Чудеса Святителя Николая среди народов Севера

Игумен Иринарх (Шимановский) и самоеды     

Одно из чудес Севера заключается в том, что самоеды (совр. ненцы), будучи некогда убежденными язычниками, очень быстро переняли православную веру. В силу своей природной доброты и миролюбивого характера они сразу же стали для миссионеров, поморов и казаков теми самыми добрыми самарянами, о которых в своей притче рассказывал Господь Иисус Христос.

Большие расстояния, отсутствие постоянных поселений, бездорожье и суровый климат наложили свой отпечаток на законы тундрового гостеприимства. Самоеды предоставляли свой кров чужеземцам не на день или на два, пока бушует непогода, а на долгие зимние месяцы – до окончания полярной ночи, когда уже можно будет найти путь домой и не сгинуть от голода и метелей. И в эти длинные зимние вечера в чумах слышались тихие, с хрипотцой голоса, вещающие о православной вере, о святых Божиих угодниках, о кресте, покаянии и вечной жизни.

Те заповеди, которые с трудом вбивал Господь в головы избранного народа, беспрепятственно проникали в сердца самоедов. Не воруй, люби ближнего, почитай стариков, сними рубашку и отдай – все это они приняли легко, но при этом вера их была не глубинная, а поверхностная: как корни полярных деревьев стелятся по земле, так и вера их охватывала то, что можно увидеть глазами.

А видели они храм, красивый иконостас, иконы, лампады. Любили ставить свечи, кадить и жертвовать Богу. Евхаристию не до конца понимали, на Исповедь ходили редко, но причащаться любили, любили крестить детей, церковные праздники и крестные ходы. Вера их была живой. Как дети, они любили все красивое и таинственное.

Вера их была живой. Как дети, они любили все красивое и таинственное

Из святых самоедам больше всех полюбился Николай Угодник, чей суровый лик наводил на них не только трепет, но и детское умиление. Надо сказать, что и святитель их полюбил за искренность, наивность и доброту.

Вот как описывает моление самоедского семейства перед иконой святителя игумен Иринарх (Шимановский)^[1], бывший миссионером в Обдорске^[2]:

Самоеды     

«В миссионерский храм шумно вошло большое самоедское семейство, состоящее из нескольких мужчин, женщин и детей. Шедший впереди низкорослый самоед, по всей вероятности, глава семьи, громким носовым и сиплым голосом сказал: ‟Нум Никола тара^[3], Никола тара!” Указав на большой образ святителя, чтобы своим присутствием не стеснить пришедших помолиться, я пошел в алтарь, как вдруг позади меня раздалось громкое самоедское ‟Торово”^[4], дружно подхваченное другими мужскими и женскими голосами. Я невольно повернулся в сторону самоедов и увидел их стоящими перед образом святителя Николая и приветствующими его. Удивленный необычностью формы обращения к святителю, перед иконою которого они предстояли, я стал за ними наблюдать. Самоеды, сосредоточенно смотревшие на суровый, но милостивый лик угодника Божия, казалось, никого, кроме него, не видели. Но вот глава семьи начал в глубоком молчании делать поясные поклоны, его примеру последовали прочие. Поклонившись несколько раз, старший, а за ним и другие снова устремили свои взоры на образ. Как ни всматривался я в самоедов, не мог уловить в выражениях их лиц ни благоговения, ни страха, ни благодарности, ни мольбы. Они были так непроницаемы, как сама тундра в суровую северную зиму. Длившееся несколько минут глубокое молчание наконец прервалось. Опять заговорил старший. Он громко стал благодарить святителя за оказанные им его   семье благодеяния в сохранении оленьих стад и в хорошем промысле зверя – и, как доказательство последнего, около иконы упала брошенная им красная лисица. Сделав затем несколько поясных поклонов, он продолжал внятным голосом благодарить святителя за выгодную продажу в Обдорске избытка добычи, и на стоящем вблизи образа подсвечнике звякнул положенный им серебряный рубль. Опять возобновившийся ряд поясных поклонов закончился одним общим, земным. Наступило снова непродолжительное молчание, во время которого все молившиеся обратили свои застывшие лица на икону, пока сиплый голос главы не стал выдавать те чувства, кои привели этих дикарей в храм. Теперь у святителя испрашивалось покровительство на предстоящий год кочевья в тундре, где столь естественны всякого рода опасности и несчастья. Незамысловатые прошения милости окончились легким шумом от упавшей перед образом шкурки крестоватика^[5] и звоном другого, положенного на тот же подсвечник, рубля. Самоеды опять начали низко кланяться, опять пали ниц перед святителем; поднявшись, сделали, по языческому обычаю, слева направо полный оборот перед иконой и, дружно прокричав хором ‟локомбой”^[6], пошли из храма с таким бесцветным выражением лиц, какое сопутствовало им во все время их молитвы»[7].

