Банкротство февралистов: от кадетского правительства к правительству советскому

Временное правительство. Исполнительный комитет Государственной Думы. Сидят (справа): М.В. Родзянко, С.В. Шидловский, В.А. Ржевский и В.Н. Львов. Стоят (слева): В.В. Шульгин, И.И. Димитрюков, полковн. генер. штаба Б.А. Энгельгард, А.Ф. Керенский и М.А. Караулов

Раздоры в стане победителей

Овладев Россией 100 лет назад, временные министры и функционеры из президиума Петроградского совета, представлявшие разные оттенки либеральных и радикальных проектов, вовлеклись в распри, подрывавшие устойчивость формирующегося режима. Правые партии, за которые на выборах в Думу голосовала треть избирателей, были Временным правительством запрещены. Преобладавшие в правительстве кадеты и октябристы опирались на Временный комитет Государственной Думы, терявший влияние. Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов состоял из социалистов: меньшевиков и эсеров. Изданный им приказ № 1 вводил политическую власть солдатских советов в действующей армии, поставив командный состав под их контроль, доведенный до такой степени, что даже оружие офицерам стали выдавать не иначе как с разрешения ротного или полкового солдатского совета. Военный министр А.И. Гучков, не одобрявший такой порядок, вынужден был смириться – из опасения, что противодействие этой мере повлечет за собой бунт в воюющей армии, который обречет страну на поражение.

Соперничавшие между собой партии и политики откладывали решающую схватку до запланированного ими созыва Учредительного Собрания, но война ставила перед ними неотложные проблемы. Фронт заразился настроениями петроградского гарнизона, и солдаты воевать не хотели. Более умеренные деятели, те, что устранили святого Царя из опасений, как бы он не пошел на заключение сепаратного мира, стояли за продолжение войны до победного конца, но на них давили левые политики. В правительстве их представлял министр юстиции А.Ф. Керенский. Вместе с эсерами В.М. Черновым и А.Р. Гоцем, меньшевиками И.Г. Церетели, Н.С. Чхеидзе, М.И. Скобелевым, Ф.И. Даном, он был одним из лидеров Петроградского совета и, опираясь на него, заставлял своих коллег по правительству с ним считаться, а совет стоял за прекращение войны, за мир без аннексий и контрибуций, иными словами – за обнуление результатов войны, за то, чтобы кровь миллионов жертв этой войны с обеих сторон была пролита напрасно. Так эти политики исполняли волю вручивших им власть солдат петроградского гарнизона, взбунтовавшихся ради того, чтобы уклониться от перевода из столицы на фронт, и заразивших своим шкурным пацифизмом армию.

Задававшие тон в советах эсеры и меньшевики были, однако, в отличие от большевиков, против односторонних сепаратных переговоров и обещали вовлечь в мирные переговоры союзников по Антанте, по крайней мере делали соответствующие заявления, понимая, вероятно, при этом, что мир без аннексий и контрибуций вовсе не входил в планы союзников, которые твердо рассчитывали на победу и на ее плоды – аннексии и контрибуции, а у противника – у Германии и Австро-Венгрии – начавшаяся в России революционная смута рождала надежду, что им наконец удастся вырваться из капкана войны на два фронта. Война продолжалась, усугубляя разделения на политическом олимпе в Петрограде. Самые влиятельные министры из тех, что пришли к власти в марте 1917 года, – А.И. Гучков и П.Н. Милюков – в начале мая ушли в отставку, главным образом потому, что они высказались против мира без аннексий и контрибуций, заключение которого было после их отставок провозглашено целью правительства. В состав Временного правительства, ставшего коалиционным, были введены министры-социалисты и среди них Чернов, Скобелев, Церетели.

