«Нет светлее и чище подвига такой войны»

Для защиты единоверцев на Балканах

12 (24) апреля 1877 года в ответ на резню в Болгарии, учиненную башибузуками при прямом потворстве османского правительства, и после того, как Портой отвергнуты были требования коренным образом изменить правовой статус порабощенных христианских народов Балкан, Россия вступила в войну с Османской империей. Ранее войну Порте объявили Сербия и Черногория. К союзу православных государств присоединилась Румыния.

Война велась Россией на двух фронтах: Закавказском и основном Балканском, где действовала армия численностью около 200 тысяч штыков, а вместе с союзниками, включая и болгарские добровольческие отряды, – до 300 тысяч воинов. Живая сила осман на Балканах насчитывала 186 тысяч человек. Техническое превосходство, хотя и неполное, было на стороне российской армии, но на Черном море господствовал турецкий флот: к началу войны Черноморский флот России, потерпевший катастрофический урон в результате поражения в Крымской войне, не был еще восстановлен в его былой мощи.

Император Александр II

В правящих кругах России не сразу была выработана единодушная позиция по вопросу о вооруженном вмешательстве, и сам император Александр II первоначально склонялся к тому, чтобы ограничиться политическим давлением на Порту, но зверства башибузуков, многочисленные – в десятки тысяч – жертвы среди единоверных и единокровных болгар настолько потрясли общественное мнение в России, что Александр II перешел Рубикон, заслужив актом объявления войны и ее победным завершением благодарность болгарского народа, которая не иссякала и во времена кризисов в российско-болгарских отношениях.

Ф.М. Достоевский: «Когда читали Царский манифест, народ крестился, и все поздравляли друг друга войной»

Важнейшим фактором решения о вступлении в войну на защиту православных болгар от истребления, за их освобождение от многовекового османского ига были даже не столько настроения в так называемом обществе, в кругу образованных людей (хотя роль таких выдающихся писателей и мыслителей, как Ф.И. Достоевский или И.С. Аксаков, их печатных выступлений в подталкивании российской власти к вооруженному вмешательству невозможно переоценить), сколько единодушный народный глас, совесть русского народа, возмущенная зверствами, чинимыми над православными единоверцами. Об этом замечательно верно писал как раз Ф.И. Достоевский:

«Темный и совершенно необразованный русский народ, то есть самые даже простые деревенские мужики, совершенно не знающие истории и географии, знают, однако же, отлично и уже очень давно, что святыми местами и всеми тамошними восточными христианами овладели нечестивые агаряне, магометане, турки и что жить христианам по всему Востоку чрезвычайно трудно и тяжело. Знает об этом русский народ с сокрушением сердца… И вот вдруг раздается голос об угнетении христиан, о мучениях за Церковь, за веру, о христианах, полагающих головы за Христа и идущих на Крест (так как если бы они согласились отречься от Креста и принять магометанство, то были бы все пощажены и награждены)… Поднялись воззвания к пожертвованиям, затем пронесся слух про русского генерала, поехавшего помогать христианам, затем начались добровольцы – все это потрясло народ».

Реакцию простого русского народа на объявление войны, противопоставляя ее опасениям «премудрых людей» («Россия! Но как же она может, как она смеет?.. Готова ли она?.. Там Европа, легко сказать: Европа! А Россия, что такое Россия? И на такой шаг…») Ф.М. Достоевский охарактеризовал так:

«Когда раздалось Царское слово, народ хлынул в церкви, и это по всей земле русской. Когда читали Царский манифест, народ крестился, и все поздравляли друг друга войной».

Помощь всем миром

По постановлению Святейшего Синода Царский манифест был разослан по епархиям с указанием огласить его во всех соборных, приходских и монастырских церквах. После издания Высочайшего Манифеста об объявлении войны в церквах совершались молебны о ниспослании русскому воинству победы над иноверным противником. Решением Синода в употреблявшуюся ранее молитву о ниспослании войску помощи Божией было внесено дополнительное прошение о павших воинах: «А им же судил еси положити на брани души своя за Веру, Царя и Отечество, тем прости согрешения их и в день Праведнаго Воздаяния Твоего воздай венцы нетленныя». Синод призвал священнослужителей и мирян жертвовать на санитарные потребности действующей армии, на содержание воинских лазаретов, на раненых, и по всем православным храмам открыт был кружечный сбор на эти цели.

