определенно – фактом его канонизации. В действительности ни один из патриархов Константинопольских после Петра не был приверженцем монофелитства, во всяком случае VI Вселенский Собор не включил их имен в перечень анафематствованных еретиков. Возможно, что причиной охлаждения, вплоть до нового разрыва общения, послужило ужесточение позиции Римского престола, потребовавшего дезавуации «Типоса», хотя документальных подтверждений тому не имеется.

В конце VII столетия сложилась принципиально иная, чем прежде, ситуация с религиозным составом имперского населения

В правление Константина IV, однако, изменился политический контекст, в котором появилось монофелитство. В свое время императору Ираклию и патриарху Сергию эта искусственно изобретенная доктрина понадобилась как средство в очередной раз решить задачу квадратуры круга – найти формулу, одинаково приемлемую для православных диофизитов и монофизитов, поскольку религиозное разделение подрывало единство империи. В конце VII столетия сложилась принципиально иная ситуация с религиозным составом имперского населения: монофизитский Египет, а также Сирия и Палестина, где присутствие монофизитов являлось ощутимым фактором, были потеряны империей – как позже оказалось, навсегда. Но монофелитская доктрина, призванная послужить орудием богословского компромисса, вносила рознь в религиозную жизнь в сохранившихся имперских владениях. В Африканском экзархате и в тех регионах Италии, которые не были завоеваны лангобардами, монофелитство отвергалось тотально.

Так же обстояло дело и в православных епархиях Запада, вне пределов империи: в лангобардской Италии, православной Галлии, в отринувшей арианство вестготской Испании. В грекоязычном мире с монофелитством смирялись скорее по причине конформизма, чем принимали его по убеждениям, да он, собственно, уже и не навязывался властью, которая требовала только, как это выражено в «Типосе», не заводить споров об одной или двух волях во Христе. С политической точки зрения не оставалось смысла вооружаться против исповедовавших вслед за святыми Софронием, Мартином и Максимом веру в Божественную и человеческую волю во Христе. Это обстоятельство и было до конца продумано и осознано императором Константином.

12 августа 678 года он направил папе Домну исключительно любезное послание, своим тоном призванное польстить амбициозным представлениям пап о своем месте в Церкви. Император именовал Домна в этом послании «вселенским папой»^[4]. Когда-то святой Григорий Двоеслов с негодованием отвергал этот титул применительно к любому епископу, в том числе и к епископам Нового и Ветхого Рима. Характеризуя сложившуюся во взаимоотношениях между первенствующими церковными престолами ненормальную ситуацию, император писал: «Мы страшимся умолчать и о следующем факте, чтобы народ, который приходит в святые кафолические и апостольские церкви для освящения, не увлекся противоположными мнениями, видя взаимное несогласие своих предстоятелей. Как здешний святейший и блаженнейший патриарх, так и святейший патриарх Феополя (Антиохии. – прот. В.Ц.) Макарий с большою твердостию настаивали на исключении из диптихов блаженнейшего Виталиана, говоря, что Гонорий поминается в диптихах ради чести апостольского престола древнего Рима; затем не принимать в поминание бывших после патриархов упомянутой святейшей Римской церкви до тех пор, пока не состоится исследование и соглашение относительно возбуждающих разногласие между обоими престолами выражений; наконец, и ваше отеческое блаженство подобным же образом поминать только впоследствии. Но мы не согласились на это, то есть на исключение из диптиха упомянутого Виталиана… потому что сохраняем полное равенство и считаем тех и других православными… Но мы дали обещание упомянутым святейшим патриархам, что ваше отеческое блаженство непременно пришлет потребных людей для совместного рассуждения с ними и что тогда по разъяснению дела произведено будет окончательное устроение»^[5].

Константин IV на VI Вселенском соборе. Дионисий. Фреска из собора Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря. 1502 г.     

