Как будто в буре есть покой

На окнах занавески, на столе самовар. По улице важно ходит жандарм и гремят телеги. Муха бьется в стекло. С колокольни собора вот-вот зазвонят к вечерне. Все сыты и всем скучно. Россия беременна революцией.

Скоро все придет в буйно-помешанное движение. У семинаристов на груди заалеют банты, у нежной барышни в муфте окажется динамит. Улицы наводнятся ликующими толпами. Потом эйфория от перемен сменится недоумением от безобразий, потом — страхом от насилия, потом — голодом от разрухи и так далее, вверх-вниз по колдобинам русской истории.

Любить революцию можно только ни бельмеса не понимая, что стоит, собственно, за этим словом, и никого не жалея. Или потеряв остатки совести. Или лишившись внутреннего центра тяжести, так что любой порыв ветра несет человека незнамо куда, а через полчаса несет уже обратно. Ну, либо за хороший гонорар в твердой валюте.

Есть человек-мышь, описанный в «Записках из подполья». Это человек гордый и бессильный, в самой глубине сердца уязвленный своим практическим бессилием. Для него чем жарче заваруха, тем ярче радость. Это ведь он «был ничем», но хочет «стать всем». Подобный клоповник, только не одинокий, а коллективный, есть и у Горького — «На дне». Оттуда, со дна, в шум улицы полезут жившие «на дне» и, судя по прямому смыслу слов, подонки общества, как только наверху заполощется, терзаемый начинающейся бурей, очередной революционный стяг.

***

Он родился в Житомире, учился в хедере и в детстве совсем не говорил по-русски. Потом был забран в солдаты, выучился русской грамоте и полюбил все русское, включая Православие. Крестился по окончании службы и даже постригся в монахи. Лет десять жил по разным обителям, наслаждаясь обретенной истиной. Потом восторженно принял Февраль и Октябрь. Потом полностью разуверился в религии и стал таким же неистовым безбожником, каким до того был жарким прозелитом. Это «житийные» зигзаги некоего Моисея Карцова, которого Николай Корнеевич Чуковский выводит в книге воспоминаний как самый яркий пример людей, многократно обретавших и опять терявших себя самих в свистопляске революционных лет.

«Он поражал слушателей силой своей ненависти к религиям, попам и раввинам. Аргументация у него была самодельная, с антирелигиозной литературой он был мало знаком, … так как в школьном смысле он был человеком глубоко невежественным. Доводы у него были другие — морального и бытового свойства. Он обличал попов и монахов, как обличали их в эпоху Возрождения, — за чревоугодие, сребролюбие и любострастие. Лицемерие деятелей церкви — вот что разоблачал он непрестанно с пылкостью лично оскорбленного человека. Он поражал церковников замечательным знанием церковного ритуала, Священного Писания и монастырских нравов. Он знал наизусть и Талмуд, и Евангелие». Это цитата из воспоминаний.

А вот еще:

«Он рассказал мне всю свою жизнь, — говорит Чуковский, — почти не касаясь ее внешней стороны, а только внутреннюю — историю своих духовных переворотов. Он был когда-то правоверным евреем, потом православным, теперь — революционером и атеистом. Но в революции его интересовало только безбожие, и атеизм его носил, в сущности, религиозный характер. Он считал, что дьявол, искушая Христа, был прав. Об этом он мог говорить часами, и речи его напоминали одновременно и Экклезиаста, и «Братьев Карамазовых», которых он никогда не читал. Не то в двадцатом, не то в двадцать первом году он начал издавать газету «Вавилонская башня». Это название было полно смысла, — согласно Библии, люди строили Вавилонскую башню для того, чтобы влезть на небо и ниспровергнуть Бога».

Вопрос не был бы страшен, если бы не был пропитан кровью людской и множеством личных трагедий.

Потом газета умерла, диспуты смолкли. Затравленный народ стал жить тихо и перепуганно. Карцов торговал рогожами и жил в какой-то питерской дыре с женой и двумя детьми в нищете, напоминающей чахоточную Катерину Ивановну с голодными детьми из «Преступления и наказания». На этом, собственно, новелла под названием «Безбожник», новелла о характерной жертве духовных скитаний заканчивается. А мы можем лишь отдаленно представить, сколько таких и подобных людей прыгало в смутные времена, как в сказке у Ершова — то в кипящее молоко, то в студеную воду! Прыгало с целью омолодиться вместе с омолаживающейся вселенной! О миллионах из них ничего не написано. Без сомнения, судьба сказочного царя многими повторена в деталях: «Три раза перекрестился. Бух! — в котел, и там сварился».

