Вера и вирус

Часть 1: Айсберг величиной в 120 нанометров

Минул месяц с момента объявления ВОЗ пандемии COVID-19. Достаточный срок, чтобы прошел шок и началась рефлексия. Кризис – это всегда проверка наших взглядов, и уже не первый день с экранов телевизоров и мониторов можно услышать и прочесть мнения о том, что «мир теперь никогда уже не будет прежним». Но – если взглянуть на ситуацию пандемии как на вызов, как на урок, как на шанс изменить что-то в себе самих, то – какими именно «прежними» нам, возможно, стоит перестать быть – нам всем как «человеческой цивилизации» и лично каждому из нас как православному христианину?

Пандемия и Литургия

В данный момент на внутрицерковное осмысление этих новых условий бытия Церкви пока что сильно влияет общественная дискуссия. Ракурс задают вопросы, широко освещаемые (а иногда и горячо обсуждаемые) в СМИ и интернете. Наверное, поэтому и осмысление нашей главной проблемы на сегодня – проблемы общественного богослужения в условиях пандемии – происходит пока что, с одной стороны, на уровне вопросов из области санитарии («что именно может стать носителем вируса, а что не может»), а с другой – на уровне персонального благочестия («не погрешаем ли своим мнением и своими страхами об опасности посещения храма» и т.д.).

Попробуем посмотреть на проблему на уровне литургического предания (как части всего Предания Церкви). Что могут подсказать нам богослужебные и иные церковные тексты, какой ракурс высветит для понимания этой проблемы сама литургическая традиция?

Какая бы ситуация ни складывалась в мире, пандемия или нет, Евхаристия остается Евхаристией. Без «богослужебного фундамента» (или, если хотите, «зерна») нет духовной жизни, и без соучастия в Тайной Вечери Христовой не может быть спасения для человека – об этом недвусмысленно говорил Сам Господь Иисус Христос (см.: Ин. 6: 47–58; Ин. 15: 4–5). Но вот как мы понимаем и воспринимаем само это «соучастие»?

Возможно, современному человеку, живущему под влиянием потребительского общества, значительно сложнее прочувствовать тот факт, что Причастие в Литургии – это не просто «получение» Благ («исцеление души и тела» или даже «десную часть спасаемых получити», т.е. получить участь спасаемых). Само слово «Литургия» (как, наверное, известно сегодня большинству воцерковленных христиан) означает «общее дело», т.е. «при-частник» – это в буквальном смысле участник некоего дела: не просто «адресат», а тот, кто активно следует за главным Действующим Лицом.

Но если мы не просто пассивные «получатели» (или даже «потребители благодати»), если мы некоторым образом тоже действующие лица, в чем же конкретно реализуется наша «причастность», наше участие в событии Литургии? Лучше всего об этом спросить апостола Павла, слова из посланий которого звучат в ключевые моменты Евхаристического канона.

Новый, христианский образ жизни в творениях апостола Павла оказывается на самом деле скорее «образом смерти» – смерти Христовой, умиранием для всего «ветхого». Это соучастие в жертве Христовой начинается уже в Крещении:

«Мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни» (Рим. 6: 4).

Но реализуется это всей жизнью христианина:

«Бывши погребены с Ним в крещении, в Нем вы и совоскресли… чтобы познать Его, и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его» (Кол. 2: 11; Флп. 3: 10).

Можно вспомнить здесь и святоотеческие творения, показывающие жизнь христианина сквозь призму того самого «со-участия», «со-образования». В Слове на Пасху святителя Григория Богослова (45-м) мы слышим его призыв:

«Принесем в жертву Богу самих себя, лучше же будем ежедневно приносить и всякое движение. Все примем ради Слова… Если Он и “к злодеям причтен” за тебя и за твой грех, то будь ты ради Его исполнителем закона… Если снисходит в ад – нисходи с Ним и ты, познай и тамошние Христовы тайны… Если ты Симон Киринейский, то возьми крест и последуй… Если ты одна или другая из Марий или Саломия, или Иоанна – плачь рано… и если услышишь: “не прикасайся ко Мне”, стань вдали, почти Слово, но не оскорбляйся… Если, как Фома, не будешь вместе с собранными учениками, которым является Христос, – не будь неверен после того, как увидишь».

Такие призывы к духовному соучастию встречаются во многих святоотеческих поучениях в течение всего богослужебного года, но наше «следование за Христом» в Литургии, конечно, особое, поскольку не только духовно, но и телесно мы становимся сопричастны священнодейственно воспоминаемому Евангельскому событию.