Программа Ленина представлялась экстравагантной и экстремистской даже большевикам

В начале апреля из эмиграции вернулся вождь большевиков В.И. Ленин и прямо на перроне Финляндского вокзала на устроенной ему правительством торжественной встрече выступил с призывом к свержению этого правительства: «Не надо нам парламентской республики, не надо нам буржуазной демократии, не надо нам никакого правительства, кроме советов рабочих, солдатских и батрацких депутатов», – по сути дела повторив лозунг Л.Д. Троцкого о перманентной революции, ранее им отвергавшийся. Но в апреле этот его призыв не напугал временных министров, тем более что даже большевикам, которые до февраля 1917 года находились не в эмиграции, а в России, таким их лидерам, как Л.Б. Каменев или И.В. Сталин, программа Ленина представлялась экстравагантной и экстремистской, они тогда еще не разглядели шанса прорваться к захвату всей власти, собираясь всего лишь поучаствовать в ней в компании с другими социалистами, и не спешили откликаться на зов своего вождя, утратившего в эмиграции, как им казалось, ощущение российской реальности.

О том, как воспринимался в ту пору Ленин в кругах, близких к большевикам, дают представление замечания, принадлежащие одному из самых обстоятельных летописцев революции и при этом человеку умному и наблюдательному – Н.Н. Суханову (Гиммеру), родители которого в свое время оказались героями нашумевшего уголовного процесса, послужив прототипами для толстовского «Живого трупа»:

«В первые дни по приезде его полная изоляция среди своих сознательных партийных товарищей не подлежит ни малейшему сомнению. Правда, мне неизвестна тогдашняя позиция его заграничного соратника Зиновьева, довольно осторожного господина. Зиновьев в те дни… ничем вовсе не обнаруживал, что он разделяет и поддерживает “бредовые идеи” Ленина. Из российских же большевиков, имеющих то или иное собственное имя, к Ленину открыто присоединилась одна Коллонтай. Затем… я обнаружил, что на стороне Ленина еще одна большевичка – Инесса Арманд… Казалось, в партии большевиков марксистские устои прочны и незыблемы. Казалось, взбунтовавшемуся лидеру не под силу произвести идейный переворот среди своей собственной паствы».

Призыв к свержению Временного правительства тем более не принимался всерьез оппонентами Ленина из других партий. В апреле и мае 1917 года кадеты, эсеры, меньшевики не сомневались в прочности своего успеха, в том, что затеянное ими революционное движение лежит у них в кармане. Несмотря на очевидную неустойчивость власти, вылившуюся в правительственный кризис, весной 1917 года в правящих сферах преобладали бравурные настроения. Тревога, переходящая в страх и трепет, овладела политическим классом поверженной в смуту России, особенно его умеренным либеральным крылом (которое в ту пору обыкновенно называли «цензовой демократией», в отличие от демократии революционной), позже, уже только в начале лета.

I Всероссийский съезд советов и июльский путч

II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов

С 3 по 24 июня в Петрограде заседал I Всероссийский съезд советов рабочих и солдатских депутатов. Среди его делегатов преобладали и в самом деле рабочие и солдаты – крестьяне в шинелях, но в образованный им Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК) вошла уже в основном интеллигентная публика. Председателем ВЦИК был избран меньшевик Н.С. Чхеидзе. Большинство во ВЦИК составили меньшевики, за которыми по преимуществу шел тогда так называемый сознательный пролетариат, и эсеры, влияние которых преобладало среди солдат и вовлеченных в смуту крестьян. Точный расклад членов ВЦИК был таким: 123 меньшевика, 119 эсеров, 58 большевиков, 13 «объединенных социал-демократов» и еще 7 беспартийных.

Съезд постановил продолжать войну, которую стали называть «революционной», до тех пор, пока не будет заключен между воющими сторонами мир без аннексий и контрибуций, что, конечно, было утопией: в устах ораторов – сознательным обманом, для более простодушных депутатов съезда – самообманом.

Съезд отклонил предложение большевистской фракции усвоить себе полноту власти и заменить существующее Временное правительство советским правительством, но впредь все назначения и перемещения в правительстве уже в обязательном порядке согласовывались со ВЦИК, а армия и ранее была поставлена под полный политический контроль советов.

Принято вести отчет установления советской власти с 25 октября 1917 года – в этот день она была провозглашена на II съезде советов, но фактически советская власть утвердилась уже в июле – с назначением Керенского премьер-министром и формированием подотчетного советам социалистического правительства из эсеров и меньшевиков.

На I съезде случилась знаменательная перепалка между Церетели и Лениным. В ответ на слова Церетели: «В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место», – Ленин с места выкрикнул: «Есть такая партия!» Этот его демарш вызвал смех у советских депутатов, но, как говорится, хорошо смеется тот, кто смеется последним.