Вогулы. У девочки виден крестик     

В этой маленькой истории видна нелицемерная благодарность за все, что сделал и еще сделает для самоедов святитель. Не про них ли сказано в Евангелии: «Один же из них, видя, что исцелен, возвратился, громким голосом прославляя Бога, и пал ниц к ногам Его, благодаря Его; и это был Самарянин. Тогда Иисус сказал: не десять ли очистились? где же девять?» (Лк. 17, 12–18).

Инородцы Крайнего Севера почитали святого Николая Чудотворца за благодетеля, который не оставит в беде, выручит и поможет в самую трудную минуту. Настоятель Обдорской миссии иеромонах Иринарх подметил, с какой глубокой верой и теплой любовью взирали эти люди на лик святителя Николая и с какой твердой надеждой на скорую помощь и заступление выходили они из храма.

Семейство лопарей     

«Вогулы, остяки и самоеды – не только христиане, но и язычники – особенно почитают святителя Николая. Они не только почитают этого угодника Божия, а боготворят его, считают ‟русским богом”, возносят к нему молитвы, как к Творцу вселенной. Им мало знакомо Имя Бога истинного, но все они знают ‟бога Николая”, называют его ‟Нум Никола” (самоеды), ‟Торым Никола” (остяки); ‟Нум-Торым Никола” (вогулы)»[8].

И чем больше лопари, самоеды, остяки и вогулы воцерковлялись, тем больше по тундре стало разноситься историй о чудесной помощи святителя Николая: то под лед кто-то провалится, а он руку протянет; то кто-то оленей потеряет, а он их приведет; то на раненного зверем охотника людей выведет. Как говорится, сколько озер в тундре, столько и историй.

Миссионеры проверяли сообщения о чудесах и были вынуждены признать, что христианские святые начали являть себя и среди язычников

Сохранились документальные свидетельства, записанные со слов самоедов, о делах и чудесах, ранее никогда ими не виданных. Миссионеры, православное духовенство и чиновники разных инстанций проверяли и перепроверяли сообщения о чудесах и в конце концов были вынуждены признать, что христианские святые начали являть себя и среди язычников.

Так, Константин Дмитриевич Носилов, известный путешественник и этнограф, зимовавший на Новой Земле в 1887–88 годах на станции Малые Кармакулы (вместе с иеромонахом Ионой), описал такой случай.

Старик Уучей зимовал с охотниками в заливе Соханиха^[9]. Зима быстро вступила в свои права, заливы закрыло льдом, охоты на море не стало, и из тундры олени ушли куда-то. Одним словом, нет охоты, и всё.

Сначала они (самоеды) еще кое-чем кормились, но вскоре дошло и до того, что нерпичью кожу стали варить. Подумали и решили искать залив, не покрытый льдом, к северу от места стоянки. Уучей был у них за старшего, кормщиком, вот и повел их. Идут самоеды по льду, день, другой, а открытой воды все нет и нет. Товарищи роптать начали на Уучея и говорят ему: «Куда ты нас, старик, ведешь, пропадать, что ли?» Бродят самоеды из залива в залив, ищут воду, и, как на грех, погода испортилась, из сил уже выбились.

Вдруг видят, старик какой-то на льду стоит, весь в белом, и машет рукой на север, вдоль берега. Они к нему, а он – от них. Вышел на берег и пошел туда, куда рукой махал. Доходят до того мыса, где он стоял, смотрят, а его нет. Ну, думают самоеды, где-то его чум стоит.

Человека видели, а след не нашли. Чудеса…

Стали след искать, а следа и нет никакого, и рассуждают меж собой: живы они еще или уже в царстве предков своих. У самоеда глаз острый, и по следу ходит с малых лет. Человека видели, а след не нашли. Чудеса…

Делать нечего – пошли на север, туда, куда им рукой старик показывал, идут вдоль берега три дня, вдруг видят – дома, и дым из труб поднимается. Подходят бедолаги и глазам своим не верят (тогда еще материковые самоеды не знали, что в Кармакулах (Новая Земля) русские устроили колонию, дома поставили, провизии навезли и самоедов поселили). Так и спаслись.

Носилов тогда спросил у Уучея:

– Кого же вы видели на льду?