В чем же на элементарном, повседневном уровне выражается это «со-образование со Христом», это «пре-ображение» человека? Апостол Павел конкретизирует это очень просто:

«Живите в любви, как и Христос возлюбил нас, предал Себя за нас в приношение и жертву Богу» (Еф. 5: 2).

И Евхаристия как главное Таинство Церкви – Тела Христова – тоже есть преображающее нас соучастие в Христовой Жертве:

«И вас, бывших некогда отчужденными и врагами… ныне примирил в теле плоти Его, смертью (Его), чтобы представить вас святыми и непорочными» (Кол. 1: 21–22).

Слова, приведенные в Первом послании к Коринфянам (см.: 1 Кор. 11: 26), вошли в евхаристические молитвы Литургии святителя Василия Великого как речения Самого Христа:

«Всякий раз, когда вы едите этот Хлеб и пьете эту Чашу, Мою смерть возвещаете, Мое воскресение исповедуете».

А в чине Литургии апостола Иакова, брата Господня, весь народ отвечал на эти слова:

«Смерть Твою, Господи, возвещаем и Воскресение Твое исповедуем».

Таким образом, Литургия – таинство по преимуществу Пасхальное, это постоянная, непрекращающаяся Пасха в Церкви. Ведь совершенно неслучайно на каждой – каждой! – Литургии из уст священника в алтаре звучат те молитвословия, которые всем народом мы поем именно в пасхальные дни: тропарь Великого пятка «Благообразный Иосиф…», припев Пасхального канона: «О, Пасха велия и священнейшая, Христе!..».

Но, как видно из приведенных выше слов апостола, подлинное участие христианина в Жертве Христовой не может замыкаться в пределах храма, не может ограничиваться священнодействием – оно должно продолжаться и в нравственной плоскости, в нашем отношении к ближнему.

Со-участие христианина в Жертве Христовой продолжается и вне храма – его отношением к ближнему

И все это большинству воцерковленных христиан известно, все понятно и очевидно – настолько, что уже не воспринимается «замыленным глазом», пока вдруг не предстанет перед нами в совершенно неожиданном ракурсе, в виде шокирующего вопроса: а что делать, когда «жертвенная любовь к ближнему» мешает нам причаститься Жертве Христовой в таинстве Евхаристии? Когда заповеданное нам служение ближнему не позволяет нам привычным образом участвовать в богослужении? Когда «участие действенное» входит в ситуативное противоречие с «участием священнодейственным»? Что делать, например, когда нужно неотступно находиться у постели больного? Или, наоборот, когда в условиях пандемии необходимо не покидать дома, чтобы позаботиться таким образом о еще пока здоровых людях?

На практическом уровне для воцерковленного христианина здесь вроде бы проблем нет: все эти вопросы решаются на уровне духовника (если вопрос частный) или священноначалия (если вопрос общецерковный). Ведь, как и другие важные вопросы духовной жизни, этот вопрос не может решаться без благословения и послушания. Но в такой ситуации наш разум ищет ответа не только на практическом уровне, но и на уровне понимания, на уровне богословском. И искать его стоит у того же апостола Павла.

Пандемия и апостол Павел: «немощные» вокруг нас

Здесь самое время вернуться к вопросу, ставшему соблазном для некоторых прихожан Русской Православной Церкви: «Не выражает ли нашего недоверия к Богу весь этот инструктаж по дезинфекции священных предметов и сосудов?» И не ставим ли мы вторую заповедь (о любви к ближнему) впереди первой (о любви к Богу), когда до такой степени вдруг начинаем беспокоиться о жизни и здоровье множества неведомых нам лично соотечественников?

Итак, кто же прав с точки зрения апостола Павла? Те, кто, исходя из своего чувства святыни, из своего благоговения вменяют ни во что («в уметы», т.е. подметки, как выразился бы апостол) всякую санитарию в святом месте? Или же правы те, кто собирается соответствовать принятым в государстве нормам и выполнять все мероприятия, в т.ч. и экстренные?

В 8-й и 9-й главах Первого послания к Коринфянам первоверховный апостол дает парадоксальный ответ на этот вопрос: оказывается, для нашего спасения совершенно не важно, кто же прав здесь в богословском плане. Для наших душ важнее, кто прав в плане «практической любви к ближнему», в плане «икономии», т.е. в данном случае – кто привносит меньше соблазна в мнения о Церкви и о Христе среди людей, нетвердых в вере или пока от веры вообще еще далеких.

