Геополитический проект архиепископа Антония (Храповицкого)

Митрополит Антоний (Храповицкий)

Как известно, 15 (28) июня 1914 года в Сараеве, столице аннексированной Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины, австрийским подданным сербской национальности Гавриилом Принципом были убиты эрцгерцог Франц-Фердинанд и его супруга София. Это преступление послужило своего рода запалом для начала Первой мировой войны. В ходе войны между союзниками велись переговоры о предстоящей перекройке государственных границ. 10 апреля 1915 года в результате переговоров между Россией, Францией и Великобританией было заключено соглашение о передаче после победы над противником под контроль России проливов Босфор и Дарданеллы.

В российском обществе судьба проливов, а вместе с нею и участь Константинополя после ожидаемого поражения Османской империи стали вопросами, обсуждаемыми в печати – в журнальных и газетных статьях. В этой связи приобрели новую актуальность темы соотношения Нового и Третьего Рима, учение о Москве – Третьем Риме. Из печатных выступлений церковных авторов особенный интерес представляет статья архиепископа Харьковского Антония (Храповицкого), позже митрополита Киевского, «Чей должен быть Константинополь?», опубликованная в № 1 журнала «Пастырь и паства» за 1915 год.

В самом начале статьи Преосвященный автор с особой энергией подчеркивает мысль о вселенскости Православия, которое его критиками выдается, а некоторыми из самих православных ложным образом осознается как явление национально ограниченное. Вопреки подобным предубеждениям и заблуждениям архиепископ Антоний напоминает, что хотя «нам дорог наш приход, наша епархия с ее просветительными, благотворительными и духовно-сословными учреждениями; нам дорога Поместная Российская Церковь, дорога сама Россия, геройски воинствующая и за себя, и за православных славян; но всего дороже нам на земле и на небе Христова Церковь… Ради нее несут свой нелегкий крест служения церковные пастыри, ради нее подвизаются они в нужде, в бедности и унижении и не отступают от ее законов среди насмешек и злобы безбожников, еретиков, раскольников. Наши обязанности, наша работа определяются лишь в малой степени законами нашей страны, нашей Поместной Церкви: большая часть всего того, как мы обязаны молиться, чему учить, как действовать среди своей паствы, указана в законах Святой Библии, Номоканона, Типикона, Служебника, Требника – одним словом, в книгах не русских, а переведенных с греческого или древнееврейского языка».

Автор статьи подтверждает мысль о тождестве национального и религиозного самосознания русского народа, в котором национальное начало вполне подчиняется религиозному, парадоксальными примерами: «Церковный народ наш… родным и своим признает лишь то, что согласно с Церковью и ее учением», он «не признает русскими русских штундистов, но не полагает никакой разницы между собою и православными иностранцами – греками, арабами, сербами. Скажите нашему крестьянину: “Не брани евреев, ведь Пресвятая Богородица и все апостолы были евреями”. Что он ответит? “Неправда, – скажет он, – они жили тогда, когда евреи были русскими”. Он отлично знает, что апостолы по-русски не говорили, что русских тогда не было, но он хочет выразить такую верную мысль, что в это время верующие Христу евреи были в той истинной вере и Церкви, с которою теперь слился народ русский и от которой отпали современные евреи и их непокорные Господу предки».

В Киево-Печерской Лавре принято было тогда каждую субботу читать акафист Божией Матери, по завершении которого возносилась благодарственная молитва Богородице за то, «что Она избавила Свой царствующий град от нашествия нечестивых язычников и потопила их в волнах Черного моря, с их, – как воспроизводит содержание этой молитвы Преосвященный автор, – кораблями и их мерзким каганом, другом бесов и сыном погибели. На кого составлена была греками и читается русскими эта молитва? На наших же предков, когда они были язычниками и обложили Константинополь в IX веке! Не с ними, значит, душа и молитва русского духовенства и народа, а с православными чужестранцами, нашими отцами по вере».