– Как кого, Николу Святителя, – говорит старик, – он и на море кажется когда, самоеды в тундре часто его видают, ты разве не слыхал?^[10]

Конечно же, он слышал и даже записывал. Константин Дмитриевич много путешествовал, изучал Северный Урал, северные реки Тобольской губернии, жил в Обдорске, на Новой Земле и на Ямале, где услышал и записал удивительную историю спасения Николаем Чудотворцем самоеда по имени Яптик.

Однажды поздней осенью, в сильную непогоду, заблудился он на берегу Карского моря. Ветер был настолько сильный, что его не раз сбрасывало с саней, олени выбились из сил, он потерял берег и, не помня себя, как-то очутился на льдах, прижатых к берегу. Бросаясь из стороны в сторону, он никак не мог выбраться на берег. Кругом шумело море, и он не раз чуть было не падал в бушующие волны вместе со своими оленями и санями.

Догадавшись, что он вместе с оленями на льдине, а льдину оторвало от берега и несет в море, Яптик потерял присутствие духа и, отдавшись судьбе, стал плакать и молиться. Как вдруг он увидел перед собою высокого седого старика в белой, как снег, одежде. Яптик догадался, кто перед ним, и пал на колени.

«Мне так страшно тогда сделалось, что я не смел на него поднять глаз, – говорил Яптик мне (ред. Носилову). – Как во сне все происходило, помню, что он повел меня. А я шел за ним следом, боясь потерять его из виду, с оленями. Затем он вывел меня на берег и скрылся. Я поклонился ему вслед в землю, и когда целовал снег, то увидал свежий след санок и по ним выбрался после в чум одного самоеда. Как вот теперь вижу его: высокий, седой, борода длинная, весь в чем-то белом, как снег. Той же порой я поехал в Обдорск, поставил ему рублевую свечу и трех оленей привязал к его церкви»^[11].

Обдорская миссия     

И вот как описывает продолжение этого разговора сам Носилов:

«‟Что же, – спрашиваю я, – ты узнал его на иконе. Походит?^[12]” ‟Как же, – говорит он, – как только взглянул на неё, так сразу и узнал, даже руки задрожали; едва поставил свечу... У меня с той поры и икона его есть, – и он потянулся к переднему углу, где стоял его красный сундучок, снял с него деревянного идола с замазанными салом губами, отворил ключиком ящичек, бережно вынул из него маленькую икону, обтер её рукавом, приложился и потом подал благоговейно мне, проговорив: – Это мне в ту пору поп дал её, с тех пор не расстаюсь и свечки ставлю”, – и он и свечи показал мне, как бы желая уверить, что он совсем православный»^[13].

Тот бесхитростный рассказ произвёл на Носилова большое впечатление, он смотрел на старика самоеда, у которого по щекам текли слезы радости, и понимал, что тот не обманывает его, а всё рассказанное есть чистая правда.

Еще одну историю рассказал протоиерей Геннадий Юрьев, окормлявший самоедов на острове Вайгач.

Дело было в июне 1916 года. На южном берегу острова стояло два самоедских чума, где жили семьи Пырерки и Тайборея. Для своих костров они собирали «плавник», обломки деревьев, доски и сломанные мачты, выбрасываемые на берег штормами.

Однажды за таким «плавником» отправились два сына Тайборея – тринадцатилетний Филипп и пятилетний Прокопий. Братья поехали на собачьей упряжке, чтобы на себе не тащить собранные дрова. Июнь на севере не значит лето. Вдоль кромки берега стоял припой – старый прошлогодний лед, по нему и ехали дети, собирая плавник.

Трещины и промоины точили лед, как ручьи точат землю. Перед такой преградой и остановились Тайбореи. Филипп осмотрел расщелину. Ширина трещины была почти в аршин^[14], а глубина – более сажени^[15]. Внизу блестела холодная морская вода. Трещину можно было перепрыгнуть. «Я-то перескочу, – подумал Филипп, – а вот брат еще мал», – и тогда Филипп решил перенести брата на себе.

И вот тут-то и случилось несчастье. Легко и свободно перескакивая через подобные преграды, Филипп не смог её преодолеть с братом. Он выпустил Прокопия из рук, и тот упал в расщелину, в воду. Спасла его от неминуемой гибели широкая малица, удерживая на поверхности воды.

Высота не позволяла мальчику дотянуться до брата. Напрасно Филипп опускал длинный шест, руки Прокопия скользили, а малица уже впитала в себя морскую воду и тянула мальчика на дно.

