Размышления о молитве «Отче наш»

Кто только не толковал ее?! С изучения этой молитвы можно начинать изучение христианства. Ею же можно и заканчивать. Она, кажется, известна чуть ли не всем вообще. И воистину эта молитва есть «сокращенное Евангелие».

Если есть лукавый

​И я бы сегодня провел речь об этой молитве с ее конца. Оттуда, где «лукавый». Он ведь именно «лукавый», то есть «хитрый», «двусмысленный», «способный к обману». Сегодня он силен. Его власть, замешанная на открытом сатанизме одних, на наркотиках и разврате других, на безбожных теориях, на похоти власти и прочем, позволяет предстать диаволу в образе существа сильного. В современном сознании он могуч и уже не скрывается. В кажущемся благополучным XIX веке Гоголь увидел то, что выразил в короткой фразе: диавол вышел в мир без маски. И вот сегодня он созывает слуг своих на последнюю битву и бывает так ослепителен в своих видимых успехах, что способен поколебать даже избранные души. Кому это не открыто? Кто этого не заметил? Кто не заметил, тот и не молится.

Изначально он просто хитрец. Он змей, который «хитрее всех зверей полевых». Его сила рождена обманом. И это легко понять по аналогии с некоторыми богачами, чья власть изначально родилась из обманов и махинаций, а лишь потом обросла виллами, яхтами, личной охраной и политическим влиянием. Вначале – просто обман.

Современный человек знает о лукавом больше, чем о Господе

Современный человек знает о лукавом больше, чем о Господе. Знание это не идентифицировано. Оно просто всосано в кровь с молоком матерей и телевизионными новостями. Любой дикарь прежних эпох удивился бы нашей бытовой гордости и безбожию. Родившиеся в самые лютые времена, мы совсем не чувствуем их лютости и ошибочно считаем себя счастливчиками на том основании, что у нас есть мобильный телефон, а у Сократа, предположим, его не было. Впрочем, даже имя Сократа мало кому известно в эпоху мобильных телефонов.

Многие никогда не призвали бы Отца Небесного в помощь и заступление, если бы не услышали на затылке горячее дыхание лукавого, желающего затащить всего человека целиком в огонь, который не погаснет. Вот почему я думаю, что знакомство с молитвой «Отче наш» (жизненное, а не только теоретическое знакомство) облегчается наблюдением явного и умножающегося присутствия диавола в мире. Раз есть лукавый, об избавлении от которого нужно в молитве просить, значит, есть и все остальное. Раз реален этот обманщик, способный погубить человека и жадно желающий этого, то, значит, есть и Отец в небесах, и Царство Его, и всё прочее. Так, от противного, осатаневший, но образ Божий не утративший человек может прийти к молитве. Мысль проста: «Есть лукавый. Я вижу его следы. Я чую почти везде смрадное его дыхание. Значит, должен быть и Отец, способный защитить и избавить. Отче наш, да святится имя Твое...».

Немного об Отце и безотцовщине

Молитве мешают самые необычные вещи. Самые бытовые и неожиданные. Например, безотцовщина (без отцов, которые только и сумели, что зачать, но не удержались в семье, чтобы воспитывать, выросло и еще вырастет великое множество людей). Или глубокая травма души от того, что отец был домашним деспотом. Одна женщина спросила митрополита Антония: «Кто такой Бог?» Он ответил ей: «Это очень просто. Он – наш Отец!» На что женщина вскричала: «Только не это! Только не это!» Митрополит был поражен этой реакцией и пожелал разобраться. Оказалось, что отец этой дамы был реально ужасен. Пусть останутся за скобками подробности того, бил ли он мать, изменял ли ей, понуждал ли ее к абортам, держал ли детей в паническом страхе. Детали нам не важны. Важно то, что священное слово «отец» для той женщины обросло такими жуткими ассоциациями, что представить себе Бога в виде отца она не могла ни за что.