Патриарх Антиохийский и всего Востока Григорий IV

Но не стоит думать, что автор статьи о Третьем Риме тешил себя иллюзорными представлениями и был далек от понимания реального состояния российского общества времен войны, оказавшихся кануном революционной катастрофы, пережитой Россией вскоре после того, как эта статья была опубликована, – в феврале и марте 1917 года. Он давал себе отчет в том, что в таком священном ореоле война воспринималась благочестивым православным народом, но отнюдь не политическим классом России и тем более не большей частью образованного русского общества, не даже его патриотически настроенными кругами: «Печальная действительность настоящего политического момента, – писал он, – очень мало соответствует такому церковному, такому евангельскому настроению и мировоззрению русского народа… Современный “национализм” в русском обществе, в политической партии такого наименования и в литературе всячески старается совершенно отрешить себя от вероисповедного начала, от Православия, от философского учения, с ним связанного, то есть славянофильства, и открыто провозглашает себя “зоологическим”, то есть беспринципным национализмом, союзом государственной и племенной самозащиты – и только». Не без сарказма архиепископ Антоний замечает по этому поводу: «Перенося свой патриотизм на почву такого безрелигиозного, а только юридического и экономического жизнепонимания, наши писатели, ораторы и деятели должны бы именоваться не националистами, но антинационалистами, строителями не исторической России, а петербургской, не Святой Руси, а русской Англии или Германии… Для них Константинополь является только морскою крепостью и торговым портом, а не святыней всего православного мира вообще и нашего народа в частности».

Противопоставляя такому образу мыслей политических националистов собственное видение конечной цели мировой войны, которое он отождествлял с религиозным сознанием православного русского народа, Преосвященный автор писал: «Для нас же, русских, напротив, только тогда получится нравственное удовольствие в случае победоносного исхода войны, если священный град равноапостольного Константина и кафедра первенствующего иерарха всего мира опять восстановят свое значение как светильника православной веры, благочестия и учености и будут собою объединять славянский север, эллинский юг и сиро-арабский и грузинский восток».

Вслед за тем автор статьи дает крайне негативную характеристику позиции правительств ряда православных государств, которую они занимали на начальном этапе мировой войны: «Посмотрите, как мало в настоящие дни сознают эту задачу жизни и деятельности православных народов их неправославные, а иногда и вовсе нерелигиозные правительства… Болгары, как раскольники, прервавшие уже 40 лет тому назад свое общение с Церковью, естественно, нашли в себе довольно бесстыдства, чтобы принудить свой народ, уже не впервые, поднять оружие против родственной по крови Сербии и своей избавительницы России. Но особенно больно то, что православный народ Румынии и Греции колеблется, с кем ему войти в союз, – с православными ли народами, борющимися против латинян, лютеран и магометан, или с этими последними, с врагами Православия». Заметим здесь, что колебания греческого и румынского правительств позже прекратились и они вступили в войну союзниками России и Антанты.

«Град Константина должен быть отдан своим историческим владельцам – эллинам»

При этом, однако, архиепископ Антоний находил колебания правительства Греции по поводу вступления в войну если не вполне оправданными, то все же имеющими основания. «Колебание Греции, – писал он, – отчасти извинительно. Мечта ее возвратить себе свою священную столицу, составлявшую славу ее народа в продолжение одиннадцати веков и продолжавшую вещать ее даже под турецким игом в последние четыре-пять веков всемирной истории, – эта мечта, вполне естественная и законная и столь близкая к своему осуществлению три года тому назад, должна быть рассеяна навсегда». В случае победы России и ее союзников предполагалось, хотя окончательной договоренности на сей счет не было выработано, включить Константинополь в состав Российской империи, и этот план вызывал острое недовольство в Афинах. «Конечно, – продолжал автор статьи, – более церковное, менее племенное настроение народа должно бы удовлетвориться передачей своей исторической святыни сильнейшему единоверному братскому народу русскому, но требовать такой высоты настроения от эллинов значило бы требовать слишком многого. Константин основал Царьград, другой Константин его поневоле отдал злым варварам; Константин же, по давнишнему преданию греков, должен его возвратить христианству и эллинизму». И в этой связи автор статьи формулирует проект, который не был популярен в российском обществе, в том числе и в его патриотической фракции. По мысли архиепископа Антония, после победного завершения войны «град Константина должен быть отдан своим историческим владельцам – эллинам, а Россия должна только сохранить проливы, как Англия владеет Гибралтаром».