И дальше произошло то, что мы, православные, называем чудом. Со слов протоиерея Геннадия Юрьева, дело было так:

«И вдруг над расселиной, неведомо откуда, появился человек. Это был весь седой старец. Он был босой, но в ризе и с крестом на груди... Склонившись над водою, старец захватил своими пальцами за сюму^[16], поднял вверх начавшегося уже погружаться, мокрого, бесчувственного Прокопия, положил его рядом с Филиппом и исчез также внезапно, как и появился.

Поражённый всем этим Филипп хотел было спросить у старца, что же ему теперь делать с бесчувственным братиком, но того уже нигде не было. Уложив брата на санки, Филипп повернул обратно своих собак и стрелою помчался домой…»^[17].

На стойбище Филипп рассказал подробно о произошедшем, о чуде и о старце в белых   одеждах. В чудо не поверили, и Филиппа жестоко избили, что не углядел за младшим.

Тем не менее рассказ о чудесном спасении от смерти Прокопия не мог не обратить на себя внимания. Отец братьев решил удостовериться, как всё было, и поехал к той самой злополучной расщелине. Внимательно осмотрев следы, которые остались на снегу, отец пришел к выводу, что Филипп не врал.

Внимательно осмотрев следы, которые остались на снегу, отец пришел к выводу, что Филипп не врал

На острове Вайгач в те годы уже работала радиостанция, и старший Тайборей с радостью рассказал русским историю спасения своего сына. И, что самое отрадное для самоеда, русские нисколько не удивились и на полном серьезе сказали, что свершилось чудо.

«Весть о чудесном спасении Прокопия Тайборея вскоре разнеслась по всему Вайгачу, и многие православные, как русские, так и самоеды, усматривали здесь видимое проявление милости Божией и искренне радовались этому»^[18].

Три разных истории спасения, но сколько любви к святому Угоднику Николаю Чудотворцу в словах тех, кто Божьим произволением избежал гибели. Сколько любви в словах тех, кто никогда не видел Николая Угодника, кроме как на иконах, но всем сердцем и всей душей нашел в нём своего покровителя и заступника.

Почему же из всех святых самоеды (ненцы), вогулы (манси), остяки (ханты), лопари (саамы) и другие народы Севера выбрали именно святителя Николая Чудотворца? После встречи в тундре или на море именно его лик они узнавали на иконах, именно в его честь на Севере построено больше всего храмов.

Семейство лопарей возле пырты     

У поморов есть даже поговорка по этому поводу: «От Кеми до Колы сорок три Николы», свидетельствующая о существовании 43 маленьких часовен, поставленных этому высокочтимому, как на суше, так и на море, святому. И еще говорят, будто в некоторых из часовен имеется до 40 образов с его изображениями, поставленных самыми беднейшими людьми.

Если проследить историю освоения Русского Севера, то все укажет на то, что первыми в контакт с самоедами вступили не священники, а именно поморы. От них самоеды и переняли, как сейчас принято говорить, основы Православия.

Поморы же всегда с почтением относились к Николаю Чудотворцу и считали святителя своим небесным покровителем. Мореходы почитали его как «усмирителя и утишителя бурь и напастей», а так же как «водителя по водам житейского моря». В религиозном представлении корабль у мореходов уподоблялся храму, плывущему по греховному морю, кишащему всякими злобными тварями. А в роли Вседержителя у поморов выступал именно святой Николай Чудотворец, архиепископ Мир Ликийских, который с их легкой руки и стал своего рода покровителем для малых народов России.

Интересно, что в «синекци» (своеобразный «красный» угол в чумах самоедов, располагавшийся диаметрально противоположно входу в чум) среди самого ценного – водки, идолов, табака и лучших съестных припасов – находилась обыкновенно и икона Николая Чудотворца.

Архимандрит Вениамин (просветитель самоедов) замечает, что, вследствие постоянных сношений с русскими, самоеды еще до принятия христианства усвоили себе некоторые христианские верования, и приводит у себя заповеди самоедов. Вот главнейшие из них: веруй в Вышнего Бога и почитай его; почитай великого Николу; выполняй обет, какой дал Богу и слуге Божьему Николе.

Если самоеды, остяки и вогулы были еще как-то защищены русским Православием от обмана, то кольские лопари часто попадали впросак из-за того, что к берегам регулярно подходили норвежские корабли и торговали всякой всячиной.