Впрочем, еще задолго до объявления войны, 24 ноября 1876 года, Святейший Синод уже издал указ о том, чтобы женские монастыри и общины приняли меры к формированию отрядов «сердобольных сестер» из числа своих насельниц для отправления их в военные лазареты и об изготовлении в этих монастырях корпий и бинтов для перевязки раненых. А указом Синода от 3 марта 1877 года на мужские монастыри была возложена обязанность создавать отряды «сердобольных братьев» из монахов и послушников.

Только в одной Костромской епархии собрали пожертвований около 7 млн. рублей (в переводе на современные деньги)

Во исполнение этих указов в костромском Богоявленском монастыре был сформирован отряд из 66 сердобольных сестер. По словам исследователя С.В. Архипова, другой костромской монастырь – преподобного Макария Унженского – «пожертвовал в Общество Красного Креста 320 аршин холста и 15 мотков ниток на сумму 30 рублей, Авраамиево-Городецкий – 775 аршин холста на сумму 70 рублей, Предтеченский Железноборовский пожертвовал 6 пудов холста, мерой более 10 000 аршин… В Богоявленском монастыре функционировал Костромской Дамский комитет Общества попечения о больных и раненых воинах». Подобные же пожертвования делались монастырями других епархий, так что «к 1 января 1878 года изготовлено и отправлено в действующие армии через центральные склады 800 пудов… белья, одежды и прочих принадлежностей».

В результате кружечного сбора пожертвований в Костромской епархии было собрано на нужды военных лазаретов «833 рубля 66,75 копеек в монастырских и 5489,44 рублей в приходских и соборных храмах», что в сумме и в переводе на современный счет составляет около 7 миллионов рублей или более 100 тысяч евро.

А.Боголюбов Ипатьевский монастырь на реке Костроме. 1861. Холст, масло.

Ипатьевский монастырь предоставил здание, расположенное за монастырской оградой, для размещения в нем лазарета. Аналогичные распоряжения последовали и по другим монастырям Костромской епархии, о пожертвованиях в которой имеются подробные сведения, но в стороне от этого святого дела не осталась ни одна епархия Русской Церкви. Так, Троицкая Сергиева пустынь Петербургской и Новгородской епархии пожертвовала на устройство госпиталя и содержание при нем медицинского персонала около 10 000 рублей. Кроме того, она направила для совершения богослужений и отправления треб в госпиталях, находящихся в расположении действующей армии, двух иеромонахов и в должности псаломщика одного послушника. В Воронежской епархии собрали 8815 рублей пожертвований, в Орловской – 17 724,46 рубля; женские монастыри этой епархии направили 38 монахинь и послушниц в отряд «сердобольных сестер».

Своими пожертвованиями на нужды воюющей армии всех превзошла Московская епархия, которую в ту пору возглавлял апостол Америки святитель Иннокентий. Общая сумма пожертвований и расходов московских монастырей, приходов, других церковных учреждений и личной лепты священнослужителей и мирян составила более 100 тысяч рублей. Всего же, как это видно из верноподданных отчетов обер-прокурора Синода графа Д. Толстого на Высочайшее имя, в Духовное ведомство Российской империи за 1877 год поступило 600 000 рублей, а в 1878 году – 120 000 рублей пожертвований – в сумме около 900 миллионов рублей или более 15 миллионов евро в переводе на современный курс.

Сбором пожертвований на нужды действующей армии занимались также две общественные организации, действовавшие в тесном контакте с Церковью: основанное в 1858 году Славянское благотворительное общество, которое по-другому называлось Славянским комитетом, и учрежденное в 1867 году Общество попечения о больных и раненых воинах, переименованное после войны в Общество Красного Креста.

Будни войны глазами военного священника

Самым важным проявлением участия Православной Церкви в военных событиях было служение военного духовенства во всех частях действующей армии. Полковые священники совершали Литургию, молебны, произносили проповеди, призванные вселить мужество и готовность к самопожертвованию в сердца воинов, утешали раненых, напутствовали умирающих от ран офицеров и солдат, отпевали убитых, совершали служение военных санитаров, помогая выносить с поля боя раненых. Бывало и так, что священники совершали и прямые воинские подвиги, когда, не имея в руках оружия, с одним только крестом в руках они поднимали в атаку солдат, помогая им своим примером преодолеть страх смерти.