Таким образом, цель войны, которую вела тогда Россия, архиепископ Антоний видел в восстановлении империи со столицей в Константинополе. При этом от османского господства, надеялся он, будут заодно освобождены христианские святыни Востока, и прежде всего Святой Земли, но также Дамаск и Бейрут, населенные не только мусульманами, но и православными греками и арабами, а это будет возможно «лишь в том случае, если Россия восстановит Византийскую империю, объединив теперешнюю свободную Грецию с Цареградом под мирскою властью самодержца-грека и под духовною властью Вселенского греческого Патриарха, и тем отблагодарит эллинский народ за то, что он некогда освободил нас от рабства диаволу и ввел в свободу чад Божиих, соделав нас христианами», ибо в ином случае «греки будут самыми неукротимыми противниками такого движения России на Востоке, да оно просто сделается физически невозможным». Границы этой восстановленной империи он представлял в следующем виде: «все греческие провинции Балканского и Малоазийского полуостровов должны быть в нее включены», иными словами, она должна была, по мысли Преосвященного автора комментируемой статьи, очевидно, включать всю территорию современной Греции, европейскую часть современной Турции, а также азиатское побережье Мраморного и Эгейского морей.

В случае восстановления христианской империи со столицей на Босфоре откроется, как это представлялось владыке Антонию, перспектива русской колонизации Святой Земли: в Патриархатах Антиохийском и Иерусалимском он насчитывал 500 тысяч православных христиан, причем по языку «почти все они арабы. Конечно, должно тоже оберегать и их язык, и их приходские общины, но не должно препятствовать поселению там русских земледельцев и ремесленников… Народ наш так и ринется поселяться в страну, где жили наш Спаситель, Его Пречистая Матерь, апостолы, пророки и мученики… а всякий русский христианин сочтет долгом не раз в своей жизни отправиться на поклонение Живоносному Гробу». Только тогда, – пишет владыка Антоний в завершение своей статьи, – «со всею силою проснется русское самосознание: наука и поэзия возвестят миру о чувствах и молитвах русской души, и исполнятся чаяния последних Рюриковичей и первых Романовых о том, что Московскому царству суждено быть Третьим Римом, а четвертому Риму не бывать».

Третий Рим – дело будущего, и он станет возможным лишь тогда, когда будет восстановлен Рим Новый

Таким образом, Третий Рим архиепископ Антоний мыслил не столько уже осуществленным в прошлом, в допетровской России, сколько чаемым, ожидаемым, и при этом, что особенно характерно для его концепции Третьего Рима, возможным лишь при условии восстановления Нового Рима. В этом оригинальность его интерпретации учения о Третьем Риме, который до него мыслился обыкновенно как преемник Нового Рима, как его наследник. Эти два Рима – мечтал архипастырь – будут существовать синхронно.

В этой связи уместно напомнить и о том, что, хотя, как приверженец славянофильских идей, архиепископ Антоний считал важнейшей причиной церковного раскола 1054 года негативное влияние не преодоленного римского язычества на Церковь Запада, он, тем не менее, по крайней мере в одном отношении, отдает в статье о Третьем Риме должное политическим традициям древнего Рима. По его словам, «от языческого Рима нам вот чему надо поучиться. Это железное государство, распространяясь все шире и шире по известному тогда миру или вселенной, не спешило поглощать и уничтожать культуры и государства; напротив, где встречало здоровую и убежденную религию и культуру, там даже усилия прилагало к тому, чтобы пересадить к себе те идеи, обычаи, наконец, тех людей, которые могли бы быть полезны всемирному городу и вселенной. Боги этих народностей находили себе место в римском пантеоне, а гениальные люди допускались к высшим чинам и даже к сану императора, если могли принести государству великую пользу».

Как известно, реальный исход войны перечеркнул мечты архиепископа Харьковского Антония и его единомышленников; не исполнились и более реалистические проекты российских государственных деятелей и политиков. В России в феврале и марте 1917 года произошла революция, в конечном счете сделавшая российскую армию не способной к продолжению войны, по окончании которой победители делили территорию Османской империи уже без учета интересов России. Надежды архиепископа Антония (Храповицкого) на восстановление империи со столицей в Константинополе, на освобождение христианских народов Ближнего Востока от иноверного ига и на русскую колонизацию Палестины провалились, оказались миражом, хотя в Палестину впоследствии действительно устремился поток выходцев из Российской империи, правда, уже не христианского исповедания. И все же мысли, изложенные им в его замечательной статье, во всяком случае не лишены интереса, по меньшей мере для истории метаморфозы, которую проделало учение о Третьем Риме от эпохи старца Филофея до наших дней, когда оно, если судить о присутствии этой формулы в современной публицистике, не утратило своей актуальности.

Из доклада на семинаре «“Москва - Третий Рим”: формула мира и единства до и после 1917 года» (Покровская конференция в Московской Духовной академии 17,18 октября 2017 года).