«“Долой десять министров-капиталистов!” Но у нас в правительстве всего два капиталиста!»

18 июня на Марсовом поле съездом советов устроен был митинг с участием полумиллиона человек, и на нем массовую поддержку вызвали большевистские лозунги: «Пора кончать войну!», «Вся власть Советам!», «Долой десять министров-капиталистов!». По поводу последнего лозунга глава правительства князь Львов, по воспоминаниям Суханова, «в частных разговорах пожимал плечами: “Не понимаю, чего они хотят!.. "Десять министров-капиталистов!"… Но у нас в правительстве всего два капиталиста: Терещенко и Скобелев”». Ирония этого замечания заключалась в том, что Скобелев представлял в правительстве социалистов – партию меньшевиков – и занимал должность министра труда. Для организаторов митинга, уверенных в своей популярности, эти лозунги стали пугающей неожиданностью. Под такими же радикальными лозунгами шли митинги и демонстрации в Москве, Харькове, Нижнем Новгороде и в других городах. Настроения городских рабочих, вовлеченных в революцию, стремительно левели.

А в первые дни июля в Петрограде начались массовые забастовки. 4 (17) июля солдаты столичного гарнизона вышли из казарм с оружием. Петроград заново переживал обстановку, памятную по февральским и мартовским дням. По столице в автомобилях разъезжали вооруженные боевики из гражданских, но с винтовками за плечами и в руках. По улицам шествовали полки под командованием прапорщиков, намеревавшихся вести их на штурм Зимнего и Мариинского дворцов, где размещались правительственные учреждения. Другие воинские части, все еще подчинявшиеся Петроградскому совету и Временному правительству, были также выведены из казарм, чтобы подавить «врагов революции», под которыми на сей раз подразумевались революционеры более радикальных намерений – большевики и анархисты. Выражение «враг революции», или «контрреволюционер», стало тогда употребляться для стигматизации политических противников любого направления, независимо от их действительной идеологической ориентации.

Началась перестрелка. Хотя вооруженные столкновения носили локальный характер, их жертвами пали десятки человек, в том числе и случайных прохожих. Перевес сил оказался на стороне тех воинских частей, которые остались под контролем Петроградского совета. Прибывшая для устранения Временного правительства в Петроград из Кронштадта на нескольких судах «краса и гордость революции» – моряки, среди которых тогда самой влиятельной политической силой были анархисты, вернулась назад.

Путч провалился, но побежденные не смирились с поражением и готовы были к повторению авантюры. Чего они, собственно, хотели? Солдаты и матросы – немедленного прекращения войны, возвращения домой и чтобы там поучаствовать в «черном переделе» – в разделе земли, которая оставалась еще у помещиков и которую крестьянам пообещали политики-февралисты: кадеты – при условии компенсаций, а эсеры – без компенсаций, но и они откладывали этот ставший вожделенным для крестьянских масс «черный передел» до созыва Учредительного собрания; рабочие – передачи им в собственность или хотя бы под их контроль заводов и фабрик.

В феврале 1914 года, в канун мировой войны, член Государственного Совета П.Н. Дурново, противник войны с Германией, который из-за этой его позиции слыл германофилом, предвидя опасность революционного крушения Российского государства, писал в меморандуме, адресованном Императору Николаю II:

«Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы… исповедуют принципы бессознательного социализма. Русский простолюдин – крестьянин и рабочий – одинаково не ищет политических прав, ему не нужных и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужой землей, рабочий – о передаче ему всего капитала и прибыли фабриканта, и дальше этого их вожделения не идут. И стоит только широко кинуть эти лозунги в население, стоит только правительственной власти безвозвратно допустить агитацию в этом направлении, и Россия, несомненно, будет ввергнута в анархию, пережитую ею в приснопамятный период смуты 1905–1906 годов. Война с Германией создаст исключительно благоприятные условия для такой агитации… Война чревата для нас огромными трудностями и не может оказаться триумфальным шествием в Берлин. Неизбежны и военные неудачи… Неизбежными окажутся те или иные недочеты в нашем снабжении. При исключительной нервности нашего общества этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение, а при оппозиционности этого общества всё будет поставлено в вину правительства».