Бывало, что священники с одним только крестом в руках поднимали в атаку солдат

Замечательным документальным свидетельством об участии военного духовенства в Освободительной войне на Балканах служат написанные отцом Вакхом Гурьевым и посвященные памяти Царя-Освободителя Александра II «Письма священника с похода 1877–1878 гг.». Вот одна из его первых дневниковых записей, датированная 19 октября:

«Дневка в Овчей Могиле прошла благополучно; утром, при ярком солнце, под открытым небом я служил обедницу и молебен Покрову Пресвятые Богородицы – это первое наше походное богослужение. Молящихся собралось более тысячи благодаря обширному храму природы, и молитва была искренняя, теплая».

А вслед за нею идет другая запись, и уже трагического содержания, воспроизводящая достоверно образ войны и напоминающая батальную живопись В.В. Верещагина, те его картины, которые написаны были в ходе этой кампании:

«Что мы пережили!.. Плевна пала! Сибирцы и малороссы (имеются в виду военнослужащие Сибирского и Малороссийского полков. – прот. В.Ц.) на своих плечах вынесли всю тяжесть жестокой битвы. Не могу писать; сейчас еду хоронить наших убитых; сколько их, не знаю; но поле на пять верст усеяно трупами…

Что я видел! Что я видел! Уже третий день, а я без ужаса не могу вспомнить, что я видел!.. Начинаю скорбный лист: убиты – молитесь, горячо молитесь за этих страдальцев – сибирцы: Лихачев, Мешковский, Каптеров, Горшков, Пашкевич; малороссы: Манассеин, Тараткевич, Кутузов, Тимашев, больше не знаю. Контужены опасно: Баневич, Щит-Немирович; ранены тяжело: Стерлингов, Гиршфельд, Нестеров, Бзовский, Катин, Новгородский, Буцковский, Шпицбарт, Геннуш, Маслов, Краснодембский, Бекаревич, других не знаю».

«Бой под Плевной 27 августа 1877 года» Н. Д. Дмитриев-Оренбургский, (1883)

А вот запись, датированная 2 декабря:

«Работы свыше сил человеческих! Врачей благословляю; у нас 700 раненых… Тяжело мне ужасно: день и ночь в лазарете, оторваться нельзя… Устаю, изнемогаю, а дела впереди конца не видно… Сегодня отправили 200 раненых, завтра еще 200 и т.д. Станет просторнее, будет свободнее, напишу больше… Молись».

4 декабря отец Вакх писал:

«Только вчера приехал Красный Крест… Навалили на меня все: белье, полушубки, шапки, фуфайки, одеяла, табак, вино и проч. Работы пропасть… но теперь работаем с удовольствием: польза есть, раненые довольны… Врачи наши – друзья человечества – работают с восьми утра до трех часов ночи… А сколько я уже похоронил!.. Боже, как это грустно, тяжело!.. Еще дня два, три, и мы отправим всех раненых.

Погода отвратительная: мокрый снег хлопьями, а мы целый день на открытом воздухе, укладываем, провожаем».

Вот так выглядели будни войны, увиденные глазами полкового священника.

«“Рустии жены, о!” – и при этих словах растроганные болгарки одною рукой утирают слезы, а другою показывают в небо»

Автор «Писем» с особой теплотой рассказал о подвигах русских сестер милосердия на этой войне:

«И в Плевне, и в Ловче, и… в Габрове я познакомился со многими из них, расспрашивал, наблюдал, слушал рассказы наших офицеров, возвратившихся в полки по выздоровлении от ран и болезней, – везде и ото всех без исключения я слышал самые лестные отзывы о их высоком самоотвержении; а солдаты, где только ни заговори с ними о сестрах милосердия, положительно не могут произнести этого дорогого для них имени без самых искренних слез беспредельной благодарности! По словам солдат, ни жена, ни мать родная не сумели бы так ухаживать за своими, как эти сестры за чужими.

Был я в здешнем женском монастыре, где помещаются несколько наших сестер; монахини и их достойная матушка игуменья точно так же не могут говорить о них без слез. “Рустии жены, о!” – и при этих словах растроганные болгарки одною рукой утирают слезы, а другою показывают в небо, как бы желая этим жестом указать, где будет истинная оценка и награда высоким подвигам русских женщин, самоотверженно покинувших Отечество, семью, родных…

Да, русская женщина в лице сестер милосердия воздвигла себе на полях Болгарии несокрушимый памятник!»

– так заканчивает отец Вакх Гурьев письмо, посвященное жертвенному служению сестер милосердия.