Апостол Павел формулирует четкий принцип: нельзя подавать пример, который может быть неправильно понят

Нет, конечно же, апостол Павел ничего не пишет о пандемии, конкретными примерами в этих главах служат иные явления. Но в итоге мы имеем в Первом послании к Коринфянам совершенно четко сформулированный принцип: даже если кто-то «не дорос» еще до богословски правильного понимания в своих воззрениях и мнениях о святыне, о Церкви, о силе благодати или о силе каких-либо запретов (апостол называет это «немощной совестью») – нельзя подавать ему пример, который может быть им неправильно понят:

«Берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных… от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос. А согрешая таким образом против братьев и уязвляя немощную совесть их, вы согрешаете против Христа» (1 Кор. 8: 9, 11–12).

Как же быть? Апостол отвечает прямо:

«Для немощных быть как немощный, чтобы приобрести немощных» (1 Кор. 9: 22).

Оказывается, даже если мы имеем богословски верное мнение и поведение наше с богословской точки зрения тоже правильное, но при этом своим поведением мы отвращаем людей от Христа (а такое возможно в разных ситуациях, как показывает апостол Павел), тогда вся наша богословская правота – лишь «пустозвонство» (1 Кор. 13: 1). Ведь получается, что в такой своей «богословской правоте» мы игнорируем окружающих нас «немощных», остаемся на деле безразличны к спасению этих людей.

И обнаруживается в свете Первого послания к Коринфянам, что сегодня для нашего собственного душевного спасения куда актуальнее богословских дискуссий о святыне и благочестии оказываются совсем другие вопросы. Например: сколько миллионов наших соотечественников соблазнятся о Церкви во дни пандемии, если мы будем праздновать пасхальные дни в «обычном режиме», если проигнорируем собственное самоограничение наших сограждан, все их усилия по борьбе с опасной инфекцией? «Ни во что вменим» их страхи, их чувства, пусть даже преувеличенные, неоправданные или несправедливые с нашей точки зрения (назовем это их «психологической немощью», «ментальной немощью» – об этом как раз и писал апостол Павел). Наконец, проигнорируем реальные немощи тех, кто относится к группе риска (а ведь только пожилых людей у нас – четверть населения страны!).

И вот в свете этих вопросов давайте еще раз уточним: не выражает ли, например, та самая «Инструкция о дезинфекции священных предметов» некое наше недоверие к Богу? Нет, не выражает, поскольку она вообще не выражает никаких наших идей: ни нашего мнения, ни нашей веры. Этот инструктаж (как и призыв временно не посещать храмы) выражает наше христианское отношение к окружающим нас людям, наше сочувствие к ним и их немощам, в полном соответствии с учением апостола Павла, изложенном в его Первом послании к Коринфянам. Сочувствие и к тем, кто вне храма, и к тем прихожанам, кто боится за свое здоровье. И не просто сочувствие, но и подлинную заботу о них, поскольку мы не можем – если только не впали в прелесть – считать, что лишь за нашу личную горячую веру «вокруг нас тысячи спасутся», т.е. не заразятся по нашей вине.

Действительно, каждый из нас может спросить себя: если и «по вере нашей будет нам», то вот заразившемуся от нас неверующему соседу по чьей будет вере – по нашей ли? Или же нам потом отвечать за него перед Богом? Ведь если «на все воля Божия», то апостол недвусмысленно нам эту волю открывает: она в том, чтобы мы позаботились об окружающих «немощных» (во всех смыслах этого слова). И стоит ли рассуждать о том, «так ли опасна инфекция» и «так ли велик риск» и оправданны ли столь суровые ограничительные меры – если Пастырь Добрый и ради спасения одного погибающего готов делать то же самое, что и ради спасения всех? И должны ли мы роптать на государство в случае каких-то санитарных требований к Церкви, если выполнение этих требований – это, по сути, не что иное, как реализация евангельского принципа «кесарево – кесарю»?

Однако не слишком ли много риторических вопросов, косвенных примеров, сложных рассуждений и длинных умозаключений в качестве аргументов в разговоре на такую важную тему? Нет ли прямого свидетельства в Священном Писании, подходящего к сложившейся ситуации? Ведь не от «мяса вовек» (1 Кор. 8: 13) может попросить воздержаться православных христиан светское государство, а от привычных для них, освященных традицией и уставом форм участия в предпасхальных и пасхальных богослужениях!