Что называется, как в воду глядел. Мрачное предсказание Дурново исполнялось с почти буквальной точностью.

Русский язык накрепко связал слова «государь» и «государство». Государство не мыслилось не искушенными знанием иностранных языков и представлениями об иных политических системах русскими людьми иначе, как учреждение, состоящее при государе. Поэтому в традиционно монархическом, царистском сознании народа с отстранением государя – Царя – существование государства утрачивало основание и смысл, утрачивало смысл и продолжение войны. Взбудораженные революцией элементы стремились к абсолютному безвластию, к анархии беспредела. Люди, охваченные этой разрушительной страстью, составляли меньшинство, может быть и незначительное в населении страны, но среди тех, кто был вовлечен в смуту, развязанную в феврале 1917 года, они не были меньшинством, а совсем напротив.

Июльский мятеж, хотя и сорванный, подавленный, напугал политиков – и даже самых крайних из радикалов. В эти дни и Ленин, и Троцкий – вождь т.н. межрайонцев, которые вскоре после этих событий объединились с большевиками, – призывали взбунтовавшихся солдат вернуться в казармы. Они не изобрели еще способа взять под контроль разгоравшуюся в стране пугачевщину. А.А. Блок, призывавший «слушать музыку революции», воспроизвел эту музыку в поэме «Двенадцать», написанной в январе 1918 года, но, судя по упомянутому в ней плакату с лозунгом «Вся власть Учредительному собранию», который пришедшие к власти большевики должны были убрать с улиц и площадей после срыва заседаний этого почтенного собрания, Блок писал поэму под впечатлением петроградской улицы 1917 года:

Винтовок черные ремни,
Кругом – огни, огни, огни…
В зубах – цигарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!
Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Тра-та-та!
Холодно, товарищ, холодно!..
Пальнем-ка пулей в Святую Русь –
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Эх, эх, без креста!..
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба –
Гуляет нынче голытьба!

Вот это и была музыка революции, это и была та стихия, тот выплеск темной энергии, накала которой в июле 1917 года устрашились даже самые радикальные политические лидеры Ленин и Троцкий. Им понадобились еще два-три месяца, чтобы при удачно сложившихся для них обстоятельствах овладеть этим потоком раскаленной лавы и направить его в нужное им русло.

В параллель с политическим и уголовным бандитизмом на улицах столицы, в сельской глубинке разгорался пожар фейерверков, как названы были в 1906 году поджоги помещичьих усадеб; поджоги и грабежи сопровождались кровавыми расправами над владельцами усадеб или над попавшими под горячую руку слугами, которые пытались отстоять «барское добро». Повсеместно в явочном порядке, не дожидаясь правительственных декретов, крестьяне захватывали и делили между собой помещичьи земли. В этих грабежах участвовал, разумеется, лишь самый разнузданный и расхристанный элемент, особенно часто – вернувшиеся в родные пенаты с фронта вооруженные дезертиры, но местные советские и не-советские власти, в основном состоявшие из эсеров, в одних случаях не хотели, а в других – не способны были оказать сопротивление революционному бандитизму – стихии, которую они же сами выпустили как джина из бутылки.

Звездный час Керенского

Александр Фёдорович Керенский

Июльские события привели к жесткому размежеванию политических партий. Правые союзы к тому времени были разгромлены, а их остатки загнаны в подполье демократическим Временным правительством. В этой ситуации многие из прежних сторонников правых стали поддерживать кадетов как более умеренную политическую силу, лидеры которой в прошлом подчеркивали в своих выступлениях, что они не революционеры, а оппозиционеры, и усвоили себе звание революционеров уже только после того, как совершилась революция, вручившая им власть. Июльские события их по-настоящему напугали, и с этих пор кадеты и околокадетские круги нацелены были на то, чтобы затормозить революционный процесс: до их сознания дошло наконец, что Россия стоит на краю бездны. Но никто из них, однако, публично не посыпал голову пеплом, никто не каялся в измене, в преступлениях, содеянных в феврале и марте 1917 года. Тем не менее в июне и июле министры-кадеты вышли из Временного правительства. В отставку ушел и его глава князь Г.Е. Львов. Новый совет министров возглавил эсер А.Ф. Керенский.