«Болгарская схизма»

Немалое внимание в «Письмах» отца Вакха Гурьева уделено взаимоотношениям с православным болгарским народом. На каноническом уровне в отношениях между Российской и Болгарской Церквами в те годы имелись осложняющие моменты. Для понимания их сути необходим экскурс в историю.

Во время этой войны Болгарская Церковь находилась под отлучением со стороны Константинопольской Патриархии. Корни так называемой «болгарской схизмы» лежат, с одной стороны, в поддерживавшихся и разжигавшихся Портой трениях и соперничестве между единоверными греческим и болгарским народами, в ту пору проживавшими во многих регионах Османской империи (в Македонии и Фракии, в самой столице Константинополе и ее окрестностях) на одной и той же территории, а с другой – в доминировании, если не сказать – засилии, греческого элемента в церковной жизни епархий и приходов, населенных по преимуществу болгарами. Епископами там нередко бывали греки, и – что еще важнее – само богослужение совершалось часто не на церковнославянском, но на греческом языке, большинству болгар непонятном.

Открытка начала 20 века с изображением Болгарской церкви Святого Стефана

Предвестьем разрыва канонического общения был эпизод, случившийся в Константинополе на Пасху 1860 года, когда на Литургии в болгарском храме святого Стефана, совершенной на славянском языке, вместо многолетия патриарху Кириллу VII диаконом, по настоянию сговорившегося народа, было провозглашено многолетие султану, а по освящении же Святых Даров литургисавший епископ Макариопольский Иларион вместо имени патриарха помянул «всякое епископство православных». Эта акция была предварительно согласована с турецкими властями. За ней последовали прещения со стороны Патриархии, наложенные на епископа Илариона и сослуживших ему клириков. Часть православных болгар столицы перешла тогда в унию. Конфликт углублялся.

Здесь нет возможности входить во все его перипетии. Отметим поэтому главные моменты разделения. В декабре 1868 года болгарские епископы Филиппопольский Панарет, Софийский Дорофей и Ловчанский Иларион подали патриарху прошение о санкционировании их выхода из юрисдикции Патриархии. Вскоре после этого с аналогичными прошениями обратились еще два епископа: Видинский Анфим и Велесский Геннадий. Синод Константинопольского Патриархата отверг эти прошения, объявив их антиканоническими.

28 февраля 1870 года был издан султанский фирман, согласно которому учреждался автономный Болгарский экзархат в составе 15 болгарских епархий с сохранением канонической зависимости от Константинопольского патриарха. Синод, состоявшийся в марте того же года под председательством патриарха Григория, расценил издание султанского фирмана по внутрицерковному вопросу как антиканоничный акт и заявил протест против посягательства на прономии Патриархии – на автономию ее юрисдикции. Порта проигнорировала этот протест.

В феврале 1872 года с разрешения османского правительства состоялось избрание экзарха Болгарской Церкви. 16 февраля экзархом был избран митрополит Видинский Анфим. 11 мая экзарх совершил в болгарском храме Литургию, за которой был оглашен акт о провозглашении Болгарской Церкви автокефальной. В ответ Константинопольский Синод объявил экзарха Анфима лишенным священства, а единомысленных с ним епископов отлученными от Церкви.

В сентябре 1872 года под председательством патриарха Анфима VI в Константинополе состоялся Собор, в котором участвовали Восточные патриархи. Собор объявил Болгарский экзархат состоящим в расколе (схизме). Болгарские архиереи были обвинены в приверженности филетической ереси, суть которой заключается, по версии Собора, в привнесении племенного, то есть национального, начала в церковную жизнь. Собор постановил: «Приемлющих филетизм и дерзающих основывать на нем племенные сборища мы провозглашаем, согласно священным канонам, чуждыми единой святой, кафолической и апостольской Церкви, или, что то же, схизматиками».

Уместно пояснить, что на приверженность эллинизму на практике это обвинение в филетизме Константинопольской Патриархией никогда не распространялось.

Патриарх Иерусалимский Кирилл II не подписал это определение Собора.

Так возник раскол, омрачавший взаимоотношения между Поместными Православными Церквами в течение без малого 75 лет. Автокефальный статус Болгарской Церкви был признан Константинопольской Патриархией лишь в феврале 1945 года.

