«Интеллигенту всегда стыдно, но не за себя, а за других»

ФОТО: РИА НОВОСТИ/ АЛЕКСАНДР НАТРУСКИН

Какова роль интеллигенции в советской и постсоветской России? Почему она создала свою субкультуру с собственной религией, философией и литературой? Почему интеллигенция всегда говорила о свободе и демократии, но призывала власть к насилию и игнорировала собственный народ? Что случилось с интеллигенцией сегодня, можем ли с полной уверенностью констатировать смерть интеллигентского сословия? На эти темы журналист Елена Жосул беседует с советником председателя Государственной Думы, доктором политических наук Александром Щипковым.

- Александр Владимирович, мы слышим много разговоров о роли интеллигенции в ХХ веке. Что, на ваш взгляд, происходило с интеллигенцией и как она влияла на развитие общества в советское время?

- Тема сложная и болезненная. Можно много рассказать о состоянии интеллигенции до 1917-го и после 1991-го, но советский период действительно особенный. Роль у интеллигенции в это время была двусмысленная.

- Что именно вы под этим подразумеваете?

- Советская власть, как известно, была очень идеологична и интеллигенцию, так сказать, «поддавливала». Интеллигенция находилась в некоторой фронде. Но вместе с тем государство очень нуждалось в ней, она была ему нужна именно такая — фрондирующая. Интеллигенция — это некий декор, химера на идеологическом здании. Без этих химер оно выглядело бы не таким красивым и завершённым. Роман интеллигенции с советской властью был долгим и страстным. Это тема будущих литературных произведений и научных диссертаций.

- Что представляла собой советская интеллигенция?

- Самая важная её черта — мессианизм. Ощущение себя посредником между властью и народом.

- То есть она отделяла себя от народа?

- Разумеется. Она могла ходить в народ, поучать народ, но никогда не чувствовала себя его частью. Интеллигенция всегда мечтала командовать, всегда просила партию дать ей «порулить». Но в этом был определённый блеф. Рулить предполагалось так, чтобы не брать на себя ответственность. Пусть кто-то рулит — какая-то власть, а мы этим рулевым будем управлять как бы со стороны. Это ещё одна черта интеллигенции — работать суфлёром власти. Править, но не царствовать.

- А что произошло с интеллигенцией в 1917 году?

- В 1917 году интеллигенция дорвалась до власти. Рулила коротко, очень неэффективно и очень кроваво. После чего пришли люди с рабфаков, крестьянско-пролетарский призыв…

Но «интеллигенция и революция» — это тема отдельного разговора, если сейчас углубимся, то увязнем.

- Итак, это прослойка, которая пытается учить сразу и народ, и власть?

- Причём прослойка довольно замкнутая — сообщество «рукопожатных». Интеллигенцию можно назвать особой субкультурой, потому что у неё были собственные ценности, не как у власти и не как у народа. У советской интеллигенции была своя идеология, её выразителем был Андрей Дмитриевич Сахаров. Были свои «евангелисты», их было двое и назывались они братья Стругацкие. Это религия советской интеллигенции — то, что они могли усвоить и что грело их душу. У интеллигенции был свой культовый театр — «Таганка», особо чтимые писатели: Ильф и Петров, Бабель, Рыбаков, Трифонов, Окуджава… Субкультура интеллигентов базировалась на мифологии, которую они сами же создавали. Это неисчерпаемый материал для анализа. Остаётся лишь сожалеть, что об этом почти ничего не написано в строго научном жанре. Написано нечто иное.

- Что же?

- Воспоминания и рассуждения интеллигенции о самой себе. Это очень интересно, но это тоже материал для анализа, а не сам анализ. Мифологию нельзя описать изнутри, это не могут сделать сами её носители. Нужен внешний, сторонний взгляд.

- А сколько существует интеллигентских мифов ?

- Много. Но каталогизация — это дело учёных. Я назову основные. Миф первый — об оппозиционности. Это то, о чём мы уже начинали говорить.

- Оппозиция Его Величества?

- Вот именно. Его Величества, а не его Величеству.

- Но при этом часто говорят, что в идейном отношении интеллигенция ставила себя выше власти. Дескать, мы знаем, как правильно, а вы не знаете.