И нам приходится вернуться к тому самому, «почти кощунственному» вопросу: а может ли вообще исходить опасность от Причащения Святых Христовых Таин для физического здоровья человека? Но вернуться к этому вопросу уже не на уровне благочестивых рассуждений или санитарной проблематики, а на уровне литургического предания Православной Церкви.

Текст «Последования ко Святому Причащению» дает четкий и прямой ответ: да, однозначно – может:

«Ниже да немощен буду душею же и телом, от еже недостойне тем причащатися» («и да не сделаюсь я немощным душою и телом от недостойного их причащения»).

В более общем варианте эта мысль повторяется куда более часто:

• «суд себе ям и пию…»,
• «Ты – огонь, опаляющий недостойных, не опали меня…» и др.

В указанных текстах потенциальная «немощь души и телу» связывается с нашим «недостоинством», и обычно мы воспринимаем это слово в данном контексте как простой синоним греха. Однако стоит обратиться к первоисточнику приведенной выше цитаты, чтобы понять, о чем же изначально шла речь. И неудивительно, что первоисточником оказывается вновь Первое послание к Коринфянам:

«Кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней… кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе… Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает» (1 Кор. 11: 27, 29–30).

В чем же заключалось недостоинство именно тех, коринфских христиан? Ответ лежит в контексте, и нужно прочитать всю 11-ю главу Первого послания к Коринфянам (точнее, 11: 20 – 11: 34), желательно со святоотеческими толкованиями^[1], чтобы понять, что значило для жителей Коринфа «есть и пить Чашу Господню недостойно». Говоря коротко, это был эгоизм, пренебрежение и даже презрение одних по отношению к другим (в частности, богатых к бедным – во время агап, т.е. «вечерей любви», сопровождавших Евхаристию). То самое «игнорирование ближнего», о котором писалось выше.

«Недостойно есть и пить от Чаши Господней» – приступать к Чаше с банальным эгоизмом, игнорируя ближнего и его проблемы

«Недостойно есть и пить от Чаши Господней» – участвовать в священнодействии, никак не соучаствуя (и не желая соучаствовать) в Жертве Христовой на уровне наших поступков, на уровне отношений с другими людьми. Приступать к Чаше, проявляя при этом банальный эгоизм, игнорируя ближнего, его проблемы и само его существование. По сути: телом участвовать в Таинстве, душою при этом продолжая участвовать в «розни мира сего»… Но разве не в таком же лицемерии заключалась духовная суть поведения Иуды, когда он находился за одним столом со Христом?

В «Последовании ко Святому Причащению» есть много молитв о прощении и исправлении нашего «недостоинства». Но предшествует молитвам прямая инструкция по деятельному исправлению этого недостоинства (как понимается оно в 1 Кор. 11): требование «первее примирися тя опечалившим». В этой простой и лаконичной фразе мы видим, что отношение к ближнему было и остается важнейшим критерием «неосужденного» принятия Святых Таин. И вот, задумавшись в эти дни о наших «немощных» (в кавычках и без) собратьях, что мы скажем себе? Сможем ли мы считать себя примиренными с этими людьми, если сами «опечалим» их самым страшным образом – безразличием к их жизни?

Пандемия как «наказание»

В церковнославянском языке слово «наказание» означает «вразумление, назидание» (наказа́ти – обучить, вразумить^[2]). Современное же значение в русском языке слово получило от некоторых суровых «видов мнемотехники», которые сопровождали усвоение информации в старину.

Чему же нас, православных христиан, может научить опыт празднования Светлого Христова Воскресения в период пандемии?

Для прояснения дальнейшей мысли позволю поделиться личным опытом, имевшим место много лет назад и не связанным ни с какими трагическими событиями типа пандемии. История вкратце такова: однажды, в день престольного праздника нашего прихода, по благословению архиерея нашему приходскому церковному хору нужно было принимать участие в ином, более масштабном общеепархиальном событии – освящении храма в соседнем монастыре. Много гостей, в том числе высокопоставленных, много сослужащих священников с разных приходов, неминуемые в этом случае накладки и несостыковки. В итоге личное торжество было омрачено, поскольку из-за упомянутого «отсутствия координации» часть готовившихся к Причастию осталась без Приобщения Святых Христовых Таин – в том числе и мы, певчие, в свой престольный праздник.