Русский взгляд на греко-болгарский церковный конфликт

Как же реагировал на эти печальные события Святейший Синод в Петербурге? Константинопольская Патриархия дважды – 12 декабря 1868 года и 30 сентября 1870 года – направляла в Санкт-Петербург адресованные Синоду послания с предложением созвать Вселенский Собор. Российский Святейший Синод, в обоих случаях отклонив предложение, выразил свою позицию по данной проблеме в двух ответных посланиях, адресованных Константинопольскому патриарху. В послании от 12 декабря 1868 года говорится:

«Сам Вселенский патриарх вправе делать болгарам уступки, какие признает справедливыми или нужными… но без согласия Его Святейшества и против его воли болгары не вправе взять или отнять у него то, чего домогаются, а тем более не вправе совершенно отказаться от церковного подчинения своему верховному архипастырю, самовольно отторгнуться от него – это был бы уже раскол, и болгары, по церковным правилам, неизбежно были бы признаны раскольниками.

Но, с другой стороны, те же истина и справедливость не могут не сказать, что некоторые, если не все, желания болгар, заявляемые ими пред Вселенским патриархом, суть желания самые естественные, основательные, законные и что, следовательно, Его Святейшество призывается самым своим пастырским долгом удовлетворить по возможности этим желаниям во имя христианской правды и любви, для мира и блага своей духовной паствы, и чем больше удовлетворить, тем лучше…

Не только благо Православной Церкви вообще, но и благо самих болгар требуют, чтобы они не домогались совершенного отделения от Вселенского патриарха и полной церковной самостоятельности. Если бы болгары составляли отдельное государство, как составляют русские и жители Греции, тогда существование самостоятельной Болгарской Церкви было бы и естественно, и безопасно… Но теперь, когда предполагаемая самостоятельная Церковь Болгарская и Церковь Греческая, или Константинопольская, находятся в пределах одного государства и члены той и другой во многих местах совершенно перемешаны между собою, столкновения между обеими были бы неизбежны».

В послании, отправленном в Константинополь в марте 1871 года, сказано:

«То, чего не хотела дать болгарам власть церковная по своей доброй воле, решилась дать им местная власть гражданская, государственная, указывая на свою непререкаемую обязанность заботиться о спокойствии и безопасности своих подданных и не находя никакого другого средства положить конец тому волнению умов и тем беспорядкам, которые несколько уже лет происходят в разных местах империи из-за греко-болгарского разногласия.

Мы совершенно соглашаемся с Вашим Святейшеством, когда Вы возвышаете свой архипастырский голос против образа действий Порты, задумавшей одним собственным фирманом решить этот вопрос, который отнюдь не может быть решен без ближайшего участия церковного правительства и особенно согласия Вашего Святейшества, как относящийся непосредственно к Вашему патриаршему округу.

Но, с другой стороны, объявляем со всею откровенностию, хотя и со скорбию в сердце: мы не можем согласиться с мыслию, будто для решения настоящего вопроса необходимо созвание Вселенского Собора. Вселенские Соборы, как дает понять самое название их, могут быть созываемы только по делам, касающимся вселенской веры и Церкви… А вопрос греко-болгарский не касается оснований нашей святой веры и не угрожает опасностию ни одному из ее догматов… Каждый беспристрастный должен согласиться, что из-за таких незначительных разногласий было бы несправедливо отвергать, отлучать от Церкви и называть раскольниками болгар, когда они заявляют, что не желают совершенно отделяться от Вселенской Патриархии».

Таким образом, российский Синод и российское правительство придерживались компромиссной линии, подталкивая Константинопольскую Патриархию к уступкам и примирению с болгарами. Но на Фанаре не склонны были пересматривать уже принятые решения.

В российском обществе по отношению к этому конфликту преобладали проболгарские настроения. Так, в № 2 «Московских ведомостей» за 1873 год была опубликована статья, в которой определенно осуждались действия, предпринятые Константинопольской Патриархией:

«Мы… сожалеем, что Константинопольский патриарх Анфим VI вступает на опасный путь римских епископов. Православные арабы теперь волнуются не менее болгар и начинают стремиться к освобождению от греческой опеки. Константинопольские греки очень мало помогут церковному делу, распуская уверения, будто бы болгар и арабов подстрекают русские агенты».

А в октябре 1872 года газета «Русские ведомости» соглашалась с цитируемым ею изданием «Русский Миръ»:

«Мы едва ли благоразумно поступаем, совершенно непроизводительно отпуская богатые пособия Греческой Церкви, нам не сочувствующей… Было бы несообразно удерживать за Греческою Церковию богатые имущества ее в России после того, как вожди Греческой Церкви исторически, путем долгого опыта, показали, как мало они ценят наше покровительство, платя за добро наше решительным несочувствием, доходящим до полной враждебности».

