Апофеоз стройки

Фото: Эдуард Хайруллин / edkhayrullin.ru

Я сижу на лавочке возле храма и зажимаю уши руками. В ушах у меня стоит визг «болгарки», но очевидно, что это слуховая галлюцинация. Во-первых, все рабочие ушли на обед, а во-вторых, в зажатых ушах визг не слабеет.

Галлюцинация. Убедившись в этом, я разжимаю уши и на фоне «болгарки» слышу печальный голос:

– У нас кошка с ума сошла.

Вздрагиваю и оборачиваюсь. Нет, это уже не галлюцинация. Это мать Елена подошла неслышно, пока я определяла отклонения своей психики.

Хочу ответить ей, что мне это глубоко безразлично, но удерживаюсь. Мать Елена любит животных самозабвенно и жертвенно – моя фраза может показаться ей просто циничной. Это меня раздражает, как всё в последнее время, и я отвечаю неприятным голосом:

– Так не бывает.

– Бывает, – еще печальнее говорит мать Елена, глядя куда-то вбок.

Я смотрю туда же и вижу нашу кошку. Она бредет посреди всеобщей разрухи с самым бессмысленным видом и останавливается, едва не упав в противотанковый ров, который отрыли «утээсники». Еще вчера его тут не было. Кошка это, видимо, помнит, и во взгляде у нее появляется отчаяние.

В моей душе пробуждается сочувствие, и я утешаюсь мыслью, что бедное животное всё же долго продержалось. Целую неделю стройки она реагировала на всё вполне адекватно: шарахалась от незнакомых мужиков, дергалась от шума, бегала от погрузчиков и пряталась в старой теплице.

Теперь теплицу срезали, оставив страшный запах горелого металла. Незнакомые мужики так и не стали знакомыми; они появляются и исчезают мелкими и крупными группами, и общее у них только одно – все они производят шум. Для шума, который они производят, нет определения не только у кошки, но и у нас.

Лишь одна бригада не шумит. Те, которые появляются в основном в обеденных перерывах, тихо отсвечивая пиджаками и галстуками. Но кошка им тоже не доверяет, так как замечено, что после этих потихонь все остальные начинают шуметь в два раза громче.

– Коля! Ко-ля! – голос напоминает мне детство в Приморье и портовую сирену.

Это Ольга Петровна – прораб. А Коля – её бригадир, и, кажется, он сейчас на противоположном фасаде. Но Ольга Петровна – детдомовская и трудностей не боится:

– Коля! Ко-ля! Ко-ля!!!

В какой-то момент я перестаю слышать «болгарку». Но тут Коля находится, и портовая сирена стихает. На время.

Подходит Щеглов, инженер из Водоканала. Кажется, вообще человек хороший, но сейчас – просто белый и пушистый. Вчера долго спорил, доказывая, что трубы в ливнёвку подведены правильно. И проспорил. Теперь его рабочие повторно месят территорию, а он ходит с чувством вины.

Мне приходит в голову направить это чувство в нужное русло.

– Вот в каких условиях работаем, – говорю я скорбно.

– Что такое?

– Шланг кто-то швырнул и разбил коннектор, – я кручу в руках конец шланга со сломанной пластмассовой деталькой. – А он триста рублей стоит, – на всякий случай делаю я надбавку на инфляцию.

Щеглов заглядывает мне в лицо, пытаясь понять, серьезно ли я говорю.

На моем лице траур по коннектору написан прописными буквами.

– Ну, так его же легко приобрести, – оживляется Щеглов.

– Кому легко? – мрачно спрашиваю я. – К тому же этот заменим, а завтра сломают другой.

– Сколько?! – он лезет в карман.

Я не выдерживаю и начинаю смеяться:

–Тогда уж и привезите, Александр Ильич, у меня ведь машины нету.

Он энергично кивает, и через час мне привозят десять коннекторов. И я тоже становлюсь белая и пушистая.

Голова его странно дергается, и вообще он чем-то стал похож на нашу кошку

Мимо проходит главный инженер из «Теплосетей». Он улыбается. Сегодня он со своими проектировщиками в пятый раз переделал расчеты на настоятельский домик, и к нему вернулось чувство юмора, потерянное вчера после третьего раза. Правда, голова его странно дергается, и вообще он чем-то стал похож на нашу кошку.

У рабочих рядом что-то рушится и вызывает взрыв ругани. Они меня не видят. Но мастер видит и кричит срывающимся голосом:

– Не ругайтесь, мать вашу!

После чего сперва краснеет, потом бледнеет.

Я притворяюсь слепоглухонемой.

Зрение мне возвращает рабочий, взявшийся сметать ошметки своего бетона нашей добротной метелкой. Дар речи тоже возвращается. Только у меня возникает подозрение, что я не смогу воспользоваться этим божественным даром по назначению. Поэтому я стискиваю зубы и молча отнимаю метелку. И ухожу от греха подальше.