Сиди теперь и думай: это люди такие неуемные, или это революционное безумие насильничает над душами, швыряя их без жалости в разные стороны? Или то и другое в сложных сочетаниях применимо к каждой судьбе?

Или вот еще персонаж — Никон (Бессонов), епископ Красноярский. Снял с себя в 17-м году сан и монашество, мотивируя решение тем, что это все мешает ему быть истинным христианином. До этого, правда, без всяких помех со стороны сана и даже с помощью последнего успел побывать черносотенцем и жарким патриотом. А еще депутатом Государственной Думы. Потом вдруг (или не вдруг?) благодарственной Литургией встретил крушение монархии, наговорив на свергнутого Царя кучу гадостей. И уже потом отрекся, женился на совращенной ученице епархиального училища. Бедняжка вскоре была убита при невыясненных обстоятельствах. В гроб супруге бывший епископ положил свой клобук и панагию. Жизнь его закончилась на Украине, где бывший Никон превратился в Мыколу (с таким именем он подписывался на документах и под статьями) и некоторое время занимал пост главы Департамента исповеданий при Центральной Раде. Кстати, был сей «Мыкола, бывший епископ» потомственным дворянином. И как бурно пожил, не дотянув даже до 50-ти! Всюду побывать успел. А ведь родись в более благополучные времена, быть может, скончался бы на кафедре почтенным архиереем, в благородных сединах и орденах, с репутацией защитника устоев и пастыря доброго.

И опять русский вопрос «Кто виноват?» требует к себе внимания. Так это все делает революция с ее смятением в умах и шатающейся под ногами землей, или это внутренняя порча, состоящая из смеси честолюбия, карьеризма, предательства и разврата? Порча, скрытая до поры. Или, может, нам благодарить революцию за то, что она отделяет зерно от плевел и творог от сыворотки? Вопрос не был бы страшен, если бы не был пропитан кровью людской и множеством личных трагедий.

Для полноты картины еще одна судьба. Илиодор (в миру Сергей) Труфанов. Выпускник Духовной Академии, иеромонах. Яркий проповедник. Прямо-таки народный вождь и трибун. Куда там Гапону. Темы проповедей: антисемитизм, призывы к погромам, нападки на власть и богачей, защита страдающего народа. Сошелся с Распутиным, основал монастырь по велению последнего, горячо обличал Толстого как безбожника и врага государства. Вычитками занимался и изгнанием бесов. Потом вдруг (или опять не вдруг?) в 1912 году подал прошение о снятии сана. Вместе с тем выступил с публичными извинениями перед еврейским народом и прахом скончавшегося Льва Толстого. С Распутиным же наоборот резко разошелся, пустив в обиход меткое словцо о Григории Ефимовиче — «святой черт». Даже бивал его с компанией новых единомышленников. В общем, поменял курс на прямо противоположный и переобулся в воздухе. А ведь собирал тысячные аудитории, и люди, слушая его, плакали. Даже солдаты и полицмейстеры. Вестимо, женился. Деток народил. Эмигрировал в США, где, кажется, стал баптистом. Работал швейцаром. Жил более чем скромно. Вдали и от Церкви, и от революции умер, разменяв седьмой десяток.

И чем более стремишься узнать историю не в схемах и датах, не в валовом продукте и уровне грамотности, а в живых лицах и судьбах, тем более поражаешься дальности разброса, на который в разные стороны от эпицентра взрыва раскидала людей идейная смута эпохи перемен. И кому же захочется кликать беду после калейдоскопа подобных примеров?

Судить нельзя. Судить страшно. И не для суда эти строки пишутся. Но пишутся затем, чтобы отношение к истории и жизни было острожным. Чтобы не баловались люди в «войнушку» и в заговоры, в великие перемены и всемирное счастье. И чтобы не спешили тащить пробку из всякой бутылки, потому что однажды вылезший джинн обратно лезть не захочет.

Ну, и еще, чтобы стяжал человек (попробовал стяжать, постарался) центр тяжести внутри себя, именуемый «крепкая вера». Иначе придется мотаться по ветру из стороны в сторону до полного одурения.