Один из видных иерархов и выдающийся церковный ученый, член Синода архиепископ Литовский Макарий (Булгаков), впоследствии митрополит Московский, составил в 1873 году записку:

«Патриархия должна признать совершенно законным и имеющим полную силу фирман царствующего султана Абдул-Азиса, возвращающий болгарам церковную самостоятельность, и должна безусловно покориться этому фирману… Определение Константинопольского Собора, как поместного, обязательно лишь для тех Церквей, архипастыри которых на нем присутствовали, а для всех прочих самостоятельных Церквей нисколько не обязательно… Мы можем, мы должны признавать и болгар, как и греков, несмотря на совершившийся между ними разрыв, равно нашими братьями по вере и Православию».

«Служим вместе»

Хотя впоследствии, с конца 1880-х годов, когда после государственного переворота в Болгарии взаимоотношения между Россией и Болгарским княжеством резко ухудшились вследствие перемены внешнеполитических ориентиров Болгарии, Святейший Синод, считаясь с актом Константинопольской Патриархии об отлучении болгар, не допускал уже полноценного евхаристического общения с болгарскими священнослужителями, но в ходе Освободительной войны 1877–1878 годов и пребывания российской армии на земле болгар сослужение русских военных священников с болгарскими священниками было делом обычным.

«Многолетие [воинству] произвело на болгар сильнейшее впечатление: они не знали, как и чем выразить свой восторг»

В уже цитированных «Письмах» отца Вакха Гурьева находим описание одного из богослужений, которое он совершил вместе с болгарскими священниками отцами Николой (Николаем) и Стояно (Стефаном):

«Обедницу и молебен в самый праздник служили мы вместе, втроем… Болгар и болгарок было очень много… По окончании обедницы я объяснил значение молебна, который совершается Русскою Церковью в первый день праздника Рождества Христова в память избавления России от нашествия французов в 1812 году. Болгары слушали мою речь с большим вниманием и любопытством; почти все они понимают по-русски, а некоторые даже говорят, хотя, конечно, с грехом пополам.

В конце молебна, после вечной памяти императору Александру I, я произнес многолетие всероссийскому, румынскому, сербскому, черногорскому христолюбивому воинству и защитникам своего многострадального отечества – болгарским дружинам. Это многолетие произвело на болгар сильнейшее впечатление; они не знали, как и чем выразить свой восторг, заговорили громко, зашумели и, подходя ко кресту, целовали меня со слезами радости, а по выходе из школы они устроили мне целую овацию – проводили до самой квартиры с восторженными криками: “Да живей Русский Царь, да живей русский поп на многа лета!” Эта неожиданная овация сильно меня тронула».

Отталкиваясь от этого описанного им эпизода, автор «Писем» замечает далее:

«Нет, несправедливы те, кто укоряет болгар в недружелюбии к нам, – это совершенная неправда; нужно только уметь говорить и обращаться с народом, нужно уметь затронуть и вызвать его истинные чувства, а высокомерным отношением, несправедливыми укоризнами, грубостью не вызовешь, конечно, этих истинных народных чувств».

И затем отец Вакх дает сочувственную и высокую оценку нравственных качеств и образа жизни болгар:

«Я не бывал еще в болгарских городах, не знаю, как ведут себя горожане, но сельскими жителями не мог довольно нахвалиться: болгарин прежде всего и, что важнее всего, постоянно трезвый человек; отсутствие кабаков – это величайшее счастье для болгарина и неизлечимая общественная и семейная язва для нашего русского простолюдина! От этого одного болгарин постоянно скромен, сдержан, рассудителен, миролюбив с соседями, а в своей семье это тип доброты, мягкости, самого гуманного отношения ко всем членам семьи и вместе с тем это неизменно верный супруг, всецело преданный своему домашнему очагу. Я часто заходил в семью наших хозяев, подолгу беседовал с ними, расспрашивал до мелочей, заходил в семейства, где квартировали наши врачи и офицеры, просил всех наблюдать семейную жизнь и взаимные отношения в ней, в результате оказывалось везде, что все мы, так называемые образованные русские люди, должны были только восхищаться прекрасным строем болгарской семейной жизни».