Кривая выносит меня на свежеуничтоженную клумбу. Какой ужас. Я хорошо помню, чего нам стоило тачками навезти сюда торф через всю территорию. Сейчас это смесь равных долей песка, торфа, щебня и цемента.

Видимо, мое лицо полностью отражает мое состояние, потому что рядом кто-то останавливается и начинает утешать. Говорит, что это восстановят, что до завершения работ не надо обращать на такие мелочи внимания, что это же стройка…

Неплохо так говорит, и голос такой участливый… Но я всё-таки тявкаю что-то обидное про понятие стройки вообще и этой в частности. Поворачиваю голову и вижу заместителя мэра по капитальному строительству. Он блистает новым костюмом и доброжелательной улыбкой.

– Вы оптимист, – говорю я крайне пессимистичным тоном.

Он согласен. Мы принимаемся лазить по рвам, траншеям и канавам и в короткое время знакомимся со всеми геологическими периодами. На прощание он еще раз просит набраться терпения и уходит.

В машину он садится устало, и вид у него нездоровый. Нет, он не оптимист

Чем дальше он отходит, тем меньше в его походке бодрости, а в моем впечатлении – уверенности. В машину он садится устало, и вид у него нездоровый. Нет, он не оптимист. Просто – заместитель мэра.

Возвращаюсь к корпусу. Матушка беседует с частным строителем и спрашивает, во сколько сейчас обойдется дом, какой они построили два года назад по N-ому адресу.

Строитель долго плутает между 60-ю кубометрами бруса и 40 тысячами за куб и вдруг выдает 50 миллионов. Заблудился! От неожиданности я кашляю, а матушка всхлипывает и смеется.

Из корпуса появляется мать Евгения. У нее какие-то претензии к мастеру, которого все мы, не сговариваясь, прозвали Студентом. Мать Евгения – человек выдержанный и тактичный. Студент тоже. Мы слушаем их дипломатическую перепалку и видим, что Студент обречен. Потому что мать Евгения сражается за интересы Церкви, а Студент – за зарплату, карьеру и амбиции. …Ну, так и есть. Мать Евгения слегка повышает голос, подводит резюме под работой Студента и приканчивает его изящным логическим выпадом. И отходит от его бренных останков.

– Как его звали? – интересуемся мы.

– Алексей Петрович, – с ангельской кротостью отвечает мать Евгения.

– А тебе начальника «Металлстроя» нельзя «заказать»? – спрашиваю я.

– Его за что?

– Вообще-то он не виноват, что с теплицей дело затянулось. Но сегодня ночью в парниках погибли последние огурцы. И мои чувства берут верх над голосом разума.

– Он не виноват, – говорит мать Евгения.

– М-м-м...

– Не виноват, – подтверждает матушка.

– А огурцы?!

– Да брось ты, это же стройка. Огурцы принесены ей в жертву.

– Давно вы такие бесстрастные стали?

– Утром, когда похоронили огурцы.

Я вижу начальника «Металлстроя», который украдкой пробирается по задворкам, и понимаю, что он тоже жертва.

Из храма к матушке подходит церковница и тараторит:

– Матушка, я сказала Валериванычу, чтобы он прибил досочку к скамейке, а он не стал, говорит…

– Ка-а-кую досочку Валерию Ивановичу? – матушка напряженно округляет глаза. – Вам что, ТОЙ истории мало?!

Сестра, заметив на дворе храма странного мужика в юбке, решила привлечь его к делу

ТА история произошла в Пюхтице четверть века назад, но все мы её знаем. Тогда церковница, простая деревенская сестра, заметив на дворе храма странного мужика в юбке, решила привлечь его к доброму делу. А игумения Варвара, выйдя во двор встречать британского консула, застала его за вытряхиванием церковных ковриков.

В наступившей трагической паузе все молча анализируют ситуацию. Наконец кто-то осторожно говорит:

– Это она Валерку… охранника по отчеству называет.

Все хохочут. Смешно, что Валерку можно спутать с начальником ЛУКОЙЛ-овского СМУ. Смешно и то, что британскому консулу повезло меньше.

Подходит Муса, мастер плиточников. Улыбается и кланяется. Ему влетало на этой стройке уже раз сто, но он неизменно радушен. Или сам по себе такой благодушный, или воспитан хорошо, или только на Востоке умеют притворяться?

Подходят другие люди.

– …кварцевый песок… поликарбонат…

– …труба 159-я…

– …сруб связали… стропила ставят…

– …а на обратку?

– …из пенополиуритана…

– Коля! Ко-ля!!!

– Вззз-ы-ы-ы-у…

– Ну, это же стройка!..

Стройка так стройка... Наступает время ужина, и мы вынуждены идти в корпус, сотрясаемый ревом отбойников. Последний вид, который открывается нам с крыльца, – это гора отбитой штукатурки. На ней сидит сумасшедшая кошка.