- Интеллигенция, объявляя себя оппозиционной, в то же время охотно шла на контакт с властью и стремилась заручиться её поддержкой, если не сказать любовью. Дежурила под окнами, чтобы напомнить о своём безразличии, — это был такой французский роман. И власть, которой фрондирующая интеллигенция была нужна, периодически шла ей навстречу — брала в содержанки. Интеллигенция приходила в неописуемый восторг и называла этот период оттепелью.

- Оттепель сменялась временными заморозками…

- Как только внутри властных структур возникало какое-то другое движение, другой вектор — власть отдаляла от себя интеллигенцию. Потом, преследуя новые политические цели, опять немного открывала клапан, добрела. Как правило, это выражалось в раздаче денег. Так и шла эта игра в «оттепель» и «заморозки», с подарками и всем остальным, что следует по жанру…

- Но ведь, говоря об оттепели, всегда напоминают прежде всего о свободах.

- Свобода — одно из сакральных понятий либерализма. Но философами свободы часто как бы «упускается» тот факт, что всякая свобода — это возможности, а любые возможности приобретаются за счёт возможностей кого-то другого. Пирог свободы не бесконечен, это не евангельские семь хлебов, которыми можно накормить всех. Равенство в свободе само по себе не возникнет.

- Все свободны, но некоторые свободнее?

- Именно. Причём намного свободнее. Так возникают привилегии. И хотя понятие «свобода» для интеллигенции священно, на самом деле это эвфемизм.

- Что он означает?

- Помните три священных слова французской революции — «свобода, равенства и братство»? Так вот «равенство и братство» нашей либеральной интеллигенцией забыты намертво. Но «свобода» — это священно. Свобода для себя, а не для остальных, разумеется. В российских условиях «свобода» интеллигенции — это право единолично влиять на власть. Отсюда возникло выражение «активная часть общества». То есть такая часть, которая сама себя наделяет правом делать выбор за других. Это уже не просто привилегия. Это нечто крайне далёкое от демократии.

- Как можно назвать это качество?

- Очень просто: это авторитаризм. Один из любимых интеллигенцией бардов Александр Галич писал: «Не бойся сумы, не бойся тюрьмы, не бойся ни хлада, ни глада — а бойся единственно только того, кто скажет: «Я знаю, как надо». Интеллигенция знала эти строчки наизусть, но только тем и занималась, что говорила: «Я знаю, как надо». И народу, и власти. Это очень узнаваемая её черта: быть выше собственной проповеди, выше любых принципов. Отсюда и своеобразная интеллигентская культура ритуального стыда, когда стыдно бывает за кого-то, но только не за себя. Достоевский называл это «воплощённой укоризною».   

- Что же стало с интеллигенцией после перестройки?

- В то время некоторая часть интеллигенции получила доступ к медиаиндустрии, в официальное публичное пространство. Но именно часть — небольшая и статусная. А подавляющее большинство советских интеллигентов было просто выброшено за борт: их стали называть «бюджетниками». Так интеллигенция предала идею сословной солидарности. Любимая их песня «Возьмёмся за руки, друзья!» лилась отовсюду, но когда дошло до дела, эти руки были очень быстро убраны. Меньшая часть сословия получила свой кусок от пирога приватизации вместе с бывшей партноменклатурой.

Получила «свободу», а собратьев по субкультуре оставила в беде, вытерла о них ноги. Я уже не говорю о ситуации начала 1990-х годов…

- Что вы имеете в виду?

- Знаменитое позорное «Письмо 42-х». Сегодня об этом не любят вспоминать. Это коллективное письмо было написано в 1993-м и адресовано власти. В нём «сливки» русской интеллигенции призывали уничтожить людей, которые исповедуют чуждую им идеологию. Они призвали пролить кровь. Письмо было подписано очень известными людьми: Ахмадулиной, Лихачёвым, Рождественским, Окуджавой, Астафьевым и многими другими — всего 42 человека. Половина из них графоманы, а половина действительно чрезвычайно талантливые люди. И вот эти графоманы и талантливые люди собрались вместе призвать: убейте их! Чем это мировоззрение лучше мировоззрения запрещённого в России ИГИЛ? Принцип тот же.