Так, Василий Иванович Немирович-Данченко, проехавший не одну сотню верст по северным окраинам, писал:

«Мне приходилось наталкиваться, благодаря их любви к угодникам Божиим, на некоторые курьезы. Раз в пырте^[19] увидел я портрет графа ІІаскевича-Эриванского с зеленым лицом, в желтом мундире и верхом на красной лошади. Спрашиваю у хозяев: кто это? А лопари наивно заявляют, что это Георгий Победоносец. В другой раз мне показали икону святителя Николы и рядом с ним ‟жену” святого. Изумленный, всматриваюсь и вижу греческую девицу Бобелину^[20].

Через Норвегию ввозятся сюда сентиментальные берлинские картинки. Франты во фраках с кривыми ногами и локтями, вывернутыми фертом, и слащавые девицы с глазами, опущенными вниз, и цветочками в руках. Эти тоже сходят за святых и чествуются лопарями»^[21].

А один раз с Василием Ивановичем произошел забавный случай, точнее, весьма поучительный разговор о силе веры лопарей. Вот как он сам описывает ту историю.

«В одной тупе нашел дешевую, берлинской работы иллюстрацию: кривоногий франт во фраке играет на скрипке, подплясывая. Спрашиваю: ‟Что такое?” – ‟Царь и псалмопевец Давид!.. – набожно крестясь, ответил лопарь, – а это молитва внизу”, – указал он на пошлое немецкое четверостишие – ‟Какая же молитва?” – ‟Помилуй мя, Боже!..”.

Они мне даже не поверили, когда я стал разуверять их.

‟Ты думаешь, мы тебе отдадим Бога? – сообразили наивные лопари, – нет, брат, приходи завтра. Он нам самим надобен – Без Бога никуда”. – ‟Куда без него, не уйдешь!”»^[22]

Он искренне верил, что у него образ Николая Угодника, и молил он своего Николу о спасении

Тот же Немирович-Данченко оставил нам историю чудесного спасения одного лопаря во время шторма в водах Туломы^[23]:

«‟Много там дикого оленя ходит”, – указал на эти романтические горы мой проводник. – ‟Что же, охотятся?” – ‟Как не охотиться. Только трудно. Спуски крутые, провалов много. Случается, что совсем пропадают промышленники. Опять же, комар не пускает”. – ‟Как это? – изумился я. – ‟У нас, брат, комар – птица сильная. Как туча стоит в горах, а в этой туче версты три^[24]. Войди-ка, попробуй. Случалось и так, что комаров туча есть, да гонит человека, ну, и бежит он от нее, пока силы есть, а потом упадет – так и заедят до смерти. Страшная мука, поди, и на том свете такой не бывать?”

Тунгусы, эвенки. фото 1888 г     

Верст пять выше Кривца течение становится до того покойно, что берег со всеми очертаниями своими, каждым камушком, каждым кустом шиповника, так и отражается в воде, как в зеркале. Вода, кажется, стоит, как в чашке. Плесы раздвигаются здесь на две версты в ширину. Из мелкой речонки, шумевшей на каменных отмелях, Тулома достигала здесь четырех сажень глубины, а в одном месте я нашел 5 сажен и три фута.

‟В этих плесах раздолье рыбу ловить, – заметил лопарь, – тут её сколько хочешь. Ловы обильные бывают. Случается, в одну варю пуда по три валят. Потому соли нет – беречь незачем. Не назад же в речку бросать. А вот если буря в плесах – плохо. Вода, что в котле, кипит. Волны настоящей нет, а лодку подбрасывает. Иногда посереди озера лодка рассыплется от этого... Ну, тогда плохо, на берег не выплывешь! Захлестывает и дышать не дает. Раз это было со мною. Поднялась буря и стало подкидывать лодку, а волны кругом все захлестывают её да заливают. Уж и спасся только, как молитвы Варлааму Керетскому^[25] да Николе Угоднику прочел”. – ‟А Никола угодник генерал был, – вмешался другой лопарь”. – ‟Как генерал!” – изумился я. – ‟Есть у меня образок. В Коле^[26] купил. Сидит Никола на лошади, на нем апалеты, в руках большой меч, и все он турок топчет, а турки-то под ним маленькие, так без голов и валятся...”»^[27].

Дело не в том, какого генерала и за сколько втерли ушлые норвежцы малограмотному лопарю – дело в вере. Он искренне верил, что у него образ Николая Угодника, и молил он своего Николу о спасении. И не генерал помог, а Божий Угодник.

Лучше не жить на Крайнем Севере, чем жить и не верить, что в самую тяжелую минуту к тебе придет Святой Николай Угодник и отведет беду. И верят люди, и чтят, и благодарят за всё, что сделал, делает и еще сделает святой Божий Угодник Николай Чудотворец для всех православных земли Русской.