Миссия Церкви — не побеждать, а свидетельствовать

С Александром Щипковым — политическим философом, первым заместителем руководителя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, советником Председателя Государственной Думы, членом Общественной палаты РФ, автором многих книг — мы беседуем о месте Церкви в сегодняшней российской жизни, о ее взаимоотношениях с обществом, о возникающих конфликтах и, конечно, о миссии Русской Церкви сегодня.

— Александр Владимирович, когда Вы приняли предложение Святейшего Патриарха и пришли работать в Церковь, как Вы видели будущую свою деятельность, что надеялись сделать, чего добиться?

— Никак не видел. И согласился совсем не потому, что рассчитывал на этом месте нечто особенное совершить. По сути, мне было предложено взять на себя определенную ответственность, делом подтвердить, что я принадлежу Церкви, что я ее часть. Мы ведь так часто слышим от православных верующих людей: «Почему Церковь вот этого не делает, вот с этим не борется, вот об этом не заявляет». Но предъявлять претензии Церкви и при этом отделять себя от нее — означает, по сути, выход из Церкви. Если православный человек так говорит, значит, его церковное сознание повреждено, значит, оно не церковно, а секулярно. Церковь — это не что-то отдельно от нас стоящее. Церковь — это мы. Если бы я испугался идти работать в Церковь (ведь это означает — добровольно подставляться под удар мощнейшей критики), то чего бы стоили все мои статьи и книги в защиту русского Православия, чего бы стоили мои годы, проведенные в Церкви? Я это сделал и о своем решении не пожалел.

— Какими они должны быть в идеале — отношения Церкви и общества?

— Прежде всего, Церковь и общество невозможно разделить. Помню, что об этом постоянно говорил Патриарх Алексий II, а его не слышали. Отношения Церкви и общества — это отношения внутри народа. Народ из многих частей, из многих групп состоит, и части эти трутся друг об друга, задевают друг друга, порой травмируют, и мы ищем консенсус, думаем, как наши взаимоотношения построить таким образом, чтобы они всех нас устраивали. Церковь также участвует в этом процессе, но у нее здесь особая миссия, особая ответственность, она — хранительница нравственной традиции, той нравственной нормы, которую любой человек чувствует вне зависимости от того, религиозен он или нет. Церковь не взяла эту роль на себя самовольно, нет, это заложено в самой ее природе.

— Как же она сегодня эту ответственность реализует, не будучи уже гонимой, пользуясь определенным уважением власти и большой части общества? На что она, с Вашей точки зрения, реально влияет? И что бы Вы ответили тем, кто говорит сегодня о клерикализации общества?

— Людям, которые весьма эмоционально говорят сегодня о слиянии Церкви с государством, я хотел бы задать вопрос: а что они понимают под клерикализацией? Клерикализация государства — это возможность Церкви влиять на политические решения, принимаемые властью. Любой профессиональный политолог скажет, что такого влияния у Церкви сегодня нет. И Церковь к этому не стремится. Об этом постоянно заявляют и Патриарх, и Синод.

— А разве плохо было бы, если бы Церковь влияла на политические решения власти? Например, на принятие закона о выводе абортов из системы медицинского страхования? И если бы она вообще инициировала законопроекты?

— У Церкви и власти разные задачи. У Церкви нет права законодательной инициативы, и это правильно. Но члены Церкви, будучи гражданами своей страны, имеют полное право выражать свое мнение. И коль скоро к Православной Церкви принадлежит большинство граждан нашей страны, если они составляют социальное большинство, и оно выражает консолидированную точку зрения, власть не может ее игнорировать. Как правило, эта точка зрения касается нравственной проблематики. Вопрос об абортах — это вопрос нравственный, прежде всего, а не политический. Писать законы в государстве — это не задача Церкви. У Церкви как социального института другая задача – сохранение нравственной нормы. Поэтому она будет говорить с государством и об абортах, и об образовании, и о воспитании, и о защите социальных прав рабочих людей — это ее обязанность, это ее миссия, а вот об атомной или угольной промышленности не будет.

Что же касается того, что Церковь сегодня не подвергается гонениям и пользуется уважением… Не нужно думать, что гонения окончательно и бесповоротно остались позади. На протяжении двух тысяч лет отношения Церкви и власти — это своего рода синусоида. Тут надо быть очень трезвым и прикладывать все усилия для того, чтобы просвещать власть, чтобы власть христианизировать, налаживать с нею конструктивное соработничество.