Сам митрополит Антоний имел противоположный опыт. Его отец был мудрым и заботливым человеком, оставившим глубокий след в душе своего сына. Для Антония не было никакой проблемы в том, чтобы перенести образ земного отца на мысль об Отце небесном. Но оказалось, что это счастье дано не всем.

Так мы с легкостью высказываемся о вещах, очевидных для нас, в полной уверенности, что эти вещи очевидны для всех людей вообще. И потом с большим удивлением обнаруживаем, что очевидное для нас сомнительно одним и неприемлемо для других. Дело может касаться также и молитвы. Насколько же велика ответственность отца! Если он негоден или ничтожен, то как потом молиться его ребёнку? Как верить, что на небе у тебя есть вечный Отец, если даже на земле ты на временного отца смотреть не можешь?

Что поют на небесах

Однажды меня заинтересовал вопрос: будем ли мы читать-петь молитву «Отче наш» на небесах (если, конечно, Господь нас туда допустит)? Я стал думать. И понял вскоре, что почти все прошения этой молитвы – для земли и только для земли. На небе этим просьбам и словам места нет. Судите сами: какой смысл говорить «да приидет Царствие Твое» там и тогда, где и когда ты уже в Царстве? Точно так же просить о том, чтобы воля Божия была одинаково исполняема на Небе и на Земле, нужды не будет, ибо «Бог будет всяческая во всем». О каких «должниках» можно будет вести речь в Небесном Царстве? Кому и что нужно будет еще отпускать? Избавления от каких искушений нужно будет просить? Одним словом, пройдясь по всему тексту молитвы, я понял, что только одно прошение сохранится точно. А именно: «Да святится имя Твое!» Вся молитва словно сократится до одного начального призыва: «Отче наш! Да святится имя Твое!» И потом сразу – «Аминь!»

Откровение Иоанна Богослова изображает Небесную жизнь как царство молитвы

Вот это можно и нужно будет произносить всем спасенным. Остальное, думаю, отойдет за ненадобностью, как исполнившееся. Так совершенно необходимая во чреве пуповина отнимается от ребенка навсегда, ибо после рождения в мир она уже не нужна. Она свое отработала. Подобным образом молитва «Отче наш» закончит свое земное служение и отойдет от дел, сократившись длишь до одного славословия: «Да святится имя Твое!»

Откровение Иоанна Богослова изображает Небесную жизнь именно как царство молитвы. Там совершают литургию: поют, совершают поклоны, воскуряют фимиам и проч. Там есть жертвенник с душами убиенных мучеников под ним. То есть существует подобие небесного святилища и богослужения в нем. Но там никто не читает «Отче наш». Там поют песню Моисея – человека Божия. Там поют (кстати, постоянно поют и ничего уже не читают) нечто очень похожее на наши литургические гимны: «Достоин Ты взять книгу и снять с нее печати!» – «Сидящему на престоле и Агнцу благословение и честь, и слава…». И прочее. То есть когда в наших храмах поют Матери Христа «Достойно есть», это вполне в духе Апокалипсиса, в духе Святой Библии. И когда мы на литургии поем «Достойно есть» или Евхаристический канон, то это происходит вполне в духе того откровения, которое видел Иоанн. «Отче наш», повторяю, там никто не читает, потому что эта молитва – живущих на земле.

Хотя у Максима Исповедника есть слова о том, что в молитве «Отче наш» славится Вся Троица, а не только один Отец. Имя Его – это Сын. «Да святится имя Твое» читается в таком случае как «Слава Сыну Твоему». Слава Отца – это Сын. И наоборот: слава Сына – Отец. О Духе же сказано: «Да приидет Царство Твое», ибо Царство Его есть торжество Духа. Раз так (а сомневаться в словах Максима грешно), то молитва славит Единого в Троице Бога, и есть тогда ей место в вечности. Но это лишь подтверждает глубину Евангелия. И тот Ангел Откровения, что летит по небу, держа в руках «вечное Евангелие», подтвердит эти слова. Молитва ведь дана нам из Евангелия. И раз оно вечно, то «Отче наш» в Евангелии тоже прописано в нем навечно. И у нас всегда есть повод смириться перед глубиной однажды произнесенного Слова.

