5 картин Ивана Глазунова, про каждую из которых он рассказал особую историю

Иван Глазунов – заслуженный художник России, ректор Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова (РАЖВиЗ), любитель Русского Севера, отец четверых детей. К юбилею мастера мы публикуем 5 картин Ивана Ильича, за каждой из которых стоят удивительные воспоминания художника.

1. Призраки. 2008 г.

Призраки. 2008 г.     

Архангельская и Вологодская области – наш прекрасный Русский Север, который постепенно становится «медвежьим углом». Уже ушло то поколение, которое помнило жизнь до революции, а люди помоложе оставляют эти места. Это наша национальная трагедия.

Страшно, когда ты идешь по деревне, в которой еще 100 лет назад ключом била жизнь – были ярмарки, проходили торговые пути, жили сотни и тысячи людей – а теперь все закончилось. Например, теперь уже бывшая деревня Керга на Пинеге, которая когда-то была древнерусским центром этих мест. Сейчас она брошена, а многие дома разобраны и увезены в другие деревни.

В этой работе я стремился передать то ощущение, которое возникает, когда ты идешь по пустой деревне, в окружении изб в пропорциях Парфенона, с окнами как выбитые зубы. Когда оказываешься в таких местах, кажется, что ты идешь по родному пепелищу русской крестьянской культуры.

Мне представляется, что люди, которые там жили и строили эти дома, они наблюдают за тобой из выбитых окон. Ты что-то ищешь, хочешь найти ответы на какие-то вопросы, но ничего уже нет, все заросло бурьяном выше человеческого роста.

2. Семейный портрет. 2003 г.

Семейный портрет. 2003 г.     

«Семейный портрет» писался, когда у меня были только две дочери – Оля и Глаша. Мы тогда наконец переехали в свой дом и создали ту атмосферу для семейной и художественной жизни, которую мне всегда хотелось.

Оля и Глаша тогда стали заниматься в ансамбле «Веретенце», куда я их отдал, потому что всегда благоговел перед фольклором и настоящей народной традицией песни, которая все советское время была под спудом. Мои дочери стали сразу приносить домой удивительные фольклорные созвучия, стали петь, и я понял, что это будет для них любовью надолго.

Это не постановочный портрет, а кадр из моей жизни. Мне представился такой момент – дети слушают музыку, а сзади на диване немного уставшая мама, моя жена Юлия, которая смотрит на них даже с неким удивлением. В этой композиции, их естественном расположении я увидел интересную формально-неформальную задачу для живописи.

Детей очень трудно писать, они совершенно не могут понять, зачем нужно замереть и стоять на месте, но все же, отвлекая их разными способами, я смог заставить их позировать.

С этой работой связан забавный эпизод – когда у меня была персональная выставка в Венеции под самое закрытие в зал вошел человек, который изъявил желание непременно купить картину. Я объяснил ему, что она не для продажи, и предложил ему взамен написать его семью. Однако незнакомец, который оказался англичанином, заявил, что хотя у него семья и трое детей, изображенная на картине семья ему нравится больше. На случай если я вдруг передумаю, он предложил мне посмотреть его венецианский дворец, где он планировал повесить мою работу. Было приятно, но разумеется, я оставил эту картину у нас в семье как память о тех годах.

3. Середина лета. 2010 г.

Середина лета. 2010 г.     

Моя жена Юлия позировала мне для главной героини этой картины. Поскольку у нее совершенно русская внешность, я часто использую ее лицо не только для ее непосредственных портретов, но и как героиню различных работ. Наверное, такой подход традиционен для художников.

Это была интересная поездка на Северную Двину вглубь Архангельской области. Мы провели тот день без каких-то определенных задач, просто хотелось напитаться этим замечательным местом. В округе был заброшенный деревянный храм, озеро, стройные северные деревни с двухэтажными огромными домами. Летом там было чуть больше народа, чем обычно – кто-то приехал на покос, кто-то просто к родственникам, люди купались в реке, ходили на озеро.