— О соработничестве и его плодах. Я прочитала Ваше интервью по нашумевшему поводу — возвращение Церкви Исаакиевского собора. Вы считаете, что «возвращение Исаакия — это христианизация всего социокультурного ландшафта России». Но Вы же понимаете, что эти Ваши слова не всем по нраву, что кого-то они настораживают, более того — пугают. Многие говорят, что Церковь, настаивая на своем, сеет в обществе конфликт, раскалывает его. И более того! Одна моя знакомая, по тем или иным причинам Православия не приемлющая, сказала мне: «Каждый раз, когда я слышу ваше любимое "Россия — православная страна", я чувствую себя гражданином второго сорта». Конфликт между православными и теми, кто таковыми себя считать не хочет, в обществе налицо. У Вас нет тревоги в связи с этим?

— Возвращение Исаакия — это возвращение к естественному состоянию национальной традиции. Это смена старой секулярно-коммунистической парадигмы на обычную, естественную для нашего народа. Это то необходимое условие, без которого невозможно дальнейшее культурное строительство, это символ перехода в будущее. Противники прямо говорят, что не допустят «клерикализации Исаакиевского собора». Вдумайтесь в это словосочетание — оно вскрывает истинные намерения тех, кто борется с христианством и пытается установить в России свою «секулярную религиозность». Это вопрос мировоззренческий. От его исхода зависит будущее страны. С этой точки зрения возвращение Исаакиевского собора Церкви – это действительно та веха, с которой мы начинаем христианизацию социокультурного ландшафта.

Что касается раскола в обществе, который Церковь якобы сеет… Заметьте: ваша не принадлежащая к Церкви знакомая и те люди, убеждения которых ей близки, остро-эмоционально реагируют на само существование Церкви. Если поговорить с ними спокойно, если задать вопрос: «А почему это так тебя беспокоит?», тогда они, может быть, сами увидят: религия, Церковь, Бог — это то, что занимает на самом деле большое место в их жизни и задевает их очень глубоко. Они вступают с этим во взаимодействие, в дискуссию, но в конфронтационной форме. Они не могут с этим не бороться, и борются яростно. Эта борьба носит иррациональный характер. Не практический, а иррациональный. История с Исаакием — ярчайшая иллюстрация. Ведь его на самом деле никто не отдает, он принадлежит государству. И никто не даст там Церкви делать что-то, что противоречило бы закону. Переживание противников этого нового положения дел — когда принимать решения относительно Исаакия будет именно Церковь — не рациональное, а религиозное. Неважно, что с приставкой «анти». Их протест — это их духовная, внутренняя проблема. Таково их религиозное состояние, формулируемое в антагонистической форме. Люди не могут найти ответ на свои главные вопросы (о смысле жизни, о смерти), потому пребывают в метафизическом беспокойстве. Невозможность ответа выливается в форму обиды, в форму обвинения. И не потому, что человек лукав, а потому, что ему самому очень сложно в себе разобраться.

Имена политиков, которые спровоцировали всю эту историю с Исаакием ради решения личных конъюнктурных политических и финансовых задач, известны. Кто и какие места хотел занять на чиновничьем Олимпе Санкт-Петербурга в результате этого скандала — тоже известно. Но это всё настолько неинтересно, настолько мимолетно — через два года никто про это не будет помнить, это как дым улетит. Инициаторы отряхнутся винтом, как собачки от дождя, и побегут рыскать другую наживу. А вот состояние тех людей, которыми они манипулировали, состояние вашей знакомой и всех тех, кто «защищал» церковь от Церкви,— оно само не уйдет, не развеется. Потому что это состояние, по сути, поиск человеком своего места в мире. Ваша знакомая ищет устойчивости и покоя. Покоя и радости. И не умеет этого обрести. Потому что обрести это по-настоящему можно только в молитве. А людей никто никогда молитве не учил, они молиться не умеют. Люди смотрят на Церковь и хотят что-то получить от нее, они просят: дай нам это состояние радости и покоя! Но, чтобы Церковь человеку что-то дала, человек должен это принять. Надо учиться принимать, это непросто, это требует огромных усилий — и духовных, и душевных, и физических. Но они даже сформулировать не могут это свое неосознанное желание. И кидаются на борьбу с источником искомого состояния покоя, радости, любви, прощения. Это следствие многочисленных разрывов традиции. И только традиция поможет это восстановить и сохранить. Восстановить что-либо утраченное вообще можно только благодаря традиции.