Вместе с уходом кадетов в оппозицию окончательно пало какое бы то ни было влияние на политические процессы Временного комитета Государственной Думы, сохранявшего ранее хотя бы декоративную тень преемства с дореволюционной властью. Временное правительство при Керенском юридически стало своего рода исполнительным органом при ВЦИК.

Июльский путч, радикальные политические призывы Ленина, предшествовавшие июлю, послужили поводом для возбуждения против него уголовного преследования, так что на время он скрылся в подполье, что, однако, не помешало ему оставаться в эпицентре разворачивавшихся событий.

Июль 1917 года стал звездным часом Керенского. Он чувствовал себя триумфатором, ловко одолевшим, с одной стороны, Гучкова, Милюкова, Львова, а с другой – Ленина и Троцкого. Крестьяне, составляя значительное большинство населения России, отдавали при выборах крестьянских советов свои голоса в основном за его однопартийцев – эсеров. Но в самой этой партии произошло разделение, завершившиеся формальным расколом на более умеренных правых и левых эсеров, готовых поддерживать «революционные крестьянские массы» в осуществлении полномасштабного «черного передела», не откладывая его до созыва Учредительного собрания. Левые эсеры, вслед за большевиками, стали настаивать и на заключении сепаратного мира и выходе из войны, не дожидаясь вступления в переговоры о мире государств Антанты.

Французские братья по «Великому востоку» потребовали от Керенского немедленного наступления на фронте

Между тем Керенский, и, конечно, не он один из числа министров, был связан, или лучше сказать – повязан, обязательствами перед французскими братьями по «Великому востоку», потребовавших от него немедленно начать наступление, с тем чтобы Германия перебросила несколько дивизий с западного фронта на восточный и таким образом была предотвращена нависшая над Парижем угроза его захвата немцами. Ссылки на неготовность армии к наступлению, на широкое распространение антивоенных настроений среди фронтовиков не были приняты во внимание. Керенский приказал начать наступление, и оно провалилось, зато Париж был спасен. В ходе германского контрнаступления германские войска продвинулись дальше вглубь России.

В результате этой авантюры популярность Керенского стала падать. И у него появилась тогда не лишенная смысла интуиция относительно способа устоять самому и, как, возможно, думал он, удержать Россию от падения в пропасть полного безначалия или от спасительного для России, но положившего бы конец его карьере обратного хода прочь от революции в контрреволюцию. Это была идея об установлении в стране единоличной власти революционного диктатора, у которого взамен церковного помазания монарха будет ореол личного избранничества, тот, что ныне политологи и журналисты называют харизмой. Таким избранником он мыслил, конечно, себя. Ему при этом мерещился как манящий пример образ Наполеона, который остановил революцию, сохранив ее «завоевания». Во Франции путь от якобинского террора к Наполеону проложил режим Директории. Повторяя опыт Франции, Керенский, с одной стороны, сформировал правительство из узкого круга, которое так и назвал – Директорией, а с другой – на самого себя примеривал роль Наполеона, подражая ему даже в жестах, в частности манерой скрещивать на груди руки, к которой ранее он не прибегал. Февралистская печать услужливо создавала ему ореол величия, а сам он до хрипоты произносил бесконечные речи, которые своим истеричным тоном способны были увлекать не одних только столичных и провинциальных дам, но и восторженных внушаемых неврастеников из солдат. Но «рано пташечка запела». Поскольку по своим интеллектуальным и психическим качествам Керенский не годился в наполеоны, разве только на роль Наполеона в спектакле на подмостках любительского театра, то из его потуг установить диктатуру российского Бонапарта, спасителя и завершителя революции, получился фарс – комический дивертисмент в трагедии Российской катастрофы.