«Середина лета» для меня как середина лет, середина жизни. На заднем плане картины избы, кто-то косит, идет согбенная фигурка с косой – это напомнило мне и жизнь и смерть в буквальных символических фигурах. Короткое, но жаркое северное лето. Женщина стоит и ищет видимо своего мужа, от которого остался один мотоцикл в траве. Мальчик смотрит за птицами, пока мама кого-то высматривает. Я видел такие сцены, но это собирательный образ моего ощущения от того года. Мне хочется сохранить для себя те впечатления от жары, комаров, северных женщин с красивыми обветренными лицами.

4. Роспись Храма Вознесения Господня («Малого Вознесения») на Большой Никитской улице. 2013 г.

Роспись Храма Вознесения Господня («Малого Вознесения») на Большой Никитской улице. 2013 г.     

Роспись «Малого Вознесения» – особая страница в моей жизни. Это была моя первая работа в храме как стенописца. «Малое Вознесение» – храм с очень богатой историей, его строил царь Федор Иоаннович на свое венчание, и изначально он имел два шатра. Затем при Елизавете Петровне он перестраивался. Рядом была слобода, где жили устюжане и у них был крохотный домовой храмик Прокопия и Иоанна Устюжских, единственный в Москве. В XVIII веке храмы соединили. Рядом стоял дворец Нарышкиных, дом Малюты Скуратова – словом, жила русская знать, многие люди, оставившие след в российской истории.

Мне хотелось вернуть облик этому храму, который в советское время был роддомом, металлоремонтной мастерской, управлением Главмосстроя. Чтобы церковь выглядела так, как если бы она никогда не закрывалась. Для этого был выбран стиль XVII века, эпохи расцвета самостоятельного русского церковного творчества. Я собрал огромный архив сюжетов и приемов старых мастеров в Ярославле, Ростове Великом, Костроме, и мне хотелось расписать храм в таком ключе.

Но, как говорится, ты делаешь храм, а храм делает тебя, поэтому в храме «Малого Вознесения» состоялась и моя внутренняя учеба. Это то место, которое все время со мной и в котором я все время. Мы до сих пор доделываем убранство и пытаемся вернуть церкви образ старомосковского намоленного места, которое находится прямо напротив Московской Консерватории. К счастью, следов поругания в храме уже не осталось.

5. Портрет Ильи Сергеевича Глазунова

Портрет Ильи Сергеевича Глазунова     

Илья Сергеевич писал автопортреты – осталось много работ разных лет, масса фотографий, но пока он был жив, я должен был его написать. Как сыну мне хотелось сделать не официально-парадный, а более интимный портрет. Это оказалось очень сложной задачей – при всем желании Ильи Сергеевича, чтобы был портрет от меня, его невозможно было заставить позировать.

Во-первых, он не мог долго сидеть на одном месте. Во вторых, пока я работал, он начинал сам в голове писать картину за меня и со всем своим жаром начинал делиться своими идеями относительно портрета. Тем не менее, несколько сеансов он все-таки сидел.

Мне хотелось изобразить его таким, как я запомнил его в своей юности в знаменитой квартире в Калашном переулке, где стоял огромный круглый стол. Там всегда был полон дом гостей, не прекращая звонил телефон, сидели люди, которые хотели что-то ему сказать. В это время он начинал писать свою книгу «Россия распятая», параллельно отсматривал то, что привозил из «Букиниста» или из Петербурга.

За спиной у него знаменитый камин и любимые ампирные часы. Лето, очень жарко, на Илье Сергеевиче белая рубашка. Мне стоило больших трудов заставить его снять пиджак. Он всегда был одет очень чопорно, поскольку был человеком старого мира. В его эпоху быть в галстуке и пиджаке считалось проявлением уважения и внутренней культуры. Это времена великого итальянского кино – немного другая цивилизация, не та в которой мы сейчас живем.

Мне же хотелось запечатлеть его без официоза – в рубашке, освещенного дневным светом, в руках всегдашняя сигарета, которая иногда даже поджигала ему челку. И конечно пристальный взгляд, который был его особенностью. По этому взгляду его узнают на портрете и вспоминают его. Мне радостно, что многие люди запомнили Илью Сергеевича близко к моему образу, значит где-то я попал в правильное настроение.