Хлеб

Что до «хлеба», то лучше всего толковать это слово в духе «ежедневной пищи». Однако «Отче наш» – последняя соборная молитва перед Причащением. Люди, готовящиеся принять Небесный Хлеб, поют «хлеб наш насущный даждь нам днесь». Это неслучайно. Раз уж у нас есть хлеб, то должна быть и Евхаристия. Как правило (история тому доказательство и свидетель), где прекращается Евхаристия, там начинается и нехватка телесной пищи. «Насущный хлеб» – это хлеб, соответствующий сущности. А сущность наша двойственна. И просто хлебом, как говорит Христос при искушении в пустыне, мы жить не можем. Нам нужен и обычный хлеб, и слово Божие. Оба вида пищи сущностно нужны. Соединение того и другого дается нам в Евхаристии.

Человек не может только молиться – без еды. Но он не имеет права и есть, не молясь

Евхаристия невозможна без обычного пшеничного хлеба. Сначала он – обычный плод земли, с таким трудом добываемый людьми по данной им от Бога Премудрости. Но слово Божие и молитва Церкви, дыхание Духа и благодарение делают потом земное Небесным. Только так и должен питаться человек. Он не может только молиться – без еды. Пока ему это недоступно. Но он не имеет права и есть, не молясь. Обе стороны существования соединяются и примиряются в Евхаристии, в Преломлении Хлеба. Хлеб Евхаристии становится истинно «насущным», то есть действующим на обе стороны нашего существа. Иначе «просто хлеб» «просто кормит» нашу земную и не главную часть.

Царский склад ума

Мир хочет свести христианство к одной только морали и напрочь лишить христианство мистики. Мистика – это всегда страшно и тревожно. Она, если только где появится, всегда готова утянуть всего человека или хотя бы часть его в какие-то неведомые области, в тайну и ужас. Гораздо легче и безопаснее проповедовать религию морали – для земли и от земли. Даже такое слово, как «Царство», может легко отторгаться от души современного человека. Он ведь у нас сегодня «демократ» до мозга костей, чем несказанно гордится. Но наличие Царя и просьба о наступлении Царства – это совершенно особый настрой ума, предполагающий готовность служить и покоряться. А.Ф. Лосев в «Диалектике мифа» обмолвился, что идея монархии вообще вытекает из православной догматики с неизбежностью. То есть сознание христианина монархично по определению, ведь он – сын Царства. С какими мыслями произносит молитву «Отче наш» человек, не желающий служить никому, но желающий, чтобы ему все служили? Старуха из сказки «О рыбаке и рыбке» не есть ли пример совершенно ничтожного, казалось бы, человека, но таящего в душе сатанинскую гордыню, готовую реализоваться, лишь только выдастся случай? Может ли молиться о пришествии Царства Божия такой человек? Человек, который в таинственной глубине сердца сам хочет быть царем? А если он по привычке молится и произносит положенные слова, то какова цена этих слов?

Прощение – тайна Креста

В области морали молитва Господня богата лишь одной просьбой, в которой скрыто повеление. Молитва увязывает прощение наших грехов (они же – долги) с прощением нами долгов и грехов нашим ближним. Если ты не простишь, ты не будешь прощен. При этом как бы само собой разумеется, что как у тебя есть должники, так и ты должен. Несовершенство падшего мира в кратких словах здесь безошибочно зафиксировано. У нас всегда будут должники. Мы сами всегда (в рамках земной действительности) будем должны и людям, и Богу. И нам нужно научиться прощать и забывать. Если этого не сумеем, не научимся, блаженная вечность улетит от нас как сон.

У нас всегда будут должники. Мы сами всегда будем должны и людям, и Богу

И в этой чисто моральной, казалось бы, проблематике нас опять настырно встречает мистика. Кто не знает, как тяжело, а иногда и невозможно прощать? Просто так простить человека, может быть, и невозможно в принципе. Нужно иметь нечто особое в душе и мыслях, чтобы забывать, прощать и всячески вытеснять из сознания негативные реакции на действия ближних. И что же это? Это тайна Креста Господня!