«Осмотрю могилы наших бедных солдатиков и непременно нахожу, что все они политы и на них наложены сухие васильки»

Даже экзотические народные обычаи болгар, которые могли бы показаться проявлением суеверий, воспринимались их по-братски благожелательным наблюдателем в светлом ключе:

«У болгар есть обычай часто посещать особенно свежие могилы, чьи бы они ни были, и поливать их водой, непременно в том месте, где голова умершего… Может быть, в основании этого обычая лежит какое-нибудь суеверие, а может быть, это остаток старины глубокой, но мне этот обычай нравится – не по суеверию своему, а по тому хорошему чувству, которое не позволяет забывать усопших, кто бы они ни были, которое побуждает так или иначе выражать к ним свое сочувствие, свою духовную с ними связь… Почти в продолжении целого месяца я ежедневно встречаю на кладбище какую-нибудь старушку-болгарку с большим кувшином свежей воды, и, когда осмотрю вчерашние и прежние могилы наших бедных солдатиков, непременно нахожу, что все они политы и на них наложены сухие васильки… До слез меня трогает этот обычай».

Отец Вакх Гурьев замечал и негативные стороны в церковной жизни болгар, при этом прекрасно понимая, что причина их заключалась в многовековом османском иге, под гнетом которого существовала Болгарская Церковь и жил болгарский народ, сохранивший вопреки всему православную веру и свою славянскую народность, свой язык:

«У болгар по деревням при всех богослужениях не употребляется церковное пение: священник читает ектению и сам же себе отвечает на все возгласы; поэтому болгары не говорят даже: “служил”, “отправлял”, “совершал богослужение”, а просто: “поп читал” обедню, вечерню, молебен или какое-либо другое молитвословие».

И еще одно наблюдение:

«Болгары посещают свои храмы очень редко, неохотно и на самое короткое время, для того только, чтобы поставить свечу и затем поскорее уйти домой».

Описывая погребение умершего болгарского юноши, совершенное им самим, он писал:

«Стройное, звучное пение наших певчих, мое громкое, раздельное, понятное произношение возгласов, молитв, Евангелия, мое облачение, блестящий крест в руках, серебряное кадило – все это вместе производило на болгар сильное впечатление и видимо им нравилось. К погребению собрались почти все жители Трестеника: русский священник хоронил болгарина – событие для них невиданное и неслыханное…

Когда умершего положили во гроб, мать насыпала ему в правую руку пшеницы и мелких турецких денег – галаганов; я не стал противоречить этому народному обычаю, смысл которого никто не мог мне объяснить.

По возвращении с кладбища на нашем дворе разведен был большой пылающий костер, вокруг которого все возвратившиеся умывали себе руки – опять народный обычай, который не умели мне объяснить. Жалею очень, что не мог быть на обеде, на который меня приглашали: нужно было служить всенощную; наверно, и за похоронным столом соблюдаются какие-нибудь народные обычаи».

«Кто же мешает? Увы, христианская Англия!»

Между тем после взятия Плевны перспектива скорой победы России и ее союзников стала очевидной. Российские войска, ведя наступление, двигались на юг. 25 декабря, в праздник Рождества Христова, отряд генерала Гурко перешел через перевал Чурьяк и 4 января 1878 года занял Софию. 10 января войска под командованием генералов М.Д. Скобелева и Н.И. Святополк-Мирского одержали победу в сражении под Шейново, пленив 22 тысячи турецких солдат и офицеров. 15–17 января генерал Гурко в битве под Пловдивом разбил армию Сулеймана-паши, потерявшего более 20 тысяч человек. 20 января отряд генерала Скобелева взял Адрианополь, а 10 дней спустя русские войска заняли уже западные пригороды Константинополя–Стамбула. В военном плане столица Османской империи была обречена.

«Генерал М. Д. Скобелев на коне» Н. Д. Дмитриев-Оренбургский, (1883)

Многократно цитированный нами автор «Писем» отец Вакх Гурьев, выражая настроения не только военного духовенства, но также офицеров и солдат действующей армии, так отреагировал на вынужденный отказ России от занятия древней столицы православной империи:

«Какие воспоминания! Здесь, на этой злополучной стене, пал последний Палеолог, защищая в битве несчастный город. Здесь чрез его геройский труп надменно вступил в священный Царьград торжествующий победитель, и с того рокового дня вот уже более четырех веков как ислам владычествует над Босфором и на месте святе царит мерзость запустения и Крест Христианства поник и склонился к подножию Двурогой Луны… О, когда же Ты, Животворящий, снова заблистаешь здесь? Вот мы собрались сюда от севера и моря, пред нами Стамбул и Босфор, еще б один шаг – и Святая София воскресла бы от своего векового смертоносного усыпления…

«Христианская Англия! Свои интересы она ставит выше Креста Господня! Нестерпимо больно, невыразимо жаль!»

