Иди и впредь не греши

Фото: святойсимеон.рф

По слову Иоанна Златоустого, грех – это рана, покаяние – врачевание. Верному, привыкшему вовремя подходить к аналою, уже и невмочь без покаяния: досаждают раны-то – болят, ноют, саднят, жизни никакой!

Грехи-то у нас в основном одни и те же. Чаще всего это наши привычки

Вот так и я: не исповедовался три недели, и уже ни о чем более не думается, кроме как о том, как бы поскорее сбросить эту обузу, эти пуды страданий с плеч да вздохнуть свободно. Ожить. А грехи-то у нас в основном все одни и те же. Чаще всего это наши привычки: вроде что-то сделал ненароком, по привычке, и тотчас хватился – ах, да! не надо же было! зарекался же! каялся бессчетно! а вот опять вышло! Но ранка на душе уже появилась. За ней другая, третья… Но верному известно, как их уврачевать – скорее в храм!

Священник, которому я исповедуюсь уже не один год, отец Владимир, знает все эти мои «привычки» не хуже меня самого. Естественно – когда повторяешь их батюшке на ухо дважды в месяц, так уж поневоле запомнится. Но каково это – всякий раз подходить к нему с одним и тем же! Неловко, совестно… Лучше бы, конечно, не повторять грехов, покончить со всяким дурным обыкновением и жить тогда со спокойной совестью. Но… гладко на бумаге. А в жизни случается то и дело – одно, другое… «Случайно» на кого-то осерчал, «случайно» загляделся на красавицу в метро, «случайно» словцо бранное сорвалось, «случайно», «случайно»… Сколько таких «случайностей» набежит за неделю-две!

Вот ведь незадача: и каяться – аутодафе натуральное, и не ходить – казнь

И вот переполнилась чаша, так что и не дышится толком – надо идти в церковь исцелять раны. Но легко сказать… идти. Это ж пытка какая – в который раз исповедоваться батюшке в одном и том же. Вот ведь незадача: и каяться – аутодафе натуральное, и не ходить – казнь! Куда ни кинь, всюду клин!

Но тут счастливая идея приходит мне в голову: а пойду-ка я в другой приход, к незнакомому священнику! Это же не запрещено. Не то что моих грехов – он и меня-то самого нисколько не знает, этот незнакомый священник. Поисповедуюсь в чужом храме теперь, а уж тогда опять в свой – в другой-то раз уж явлюсь минимум без половины нынешних тягот, буду стараться не повторять ничего дурного, следить за собой, коли уж стыд до такой степени гнетет, что не могу на глаза своему батюшке показаться.

Что ж, вот иду в другой приход. И не в приход даже, а в монастырь. Благо их у меня неподалеку от дома целых два. Говорят, монахи куда как строже на исповеди с мирянами – могут и епитимью наложить, за что приходской священник чаще всего помилосердствует. Но уж пусть что угодно накладывает! Мне теперь любая епитимья легче, нежели открывать своему батюшке обычные свои старые слабости.

В монастырском нижнем храме – очередь к аналою. Но монаха пока нет. Встаю в очередь. Жду десять минут. Двадцать. Полчаса. Не приходит никак монах! Наконец появляется шустрая старушка-причетница и объявляет, что... никто и не подойдет: завтра праздник большой, и вся братия на всенощной в верхнем храме; можно-де расходиться…

Вот ведь незадача! Весь мой хитроумный план рушится! Не получается в монастыре поисповедоваться. Но у меня еще оставался запасной вариант: даже ближе от моего дома, чем монастырь, находится кладбище с церковью. И я поспешил туда, благо всенощная только что началась, – успею!

Прибегаю – там служба в разгаре: батюшка кадит, старушки застыли в поклоне. Я забился в укромное местечко – у стены, между иконами – и стал ждать начала исповеди.

Обычно в приходах исповедь бывает на всенощной, после помазания, во время канона. Так часто делается, даже если служит один священник. А уж если есть второй, то непременно. Ну, я и рассчитал: сейчас закончится полиелей, а там, после помазания, батюшка, хоть он и один сегодня, как раз пойдет исповедовать – что ему еще делать, пока канон читается?..

Прошло помазание, начался канон, а батюшка не выходит из алтаря

Но вот прошло помазание, начался канон, а батюшка не выходит из алтаря! Тут уж я забеспокоился: а ну как напрасно жду?.. Помилуй Бог!

Мимо пробегал алтарник. Я буквально встал грудью на его пути, так что он даже испугался, кажется. Будет ли исповедь, спрашиваю. Нет, – отвечает, – исповеди не будет, сегодня батюшка один служит, и ему исповедовать некогда; завтра на литургию приходите: завтра – несколько священников, и кто-нибудь из них займется исповедью.

Я оцепенел. И тотчас все понял! Нигде не будет у меня исповеди – ни здесь, ни в каком-либо другом месте, кроме как в своем приходе – своему батюшке! И не надо увиливать от трудного разговора, искать лазейку, как бы проскочить это таинство с наименьшим ущербом для самолюбия. Все мое сегодняшнее безрезультатное путешествие по другим храмам, по незнакомым священникам это явственно продемонстрировало. Как в рай нет коротких путей, так, верно, и мои маневры не могут привести к цели, потому что, в сущности, цель их – попытаться обманом получить желаемое.

Признавшись самому себе в неправедности своего поведения, я поплелся в свой приход

Вот так, признавшись самому себе в неправедности своего поведения, я поплелся в свой приход. Делать нечего. Ладно уж, сейчас во всем откроюсь, повинюсь, опозорюсь, но… больше никогда! Ни за что! Это ж какая мука – так маяться, так метаться!

Итак, смирившись со своей участью, являюсь к себе на приход. Вхожу в храм аккурат к возгласу: «Слава Тебе, показавшему нам свет!»

Но чей же голос слышу! У престола стоит, воздев ладони, отец Владимир – тот самый батюшка, кому я обычно исповедуюсь и к которому теперь, как блудный сын, усовестившись, возвратился из скитаний! Он, оказывается, сегодня служащий священник! А значит, не исповедует!

У левого придела очередь к аналоям – там выслушивают покаяние прихожан сразу три священника и сам настоятель. Встаю в очередь. И еще до окончания всенощной расстаюсь со своей тягостной обузой. Свободен!

И тут есть над чем задуматься!.. Как же очевиден для меня вдруг стал высокий Промысл! Как ни искал я обходных лазеек, но то одно, то другое не позволяло слукавить; когда же, наконец, смирился и решился идти обычным, пусть и трудным, путем, мне вдруг делается уступка, поблажка: ладно уж, малодушный, так и быть – вот тебе другой священник, которому будет не так стыдно открывать свой позор; иди и впредь не греши.