Наташечка

Кто-то, будучи здоров и крепок телом, от уныния и бессмысленности тяготится жизнью. Но каково это — уходить, отчаянно любя землю, природу, людей вокруг, испытывая настоящую радость от каждого прожитого дня…

Я не помню точно, когда она впервые появилась в нашем доме, но, очевидно, тогда, когда супруге моей, слабой здоровьем, понадобился лечебный массаж. А Наташечка как раз была дипломированным специалистом по массажу и в нашем городском монастыре, где матушка моя работала в то время, по просьбе игуменьи делала массаж всем, кто в нём нуждался. Там они с Леной и познакомились.

Наташечка, как мы сразу стали её называть, была женщина относительно молодая (лет около пятидесяти), бойкая, живая и — вот, наверное, её основная черта — жизнерадостная. Общаться с ней действительно было радостно и легко.

Притом она как-то избегала свойственной многим её бойким сверстницам привычки сплетничать и осуждать. Естественная лёгкость в общении уже в то время сочеталась в ней с глубокой воцерковленностью, со сдержанной осторожностью в суждениях и оценках, но без этой суровой «истовости», от которой отшатываются приходящие в Церковь неофиты.

Но и само её наименование «Наташечка», как мне кажется, уже говорит о ней многое. Не Наталия Петровна, заметьте, и даже не сестра Наталия. При виде её душа сама собой расплывалась в радушной улыбке и восклицала: «Наташечка!».

* * *

Итак, она была невысокого роста, довольно аккуратная в смысле фигуры и внешности. Мы с матушкой, будучи отчасти распираемы от обратного, всё просили её поделиться «секретом» своей стройности. Она смеялась и отвечала, что просто нужно есть понемногу и больше двигаться.

Вот и весь секрет. Если говорить церковным языком, то «секрет» не только воздержанности, но и много чего ещё заключается в нашей решимости. Об этом и батюшка Серафим говорил. Господь всё нам даёт для доброй благочестивой жизни, и даже «с избытком», но вот приятие благодати Божией требует от нас именно решимости в исполнении каких-то простых, но обязательных правил. Воздержание (и не только в еде, конечно) — одно из таких.

Но и второй пункт, обозначенный Наташечкой как обязательное условие подтянутой стройности, также присутствовал. То есть движение. Действительно, мы, городские жители, будучи загружены работой, страдаем от гиподинамии. Человек вынужден выполнять какую-то однообразную и функционально ограниченную работу: водитель часами сидит в машине и «крутит баранку». Рабочий, опять же, часами стоит у станка, продавец — у прилавка, офисный сотрудник и вовсе большую часть времени просиживает за столом… И так далее. При этом усталость физическая и душевная накапливается, но это иная усталость, «нездоровая». Отсюда и восполняем мы недостаток движения искусственно, посещая фитнес-клубы, тренажёрные залы и всевозможные ячейки спортивной гимнастики…

Наташечка избрала для себя другой путь. Она полюбила активный отдых, природу и даже в одиночку много ходила по горам, лесам, ездила к морю, посещала музеи и старинные усадьбы Южнобережья, живо интересуясь историей и природой родного края. Словом, она не ленилась выбираться из дома, но не так, как у нас принято — «на пикник», а именно чтобы отвлечься от городской суеты, вдохнуть воздух, напоенный ароматами трав, побродить по лесным дорогам и горным тропам, постоять на кромке скал, созерцая красоту Божиего мира, или посидеть у берега моря, наслаждаясь умиротворяющим шумом прибоя.

Была у неё и благая страсть… Наташечка была увлечена фотографией. На свою самую обыкновенную «мыльницу», которую носила с собой повсюду, она ловила, выстраивала удачные кадры, а потом отбирала лучшее и делала альбомы. Всё её интересовало, всё вызывало в чуткой душе восторженный отклик: и небо, и море, и горы, и лес, и цветы, и птицы, и люди, конечно…

* * *

У Наташечки было не очень хорошее зрение, и она носила очки, линзы которых увеличивали её глаза. А глаза у неё были… — ну вот как сказать? Есть глаза, о которых говорят, что они прекрасны. Но у Наташечки они были красивы особенной красотой — красотой доброты и внимания и ласки сердечной. Просто приятно ей было в глаза посмотреть.

И ещё было в них то, что называют светом разума. Когда мы с ней познакомились, она постоянно и напряжённо искала истину — и именно в Церкви, в церковной жизни. Видимо, давно уже поняла и решила для себя, что другого пути нет. Эта определённость выбора придавала её взгляду мирную и глубокую сосредоточенность. И такое спокойствие духовной определённости всегда оставалось неизменным фоном всех её меняющихся, как у всякого человека, переживаний и состояний.

* * *

Несколько лет она была прихожанкой, чтицей и даже уставщицей в небольшом симферопольском храме во имя преподобного Лазаря Муромского. Каждый раз, когда она приходила к нам в гости, после обычных житейских разговоров и рассказов о новых своих открытиях и походах, в конце неизменно складывала руки, брала благословение и, как-то сразу сделавшись собраннее и серьёзнее, задавала какой-нибудь волновавший её вопрос. Причём вопросы могли быть самые разные: и по житейским делам, и по церковным, но цель их всегда была одинакова — ей хотелось всё делать по-божески.

* * *

Однажды Наташечка пришла к нам сильно расстроенная. Они долго говорили с моей матушкой в соседней комнате, а потом Наташа объявила, что у неё обнаружили рак, причём уже в запущенной стадии.

Для неё, да и для нас, это было как гром среди ясного неба — настолько она всегда была бодра, подвижна и жизнерадостна.