- Как они реагируют сейчас на ваши выводы?

- Кто-то «прозрел», но большинство нет. «Ужас, что говорит Щипков!» — повторяют они сейчас. Но факты вещь упрямая. Власть их тогда услышала. Они в очередной раз порулили — «показали, как надо». И кровь пролилась. Для меня в 1993 году интеллигенция умерла.

- Сословие умерло, можно ставить памятник?

- Вы опоздали… Он уже существует. В нулевых они умудрились сами себе поставить в Москве памятник возле центра А.Д. Сахарова — Пегаса, парящего над какими-то шипами. Памятник интеллигенции.

- Какие ещё мифы, помимо оппозиционности, вы имели в виду?

- Ещё один миф — о просветительстве. Интеллигенция ощущала себя просветителями в отсталой азиатской стране, наместниками цивилизации. Как англичане в Индии. И естественно, народу это не нравилось. Люди нуждаются в просвещении с любовью, а не с презрением и похлопыванием по щёчкам. Эта фальшь чувствуется, обмануть невозможно. Поэтому их субкультура ещё больше «закуклилась» в себе, ощетинилась, но продолжала выполнять некие «посреднические функции» между властью и народом, Западом и Россией. Хотя никто, повторю, не поручал им этим заниматься.

- То есть просвещение проводилось ошибочными методами?

- Дело не только в методах. Чтобы просвещать, нужно какое-то основание. А чем занимались наши русские интеллигенты ещё со времён П.Я. Чаадаева? Они брали идеи западных интеллектуалов, переводили их, перерисовывали, перетолковывали и пересказывали. Это был интеллектуальный секонд-хенд, вторичность. Там брали и тут перепродавали. Если интеллигенты претендует на статус интеллектуалов, они должны выдавать оригинальную продукцию, должны творить, создавать своё. Но этого не происходило.

Отсюда и известное понятие «образованщина», которым их наградил Солженицын.

- Разве не было людей, которые всё же выдавали оригинальную интеллектуальную продукцию?

- Конечно, были. Иначе Россия в XX веке просто бы не выстояла. Но эти люди, с моей точки зрения, не были никакими интеллигентами. Они просто были русскими интеллектуалами, которые делали работу, а не занимались бесконечной фарцовкой, перепродажей идей. Коммунистическая идея — это перепродажа западной мысли, либеральная идея в 1990-е годы — перепродажа, сейчас идея модернизации и «догоняющего развития» — перепродажа, идея инноваций вместо научного прогресса — снова перепродажа. Весь дискурс вторичен.

- Препарируя феномен интеллигенции, что вы скажете о взаимоотношениях между ней и Церковью?

- Советская власть не позволяла людям с высшим образованием становиться священниками. Ректор Ленинградских духовных школ епископ Выборгский Кирилл, нынешний Святейший Патриарх, с невероятным трудом принимал в семинарию моих друзей с высшим гуманитарным образованием. Он продавливал их зачисление в семинарию сквозь запреты уполномоченного по делам религий, который был сотрудником Обкома коммунистической партии. Это было чрезвычайно сложно и рискованно. Но он понимал, что Церкви нужны интеллектуалы.

Однако тема «Церковь и интеллигенция» это совсем о другом — о столкновении интеллигенции и Церкви. О менторском отношении интеллигентского сословия к православию, византийскому наследию, соборности. О соотношении религиозности и идеологии. Сегодня происходит борьба между секуляристским сознанием интеллигента и его тягой к воцерковлению. Когда побеждает первое — появляется «богословие майдана», еретическое учение о том, что политическая деятельность одухотворяет веру. Когда побеждает второе — человек воцерковляется и из интеллигента превращается в христианина.

- В этом довольно непросто разобраться, слишком много парадоксального в ваших словах.

- Разберёмся с божьей помощью. Уже выросло молодое поколение русских интеллектуалов, имена которых зазвучат через пять-десять лет. Им пока что перекрыты пути в «ваковские» журналы, в академическую среду. Но они создадут свои журналы и напишут свои монографии. Их мысль свободна как от либеральных, так и от коммунистических шаблонов. Они никуда не уехали и, судя по всему, всерьёз собираются укреплять Россию.