Сегодня, когда Спаситель умер на Кресте и воскрес из мертвых, молитва «Отче наш» удобно читается, но она трудно и непонятно читалась тогда, когда Христос еще не страдал и не воскрес. Зато теперь, когда Искупление совершено, мы знаем, какой Ценой куплены. Нам, знающим Господа, нельзя злиться и злобствовать. Злопамятство, мстительность и всякое лукавство в житейских делах говорят только об одном: человек не знает Христа. Он до сих пор не прощен, поскольку сам никого не прощает. Или наоборот: Он не прощает, потому что сам не пережил покаяния и не почувствовал прощения. Сердце в нем не изменилось, душа не перевернулась. Он все еще человек мира сего.

Те, кого простили, обычно умеют тоже прощать. Житейская практика здесь увязывается с мистикой, и личный религиозный опыт либо рождает измененное моральное поведение, либо обнаруживает свое отсутствие. Молитва Господня есть молитва человека, чувствующего свою вину, знающего своего Искупителя и стоящего перед лицом Его.

«Не введи нас во искушение»

Одно из свойств ума – знать границы своих возможностей. Гордый глуп, ибо не знает границ. Космос вообще только потому и красив, что имеет соразмерные границы. Хаос же страшен и безобразен, ибо бесформен. Греки это чувствовали лучше всех. Хаос – это гордость. Ум и красота – это мудрая ограниченность. Где-то рядом находится и смирение. Смирение знает о себе правду и не мечтает о себе. Оно красиво. Униженность отталкивает, смирение же влечет к себе.

Именно с умом и умной красотой, а не с забитостью и униженностью, связано смирение. Тяжесть смертного греха лежит на тех, кто связал смирение по смыслу с одной лишь униженностью, и не заметил связи смирения с умным самоограничением. От ума и от веры (веры вообще нет без ума) рождается просьба: «Не введи нас во искушение». Голос знания своей слабости, голос смиренного признания своей уязвимости и ограниченности слышен в этих словах. Сравните их со словами: «Я никого не боюсь», «Я все смогу», «Я никогда не изменю своим принципам и правилам», и вы поймете, как далека гордая самоуверенность от Духа Божия. Дух Божий рождает меру. Мера – это и есть смирение.

Дух Божий рождает меру. Мера – это и есть смирение

Между тем молитву Господню читала как один Церковь первенствующая, Церковь мучеников. Неодолимый в страданиях святой Георгий, несгибаемые в мужестве и терпении святые Варвара и Екатерина, сотни и тысячи других страдальцев произносили от сердца слова: «Не введи нас во искушение». Они признавали за собою слабость и тем самым давали место силе Божией. «Когда я немощен, тогда силен», – говорит Павел, выражая духовный опыт Церкви Христовой. Немощные, но верующие бывают подлинно сильны и способны на невозможное, так как с ними Господь. Гордые дуются как пузырь и лопаются неизбежно, что можно проследить и на истории отдельных личностей, и на истории отдельных цивилизаций.

Отец – наш, общий

А еще мы ничего не сказали о том, что молитва дана не отдельному человеку, а общине. «Отче наш» – это совсем не то же самое, что «Отче мой». Христос имел право так говорить в Гефсимании, и раньше, и когда бы ни захотел. Он – Единородный у Отца. Других Сынов, рожденных из Ипостаси Отца, у Отца нет. Но нам нельзя так молиться. Не будь мы вообще Церковью усыновленных и искупленных, мы молились бы в лучшем случае – «Творче наш». Бог не был бы нам Отцом, но в лучшем случае Творцом, Которого мы признаем. Само взывание «Отче» – уже подарок тем, кто верит в Единородного. И вера эта не дана каждому в одиночку. Вернее, обретенная в одиночку, вера затем повелевает нам собираться вместе.