Суть же этого личного опыта в том, что с тех пор многочисленные слова из «Последования ко Святому Причащению» – слова о нашем «недостоинстве», нашей «недостаточности», нашей неготовности – как и столь же многочисленные просьбы «сподобить» – приобрели конкретное звучание, получили воплощение в ярком, лично пережитом и прочувствованном образе. В опытном знании, что действительно недостоин, потому что недостоинство мое – теперь не просто богословская абстракция, не риторическая фигура, а факт, который в любой, самый неожиданный момент может быть удостоверен. И то, что далеко не каждый раз лишаешься того, чего недостоин, – это именно милость, именно дар, именно «сподобил Господь», а не некое «право на Причастие» (а ведь именно так со временем начинаешь воспринимать Литургию, несмотря на многочисленные повторы в заученных наизусть молитвах).

Это именно милость, именно дар, именно «сподобил Господь», а не некое «право на Причастие»

Пандемия же в этом отношении может оказаться опытом более глубоким. Ведь инфекционная болезнь, да еще и в мировых масштабах – это как раз о том, что все мы оказываемся БЛИЖНИМИ ДРУГ ДРУГУ в самом буквальном смысле слова. Куда более ближними, чем казалось ранее, сквозь призму наших субкультур и прочих разделений. Совершенно неожиданным образом евангельское значение этого слова становится очевидным. И опыт «Литургии во время пандемии» позволяет задуматься о нашем «недостоинстве», нашей «недостаточности» в том самом смысле, что дан у апостола Павла, т.е. как о недостаточно христианском отношении к ближнему, о недостатке нашего внимания к нему.

И вот, нынешняя пандемия ставит перед нами, православными христианами, вопрос: а не забываем ли мы иногда в своем персональном благочестии о цели и смысле Литургии как нашего «ОБЩЕГО ДЕЛА»? Не воспринимаем ли мы зачастую Причащение как исключительно наше личное дело, в котором нам до других дела нет? Не выносим ли «за скобки» то измерение, в котором духовная жизнь должна соединять и примирять нас не только с Богом, но и друг с другом? И не только с единомышленниками, со «своими», но и с «чужими», поскольку для Христа нет чужих, Он пострадал за всех.

Хорошо чувствовали это великие миссионеры прошлого, которые не отделяли себя от тех, кто еще вне Церкви, молясь такими словами:

«Всем же нам, Кровию Твоею искупленным, ведущим и еще не ведущим Тя, даруй свет разума святаго Евангелия Твоего»^[3].

Так можем ли мы искренне произносить слова пасхального песнопения «Радостию друг друга обымем!» (т.е. обнимем), если при этом в разгар пандемии будем декларативно игнорировать смертный страх нашего ближнего – соседа, соотечественника, просто прохожего: его страх за его собственную жизнь, за жизнь его родителей и детей?

Не будет ли такое – поистине безразличное – отношение к ближнему тем самым условием, после которого наша евхаристическая встреча с Богом может быть для нас уже не «во исцеление души и тела», а «в суд и во осуждение»?

В целом сегодня это вопрос риторический, поскольку на него давно дан ответ в Священном Писании:

«Не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин. 4: 20).

И эти слова апостола в нынешних условиях ставят перед нами вопрос максимально жестко: готовы ли мы в Литургии любить Христа, пожертвовавшего Собою ради всех (в том числе и ради тех, кто не понимал и не принимал Его, насмехался над Ним и ненавидел Его), любить Христа, дающего нам пример конечного самоотречения, – или же мы все-таки больше любим «себя в Литургии», т.е. любим собственный благочестивый обычай, без которого себя уже не мыслим?

Апостол Павел пишет в Послании к Римлянам:

«Я желал бы («молил бых ся» в церковнославянском тексте) сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти» (т.е. – лишь бы его соплеменники спаслись во Христе, ради их спасения) (Рим. 9: 3).

И конечно, такая его жертвенная любовь не отлучала его от Христа – ведь «ни настоящее, ни грядущее, ни высота, ни глубина» (Рим. 8: 38–39) – иначе говоря, ни время, ни расстояние – не отлучают нас от Любви Божией. А отлучает – отсутствие любви: к Богу и ближнему.