Надо сказать, что жила она одна. С мужем они давно разошлись — кажется, задолго до её воцерковления. Единственная дочь выросла и жила со своей семьёй в другом городе. И вот ещё одна яркая черта Наташечки: она не испытывала мучительного сомнения — объявлять или нет о своей болезни, поднимать ли «на уши» всех родственников и знакомых. Напротив, как-то сразу и без надрыва она решила, что будет скрывать свою болезнь, пока возможно. Никого не хотела отягощать.

* * *

Конечно, все мы старались по мере сил помогать ей. Но, пройдя курс лечения и лучевой терапии, несмотря на все надежды и ожидания, связанные с этим периодом, в какой-то момент Наташа отчётливо поняла, что умирает.

Я помню если не сам день, то уж точно тот переломный период. Ей, жизнелюбивой от природы, было действительно тяжело и страшно принять эту мысль, что всё, твоя земная жизнь подошла к своему пределу. Но она смирилась. Именно смирилась — и это не мои домыслы, а отчётливое её состояние, осознанный выбор, который она засвидетельствовала сама, сказав в очередной свой приход к нам, что лечение прекращает и с помощью Божией будет уже «собираться в дорогу, Домой».

Это волнительное решение не было ни спонтанным, ни необдуманным. Напротив, явилось результатом её глубоких раздумий, крепкой веры и сердечной молитвы.

* * *

Ей было очень плохо, особенно в последние месяцы. Боли были ужасные, временами настолько, что она не могла говорить и думать. Но она несла это всё терпеливо как епитимью за прежние грехи, как крест, и просила, искала только одного — спасения, жизни вечной в Царствии Божием.

Мы часто повторяем подобные слова, но истинным и глубочайшим смыслом они наполняются для тех, кто терпит со Христом, кто и в страданиях, и в болезнях остаётся верным Господу и всем сердцем, всей душой устремлён к Нему.

Такими были последние месяцы жизни Наташечки. В медицинском отношении она ограничилась самыми необходимыми, поддерживающими жизнеспособность лекарствами, а из обезболивающих — таблетками кетанова, добывание которого не требовало специальных и мучительных согласований.

* * *

Но и надежду на исцеление она не оставляла. Почти с самого начала болезни мы договорились каждый вечер молиться по соглашению об её исцелении, с добавлением в конце молитвы святителю Луке, после которой она помазывалась маслицем от мощей святого. И мы молились почти до самого конца, созваниваясь по телефону и читая молитвы вслух так, чтобы Наташечка на другом конце «провода» могла их слушать.

Она слабела с каждым днём и иногда просила остановиться. В эти моменты было понятно, что её мучают ужасные боли — так, что она не в состоянии понимать смысла произносимого, но потом она снова приходила в себя и мы продолжали…

Не только я, но и супруга моя, с которой Наташечка общалась больше, ни разу не видели и не слышали от неё даже малейшего проявления ропота, недовольства, раздражения или маловерия. Но что я сам и не единожды слышал от неё, так это молитвенную и горячую просьбу: «Господи, я потерплю… Только прости мне грехи. Прими меня в Царствие Твоё. Пресвятая Богородица, помоги мне!».

И самое главное — как произносились эти слова: от всей силы изболевшейся души, от всего сердца, устремлённого к Жизни.

* * *

Как я уже сказал, Наташа была прихожанкой и чтицей в храме преподобного Лазаря Муромского, настоятелем которого был и остаётся протоиерей Михаил.

И вот незадолго до смерти снится Наташечке сон. Вроде как стоит она посреди храма в белой рубахе перед отцом Михаилом и говорит ему, что, мол, так и так: болею я, батюшка, тяжело и больше не могу читать. Тогда отец Михаил молча берёт её за руку и ведёт в алтарь. Наташечка в трепете и ужасе пытается сопротивляться, убеждает отца Михаила, что она женщина, что в алтарь ей нельзя, но ноги сами идут, и вот отец Михаил вводит её в свет и радость Божиего Алтаря. С тем Наташечка и проснулась…

Умерла она тихо и мирно в своей квартире 21 ноября, в праздник Архистратига Божия Михаила, и отпевал её отец Михаил.

* * *

Здесь, может быть, кто-то подумает: вот, надо же, молились каждый день целый год святителю Луке и маслом от его мощей помазывались, а человек так и не выздоровел. Но кто сказал, что участие святых в нашей жизни предполагает, что всё будет именно так, как хочется нам? А может, именно и нужно было Наташечке претерпеть всё, чтобы, очистившись, «войти в радость Господа своего». И святитель Лука в этом её последнем восхождении был первый и усерднейший сомолитвенник и помощник. Я в этом не сомневаюсь ни на секунду.

Просто обо всём мы судим нашими житейскими мерками, а о вечности порой не хотим и задуматься. И вот для кого-то очередное «совпадение», а для меня — очевидный знак, что молитвы наши были услышаны. Закончив писать этот текст, в тот самый день я поехал в храм и служил молебен, после которого меня попросили освятить две замечательные, вышитые бисером иконы.

Это были иконы святителя Луки и мученицы Наталии.

* * *

Но закончить хотелось бы на словах о том простом, чего нам, увы, катастрофически не хватает, и без чего, несомненно, не может быть и разговора о духовной жизни. Имею в виду человеческую доброту, освящённую истинной верой.

Наташа ушла несколько лет назад, но до сих пор иногда отчётливо ловишь себя на мысли, что скучаешь по ней. Вот скучаешь, и всё! По этому светлому и радостному человеку. И, быть может, это ещё одно свидетельство её доброты. Когда человек стремится к Господу, к высшей любви, красоте и правде, он обязательно оставит в жизни добрый и радостный след. И по этому следу кто-нибудь обязательно пойдёт дальше и найдёт, быть может, Того, Кто Сам есть и путь и истина и жизнь.