Император Константин призвал папу прислать в Константинополь своих представителей в составе трех римских клириков, до 12 западных епископов и 4 ученых монахов из греческих монастырей Рима, чтобы окончательно урегулировать богословские разногласия, которые ему представлялись спором о словах, а не о самой вере, на совещании с патриархами Константинопольским Феодором и Антиохийским Макарием, занимавшим свою кафедру с 653 года, и их помощниками. Финансирование переезда и самого совещания Константин брал на себя: «Повелеваем Феодору, славному патрицию и экзарху возлюбленной Христу нашей области Италии, доставлять всякое вспомоществование посланным – в морском путешествии, в издержках и во всем потребном для них; повелеваем, если потребует необходимость, дать для них охранный отряд скороходов, чтобы посланные прибыли к нам, при помощи Божией, не испытав никакого оскорбления и опасности»^[6].

К тому времени, когда императорскую сакру доставили в Рим, папа Домн скончался; в 678 году его сменил святой Агафон, сицилиец родом из Палермо, которому и вручили послание императора, адресованное его предшественнику. Новый папа с радостью принял предложение императора. Чтобы гарантировать единомыслие Западной Церкви, он инициировал созыв поместных соборов, в том числе в Милане и британском Гитфильде. 27 марта 680 года в Риме созван был собор под председательством папы с участием 125 епископов Запада. По результатам соборного обсуждения составлено было послание, адресованное «светлейшим победителям и триумфаторам, возлюбленнейшим сынам Бога и Господа нашего Иисуса Христа, Константину верховному императору, Ираклию и Тиверию августам», от имени «епископа Агафона, раба рабов Божиих»^[7]. В нем папа с особым акцентом подчеркивал неизменную верность Римской церкви Преданию и в то же время признавал недостаточность ее богословских ресурсов, чему причиной было завоевание Италии и всего Запада варварами: «В наших странах постоянно свирепствует восстание народов, которые то борются между собою, то бегут врозь и грабят. Вследствие этого, окруженные язычниками, мы проводим жизнь, полную беспокойства, живем трудами рук своих, потому что первоначальное содержание церквей среди различных бедствий постепенно прекратилось вследствие недостатка. Единственная наша поддержка есть вера наша; жить с нею есть величайшая для нас слава, умереть за нее – вечное приобретение. Все наше знание состоит в том, чтобы всеми силами своего ума сохранять определения кафолической и апостольской веры»^[8].

За этим пассажем следует изложение Никео-Цареградского символа с присовокуплением Халкидонского ороса. А дальше в этом послании по теме, которая в течение полувека служила предметом пререканий и поводом для разделений, сказано следующее: «Мы… признаем, что… Господь наш Иисус Христос, как совершенный Бог и совершенный человек, имеет два естественные хотения и два естественные действия; потому что этому несомненно научает нас апостольское и евангельское предание, и наставления святых отцов, которых приемлет святая апостольская Церковь, и досточтимые соборы»^[9]. Богословскую аргументацию, к которой непременно прибегают греческие отцы и богословы, заменяет ссылка на предание и на авторитет отцов и соборов – подход, характерный для Западной Церкви на протяжении столетий.

В сентябре послание Римского собора привезли в Константинополь посланцы папы и Римского патриархата: епископы Абунданций Патернский, Иоанн Регийский и Иоанн, занимавший кафедру в Порто. Вместе с ними в составе делегации находились римские клирики пресвитеры Феодор и Георгий и диакон Иоанн в качестве прямых представителей папы, так что они ставили свои подписи под соборными актами на первых местах. В Константинополь прибыли также четыре монаха из греческих монастырей Рима и пресвитер Феодор из Равенны. Император принял их с почестями и велел устроить гостей во дворце Плакиды. Патриарх Константинопольский Феодор не скрывал своего недоверия к посланцам Рима, что дало повод обвинять его в приверженности монофелитству. Чтобы устранить препятствия к достижению полного церковного единства, Константин распорядился отстранить святителя Феодора, на его место по указанию императора был избран пресвитер Георгий, который, однако, как это видно по его выступлениям на созванном в сентябре 680 года VI Вселенском Соборе, оказался более склонным к монофелитству, чем его предшественник.

Предстоявшему Вселенскому Собору надлежало завершить выяснение богословского вопроса, волновавшего Церковь в течение нескольких десятилетий.