Безусловно, нет ничего важнее участия в Литургии для православного христианина – если только это не исключительно «внешнее» участие. Но происходит ли должным образом наше соучастие в Тайной Вечери, если мы не со-образуемся «распинаемой любви» Сына Божия, Который в Своем послушании воле Отца и в заботе-«смотрении» о погибающих людях дошел до предела: «Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил?» Происходит ли должным образом наше соучастие в Тайной Вечери, если в период пандемии мы, церковные люди, можем позволить себе забыть об остальных наших соотечественниках, ради которых Христос тоже пострадал? Забыв о них, не редуцируем ли тем самым наше соучастие в Христовой Жертве до «потребления Святых Таин» (сопровождаемого молитвами, слова которых так и останутся для нас «византийской риторикой»)? Происходит ли то желаемое, подлинное единение с Богом, если условием нашего появления в храме становится не любовь и не примирение с ближними (в евангельском смысле слова, т.е. просто окружающими нас людьми), а напротив – игнорирование их существеннейших проблем, их «вопроса жизни и смерти»?

На самом деле, это отнюдь не вопрос ближайших месяцев, не вопрос на период пандемии. Это вопрос, актуальный для нас всегда, но вставший ребром именно сегодня. Еще десять лет назад в одном из выступлений Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл сказал:

«Люди, объединяясь вокруг Престола Божия, становятся единым телом, причащающимся от единого Тела и Чаши. Эта мистическая сила, соединяющая людей во единое тело, не может испаряться после того, как человек выходит из храма. Конечно, на мистическом уровне она и не испаряется, но возникает вопрос: а как это мистическое единство выражает себя в реальных категориях нашего бытия?»^[4]

Тогда, десять лет назад, эти слова касались совершенно других проблем – проблем нашего общего, силами всех прихожан, участия во внебогослужебной деятельности Церкви: в деятельности, направленной в мир и к миру, в деятельном свидетельстве миру о Любви Христовой (и главной проблемой было именно наше слишком малое в этом участие). Сегодня – парадоксальным и трагическим образом – это свидетельство миру о жертвенной Божией Любви может касаться и самого нашего участия в богослужении – точнее, форм, времени и места нашего участия в богослужении.

И вот эти дни и, может быть, месяцы – это шанс осмыслить, как же соотносится наше участие в «общем деле», в Литургии с нашим отношением к ближним – в том числе и тем самым многочисленным ближним, которые могут быть нам по духу совершенно чужими и само существование которых мы нередко привыкаем, как минимум, игнорировать. Это очень важный вопрос и для нашей собственной духовной жизни (не обманываем ли мы себя, не прельщаемся ли относительно правильности своего духовного пути), и для жизни общецерковной (см. упомянутое выступление патриарха).

Но в другое, «мирное» время на этот вопрос достаточно легко закрыть глаза и жить как бы в двух параллельных вселенных: в одной из них совершается вечная Жертва «о всех и за вся», а в другой – эти самые «все» живут, совершенно не требуя (вроде бы) нашего участия и соучастия (и мы «переключаемся» между этими вселенными, заходя в храм и выходя из него, а «бегство от мира» воспринимаем не как уход от «мира греха», а как отмежевание от «мира людей»).

Сегодня пандемия безжалостно разрушает эту иллюзию (с психологической точки зрения, нужно признать, весьма удобную). Вселенная одна – та самая «вселенная людей», в которую пришел и за которую пострадал Сын Божий. И нельзя думать о Боге, не думая о других людях: это самообман. И мы все это вроде бы в теории знаем – но в реальности чувствуем ли? И вот это ощущение как некую «тактильную память» – живую память о том, что присутствие Церкви, «общее дело» Церкви не заканчивается за дверями храма или пределами церковной ограды, не прекращается с отпустом и колокольным звоном после богослужения (а значит, и от нас, как «сопричастных Христу», требуется что-то большее, чем просто присутствие в храме и участие в богослужении), – это стоит остро прочувствовать, запомнить «на собственной шкуре» и вынести из времени пандемии на все оставшееся время нашей жизни.

Возможно, именно в этом заключается одно из главных «наказаний» сегодняшнего «морового поветрия» для нас, православных христиан.

Нельзя думать о Боге, не думая о людях, – вот одно из главных «наказаний» – т.е. вразумлений – пандемии

И может быть, те православные христиане, кто, по благословению священноначалия, останутся праздновать Пасху Божию Спасительную «с немощными как немощные», за пределами церковной ограды, совершат этим куда больше того, что им случалось делать ранее, «чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1 Кор. 9: 22). Спасти не только от соблазна хулить Церковь за эгоизм, спасти не только от угрозы тяжелой, смертельной для многих инфекции, но и – обратить к ним наше, пусть и очень скромное, свидетельство о Христе, показав им, что мы, христиане, вслед за Христом готовы ставить их жизнь (и даже их чувства) выше своих собственных чувств. Если верить апостолу, такие христиане явятся полноценными соучастниками Пасхи Христовой.