Но кто же мешает? Магомет? Дикая Азия? Нет, увы, христианская Англия! Свои интересы она ставит выше Креста Господня! Нестерпимо больно, невыразимо жаль! Другого такого случая для восстановления христианства на Востоке не скоро мы дождемся».

15 октября на Кавказском театре военных действий армия Ахмеда Мухтар-паши потерпела поражение в битве у Аладжи, а 18 ноября пал Карс. Начались переговоры о перемирии.

Горчаков Александр Михайлович

Согласно Сан-Стефанскому мирному договору, Болгария, в состав которой включалась также Македония, правда, без Фессалоник, приобретала статус автономного княжества, суверенитет которого был ограничен только обязанностью платить регулярную дань султану. Румыния, Сербия и Черногория приобретали территориальные приращения и полную независимость. России возвращалась Южная Бессарабия, утраченная в результате поражения в Крымской войне, а также передавалась в Закавказье территория с городами Батумом, Карсом, Ардаганом и Баязетом. На Османскую империю возлагалась контрибуция в размере 310 миллионов рублей (примерно 5 миллиардов современных евро).

Условия договора вызвали резкое недовольство правительств Великобритании и Австро-Венгрии. Британия угрожала ввести свой флот в Черное море и напасть на российский Черноморский флот, восстановление которого тогда находилось на начальном этапе. Войной угрожала России и империя Габсбургов – династии, которая была спасена русскими войсками в 1848 году. Россия вынуждена была пойти вначале на закулисные переговоры с Австро-Венгрией и Британией, а затем дать согласие на созыв Европейского конгресса в Берлине для пересмотра условий Сан-Стефанского мирного договора.

«Отбитие штурма крепости Баязет 8 июня 1877 года.». Худ. Л. Ф. Лагорио (1891)

«Черная страница»

Берлинский конгресс открылся 13 июня 1878 года и продолжался в течение месяца. Российскую делегацию на нем возглавлял князь Горчаков. На этом конгрессе российским дипломатам противостояли, действуя солидарно, австрийская и британская делегации. Представлявший Германию канцлер Отто фон Бисмарк хотя и называл себя «честным маклером», но фактически поддерживал бесчестные требования Австро-Венгрии. Даже французская делегация лишь формально придерживалась нейтралитета в дипломатическом противостоянии, на самом деле оказывая поддержку домогательствам британского премьер-министра лорда Биконсфильда (Дизраэли). Русская делегация вынуждена была уступить напору партнеров по переговорам, по существу дела угрожавших России войной. 13 июля был подписан Берлинский трактат, существенно скорректировавший условия Сан-Стефанского договора в ущерб интересам России, Болгарии и других православных народов Балкан.

Границы, установленные Сан-Стефанским мирным договором

Берлинским конгрессом посеяны были зерна, из которых позже выросла Первая мировая война

Берлинским конгрессом посеяны были зерна, из которых позже выросла Первая мировая война: ее узел завязан был на Балканах, более определенно – в оккупированной и позже аннексированной Боснии и Герцеговине, так что в конце концов дипломатическая победа Австро-Венгрии в Берлине обернулась ее распадом, наступившим 40 лет спустя.

В меморандуме, представленном императору Александру II, князь Горчаков писал: «Берлинский конгресс есть самая черная страница в моей служебной карьере». Император оставил на этой записке свою заметку: «И в моей также». И.С. Аксаков, комментируя результаты Берлинского конгресса в выступлении на заседании Московского славянского комитета, сказал слова, исполненные горечи: «Ты ли это Русь-победительница… на скамье подсудимых, как преступница, каешься в святых подъятых тобой трудах, молишь простить тебе твои победы?» Вероятно, он сгущал краски, за что и поплатился административной высылкой из Москвы, но его чувства, если и не мысли, разделяли тогда все сознательные и патриотически настроенные люди в России.

***

И все же победа России и ее православных союзников дала хотя бы части болгарского народа избавление от ига иноверцев, и поэтому день подписания Сан-Стефанского мирного договора – не Берлинского трактата, конечно, – в Болгарии стал национальным праздником, а имя Царя-Освободителя Александра II, поднявшего меч для защиты единоверцев на Балканах, по сей день возносится за Божественной Литургией на великом входе вместе с поминовением православных воинов разных народов, павших на поле брани за освобождение своих единоверцев.