Война продолжалась, и ее переименование в «революционную» не способно было вдохновить солдат на воинские подвиги, на самоотверженное пролитие крови ради спасения Парижа и ради выгоды Лондона. Правительственные и советские агитаторы призывали солдат спасать революцию, но другие агитаторы звали их довести революцию до конца через выход из войны и прекращение кровопролития. И эти призывы становились все более соблазнительными для солдатского слуха. Городские рабочие отворачивались от меньшевиков и переходили на сторону большевиков, которые обещали передать им в собственность заводы и фабрики, а поддержка взбаламученной революцией крестьянской массы перетекала на сторону левых эсеров, одобрявших «фейерверки». Им в руки, казалось, и шла власть, и конечный проигрыш левых эсеров обусловлен был уже отчасти личностным фактором: где же было признанной их вождем фанатичной и потому безмерно популярной в революционных кругах, а потом и в массах М.А. Спиридоновой тягаться в борьбе за власть с такими асами политических баталий, как Ленин и Троцкий! Но этот ее и ее однопартийцев проигрыш стал окончательным и бесповоротным ровно через год после июльских дней 1917 года.

Революция и Православная Церковь

Крестный ход в защиту Церкви и святынь православных на Красной площади. Москва, 1917 год. Источник: pastvu.com

В области религиозной политики летом 1917 года Временное правительство успело принять два акта, очевидным образом направленных на подрыв христианского просвещения русского народа. 20 июня вышло постановление о передаче церковно-приходских школ из ведения Святейшего Синода под управление Министерства народного просвещения. В этом постановлении выразилось особое недоверие временных министров к Православию, их отчужденность от веры большинства граждан России, поскольку оно не затрагивало положения конфессиональных школ других вероисповеданий. Святейший Синод, пока готовился этот документ, протестовал, но власти в спешном порядке приняли его. Закон о свободе совести, опубликованный 14 июля, провозглашал свободу религиозного самоопределения для каждого гражданина по достижении 14-летнего возраста, когда дети еще учатся в школе. Министерство просвещения торопилось использовать эту норму для того, чтобы низвести преподавание Закона Божия на уровень факультативного предмета или вовсе устранить его из программы обучения.

Именно в этот год сказаны были горькие слова о «раскрещивании России, получившей Крещение тысячу лет назад». Разлагающему влиянию либерализма приходилось противодействовать в самой церковной среде, но любые попытки дать отпор безначалию и самоуправству клеймились февралистской печатью как рецидивы старорежимного порядка. Даже некоторыми из церковных деятелей соборность отождествлялась с политическими принципами парламентаризма, но в церковной среде, в духовенстве здоровые охранительные силы все же преобладали над обновленческим элементом.

В Москве средоточием ревнителей православных традиций стал храм Василия Блаженного; его настоятель священномученик протоиерей Иоанн Восторгов призывал в своих проповедях паству к верности и стойкости в наступившие уже «лукавые времена». В далеком Свияжском монастыре, у раки святителя Германа, священномученик Амвросий (Гудко), уволенный по требованию обер-прокурора В.Н. Львова с Сарапульской кафедры, увещевал народ не поддаваться обольщениям соблазнителей, крепко держаться за веру отцов.

Катастрофическое положение дел в стране побудило Святейший Синод обратиться к православной пастве с посланиями, в которых давался верный диагноз болезни, поразившей наш народ, со словами обличения и увещевания. В Послании к всероссийской пастве, изданном 22 июля 1917 года, говорилось:

«Хищения, грабежи, разбои, насилие и обострившаяся партийная и политическая борьба стали достоянием нашей новой жизни и поселили в народе озлобление и рознь, повлекшие за собой внутреннюю братоубийственную войну, неоднократное кровопролитие. И в результате… вместо братства – охлаждение любви, упадок добрых, мирных, братских общественных отношений. Страна пошла по пути гибели, а в будущем ее ждет та страшная бездна, которая заполнена для всех нас ужасающим отчаянием, если только не прекратятся смятения, и попрания, и замешательства… от Господа Бога (Ис. 22: 5)».

2 августа Святейший Синод обратился со словами обличения и предостережения к армии:

«Ныне в рядах нашего воинства рядом с доблестными защитниками Родины находится немало людей, забывших и Бога, и совесть, и Отечество. Разложение проникло далеко вглубь России, и по всей земле водворилась смута. Совершающиеся ежедневно в разных местах нашего Отечества события порождают мысль, что близится гибель России, раздираемой внешними и внутренними врагами. Забвение христианских начал ведет к пробуждению животных и зверских инстинктов жизни и грозит разрушением всей христианской культуры и основ всякого разумного человеческого общежития».