— Ваша последняя книга называется «Социал-традиция». И это не первый уже Ваш труд, посвященный, как я понимаю, критике либеральной идеологии и изучению традиции. Давайте здесь поясним нашим читателям, что Вы под этим словом подразумеваете. Вы же не о таких традициях ведете речь, как, например, поздравлять женщин с праздником 8 Марта?

— Конечно, нет. Традиция — это не обычай, не обряд, не привычка и не эпоха, с которой они могут быть связаны и в которую нас могут призывать вернуться. Традиция — это способ передачи опыта социального поведения народа. Это механизм передачи культурного, социального, религиозного опыта. Традиция — не есть что-то застывшее: это действие, движение; это не ретроградность и отсталость, а мотор, двигатель жизни. Без традиции невозможно представить себе развитие нации. Традиция — это дорога, которая ведет народ от столетия к столетию.

Недаром говорят, что народ связывает история. Если у народа отобрать историю, он исчезнет. Если Россия родилась 25 лет назад, как считают некоторые наши либералы, то, значит, ее вовсе не существует. История — это и есть традиция, это то, что передается.

Чувство традиции есть тот механизм, который сплачивает народ и делает его народом, а не населением. И именно поэтому у нас постоянно пытаются традицию отобрать, обрезать, прервать разными путями. И Петровские реформы, и 1905, и 1917 год, и 1991, и то, что сегодня происходит,— все это попытки оборвать традицию. Любая революция — это ее разрыв. Отказ от привычного календаря, отказ от старой орфографии, все это в свое время имело одну цель — пресечь традицию. «Перед Христом душой смиренной // Ты снова призвана предстать, // И груз Традиции священной // На плечи слабые поднять (…) Или глядеть, как смехом Хама // Открыт родительский позор» — эти строки о России из дружеского стихотворения епископа Геннадия (Гоголева) на выход моей книги. Кстати, в сентябре издательство «Эксмо» выпустило книгу стихов Владыки Геннадия, который действительно очень серьезный современный русский поэт. Он пишет в чистой русской академической манере, сохраняя преемственность культуры Золотого века. Это очень необычно для нашей эпохи постмодерна. Яркий пример той самой передачи традиции, о которой мы только что говорили.

— То, что происходит в культуре сегодня, — это и впрямь расставание с традицией, сознательный разрыв с нею.

— Скорее, отрыв от нее. Традиция строится на нравственной норме. И именно в культуре сегодня пытаются сдвинуть планку нормы, планку нравственности. Нам хотят доказать, что у нас неправильные представления и что нам давно пора их изменить. Нам говорят: прекрасно не то, что вам представляется прекрасным, а совсем иное. Нам предлагают уродство и уверяют нас, что это красиво. А если ты не видишь этой «красоты», ты отсталый человек и ретроград. А если ты решительно настаиваешь на своем мнении и протестуешь против подмены, то тогда тебя переводят в касту неприкасаемых, в разряд «нерукопожатных».

Мы являемся свидетелями серьезного мировоззренческого противостояния. Современный театр поставил перед собой задачу сделать так, чтобы зритель, посмотрев, например, «Прошлым летом в Чулимске», вышел не со слезами на глазах, а с циничным хихиканьем. Для этого нужно всего-навсего раздеть главную героиню догола или показать в какой-нибудь непристойной позе. То есть намеренно испачкать ее чистоту.

Именно этим и занимаются Серебренников, Учитель и некоторые другие современные режиссеры при молчаливом попустительстве Минкульта. Проблема не в свободе творчества, не в деньгах, а в духовном состоянии людей, которые получают удовольствие от того, что делают другим больно.

— А еще приходится слышать, что православные сегодня хотят быть цензорами и навязать всем свою точку зрения как единственно верную.

— Церковные люди защищают нравственную норму от тех, кто ее разрушает, потому что чувствуют в ней спасение для себя и своих детей. И здесь идет самая серьезная борьба. В результате Церковь как хранительница нравственной нормы все время оказывается под ударом. Вы спросите, когда наступит победа? Никогда. Церковь никогда не победит. Ее миссия — не побеждать, а свидетельствовать.