Откровение подарено не отдельным личностям, а Телу Церкви

Мы – община и Церковь. Откровение подарено не отдельным личностям, а Телу Церкви. Нам нужно молиться вместе. Потому Христос и говорит нам: «Молитесь так»… А далее – «Отче наш» (а не «Мой»). И даже находясь в пустыне, в которой, к примеру, Онуфрий Великий провел 63 года, надо все равно молиться – «Отче наш», а не «Отче мой», ибо одно дело – молитва Христа, а другое дело – молитва простого человека.

Одно дело – Отец наш, и другое – Отец Христов. Он – один и Тот же, но отношения наши и Христа с Ним – разные. Посему по Воскресении Господь сказал: «Восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему». Христу Бог – Отец по природе, нам – по усыновлению.

Молитва дана Церкви, собранию. Если мы раньше говорили, что можно в личном порядке читать молитву Господню – в транспорте, или на пляже, или перед кабинетом врача, то сейчас мы вынуждены признаться, что лучшим прочтением ее будет прочтение в собрании. Слово «мы» понуждает нас признать, что мы обязаны собираться вместе и молиться одним сердцем и одними устами. И уже получается, что молитву Иисусову удобнее творить всегда и везде в одиночку, в уме или шепотом. А молитву Господню следует возглашать в собрании. Пусть один говорит, а другие слушают и скажут в конце: «Аминь!» Так сказано и о книге Откровения Иоанна: «Благословен читающий и слушающие слова книг и пророчества сего». «Читающий» один, а «слушающих» много.

«Ибо Твое есть Царство, и Сила и Слава»

Редко обращается внимание на окончание молитвы: «Ибо Твое есть Царство, и Сила и Слава во веки. Аминь». В храмовом богослужении эти слова произносит священник и добавляет к ним славословие Троицы, имена Отца, Сына, и Святого Духа. В силу этой многовековой практики миряне даже боятся произнести слова «ибо Твое есть Царство». Боятся сделать то, что, как им кажется, по праву принадлежит лишь иереям. Но чтение Господней молитвы наедине предполагает, по крайней мере позволяет произносить слова так, как они даны в Евангелии. Этими словами человек исповедует, что Бог силен исполнить просимое, что Слава (взамен нынешней человеческой униженности) и Царство (взамен нынешнего мятежного многоначалия) – у Него. Особенно это видно на святых. Они очевидно для всех принадлежат к иному миру и Божьему Царству. Через них совершаются силы и знамения, исцеления и заступления. И там, где смерть унижает человека и словно превращает его в ничто, святые продолжают участвовать в истории, жить по смерти и являть славу Божию. Вся церковная жизнь, и молитва особенно, оживает на примере святых и замирает, превращается в тяжелые, непонятные ризы обряда на обычных людях, не достигших, да и не стремящихся к святости.

Вместо послесловия

Молитва Господня переведена на все языки, включая самые малые и исчезающие. Пройти мимо нее невозможно, а найдя ее, невозможно не произносить ее часто в разных ситуациях: утром и вечером, перед едой или путешествием, в храме на службе или тайно, в уме, по дороге на работу. Это неистощимая богословская пища для ума и сердца человеческого. Пища простая, словно хлеб, но столь же необходимая.

Это неистощимая богословская пища для ума и сердца человеческого. Пища простая, словно хлеб, но столь же необходимая

Возможно, эту молитву читала Богоматерь. Ее, несомненно, произносили в евхаристических собраниях Петр, Андрей, Иоанн, Иаков. Ее, как непременную и необходимейшую часть Предания, передавали ученикам и слушателям все, кто разносил по миру Благую весть о всеобщем человеческом искуплении. С этой молитвы удобно начинать и новый день, и обучение тайнам и премудростям Церковного богословия. При всей своей очевидной краткости, плотность смыслов в этой молитве такова, что каждый, без исключения, священник или епископ при желании сможет сказать об этой молитве нечто свое, лично прочувствованное, лично понятое сердцем на путях общения с Богом Отцом и Сыном Его Иисусом Христом во Святом Духе.