«Ненавидящих и обидящих нас прости»

– Пишем: «Наступила зима». Нас-ту-пи-ла…

В классе тепло, и Кате хочется спать. А диктант писать совсем не хочется. Она еще только в третьем классе. Пока закончишь эту школу… Хотя в следующем году уже будут разные учителя, а Татьяны Петровны – не будет. Стоит подождать: зима, весна – и всё.

– Колесников! Ты совсем идиот? – срывается на крик Татьяна Петровна. – Кто точку за тебя ставить в конце предложения будет? Как тебя с такими мозгами в школу приняли?!

Вот оно, началось. Первый урок, а уже. Ну почему оно так? Антон из «В» класса говорит, что их Марина Владимировна – очень добрая и совсем не кричит. У «Ашек» Анастасия Михайловна строгая, но грубых слов не говорит и тоже не кричит. А «Бэшкам» не повезло: их молодая Алла Вадимовна родила ребеночка, и некем было больше заменить, как только вот этой… Катя вздыхает и едва не пропускает, какое нужно сделать задание. Пот течет тонкой струйкой по спине: Катя боится ошибиться. Хотя именно Катя оказалась в привилегированном положении: ее мать когда-то училась с Татьяной Петровной в одном классе, они дружили и доверяли друг другу детские секреты, до сих пор они иногда звонят друг другу по телефону, и поэтому при всех учительница Катю не ругает. Но – может позвонить матери и нажаловаться, и тогда только держись…

Остальным хуже, гораздо хуже. Вот сидит Света. Света простудилась и иногда просится выйти. Ее мать, вдова, работает в администрации района. Не начальник, но все-таки работает. Как только за Светой в очередной раз закрывается дверь, Татьяна Петровна говорит классу:

– Мать – работник администрации, а ребенку вылечить почки не может!

Мальчишки из-за этого начали Свету дразнить. А сами и не догадывались: ну, выходит – и выходит…

Вот – Люда, тоненькая и беленькая. Все знают, что родители Люды наказывают девочку даже за четверки: дочь обязана быть отличницей! Физрук жалеет слабенькую Люду и ставит пятерки, хотя она и бегать толком не может, задыхается. А Татьяна Петровна и рада ее беде. Стоит Люде голову повернуть, та тут как тут: «Краснова, давай дневник, два за поведение!» И готовится к «представлению», как она это называет, вместе с большей частью класса: знают, что Люда будет рыдать и умолять не ставить ей двойку.

Вот – Дашка, толстая и задорная. Не подумаешь, что мать, которая работает маляром и всегда выглядит усталой, бьет ее ремнем за плохие отметки. В прошлый раз Дашка получила кол. И громко плакала. Так Татьяна Петровна выгнала из класса всех девчонок и Катю тоже – за то, что они посмели утешать Дашу. Ну надо же!

Особенно достается двум Катиным одноклассникам. Один мальчик, Гоша Минаев… вот как это сказать? У него не все в порядке с лицом. Настолько не все в порядке, что те, кто его не знают, взвизгивают, если видят фотографию класса. Гоша умный, но у него плохой почерк, и учительница никогда не ставит ему даже за отличные работы больше тройки. У младшего брата Гоши, Мишки, лицо такое же. «Зачем надо было второго рожать!» – узнав об этом, выпалила Татьяна Петровна как-то на перемене. Гоша стоял совсем рядом.

Однажды Гоша заболел, и Татьяна Петровна должна была зайти к ним домой по какому-то делу. Наутро на первом уроке вместо обычного «запишем число» и «классная работа» она вдруг сказала:

– Была я вчера у Минаевых. Меня Гошин брат Мишка встретил. И говорит: «Ты замерзла, небось? Я сейчас тебе чаю с малиной согрею!»

Класс недоуменно переглянулся: никто не понимал, к чему она клонит.

– Вы представляете, какой дурак? – ухмыльнулась учительница. – Учитель пришел, а он – «чаю налью», «замерзла»! Вообще не понимает, что чужой человек пришел!

Несколько учеников загыгыкали. Кате очень хотелось спросить: «Так значит, быть добрым может только дурак? А что же вы нам книжки читаете про то, что надо быть добрыми?» Но она промолчала. Она помнила, как мать после очередного разговора с учительницей высказала ей: «Татьяна Петровна говорит: ты беззубая совсем. Что тебя надо учить вгрызаться в жизнь, а то будешь только меня позорить. И еще говорит, что ты разговариваешь с всякими… вроде Минаева и Смирновой. Ты что – совсем?»

Маша Смирнова была главной жертвой Татьяны Петровны. До новой учительницы, бывало, девочку и дразнили, и посмеивались над ней – главным образом потому, что слышали плохие слова о Маше от родителей. Но никто не обижал, не допускал жестоких шуток. Теперь же, когда Татьяна Петровна говорит о Маше при всем классе: «Умственно отсталая, и сестра твоя умственно отсталая! Зачем рожали…» – неужели хулиганы удержатся от гадостей?

Татьяна Петровна говорит о Маше при всем классе: «Умственно отсталая, и сестра твоя умственно отсталая! Зачем рожали…»

Опять «зачем рожали». Пунктик, что ли, у учительницы на этом? Мать говорила Кате, что Татьяна, родив свою красавицу Дину, не захотела больше детей. И что обязательно выдаст свою дочь за сына какого-нибудь начальника, чтобы и самой жить «побогаче некоторых» и даже купить шубу. «А ты у меня ни кожи, ни рожи – ну хоть учись, что ли…» – вздыхала после таких разговоров мать. И третьеклассница Катя вздыхала тоже.

Отец Смирновой – простой работник с завода, мать – медсестра. Что ж они, виноваты, что Маша родилась необычной? Она и впрямь как маленький ребенок. Говорит невпопад, читать никак толком не научится, учится на тройки. Бегать не умеет. Вот как можно бегать не уметь? Катя только и делает, что бегает. А Маша не умеет. И ходит медленно. И пишет плохо и неграмотно. И одета в совсем истертое форменное платье.

Но она хорошая, эта Маша. Она любит свою маленькую сестренку Ульянку (кто вообще сказал, что сестренка «отсталая»? она еще маленькая!). Любит рассказывать, как они дома вместе готовят, читают книги. Кате стыдно, что с тех пор, как ее отругали, она почти не подходит к Маше.

Кате вообще очень стыдно. Даже когда она не понимает, за что.

Скорее бы закончить третий класс.

***

Еще две остановки – и выходить. Надо заранее собрать сумки и пробраться к выходу.

Катя – отличница в институте. Каждый раз, когда она едет из центра города на родную окраину навестить мать, везет хоть небольшой, да подарок, купленный на «отличную» стипендию. Да, конечно, мать только усмехается и начинает в десятый раз рассказывать, что лучше бы дочь нашла себе жениха среди недавно появившихся многочисленных коммерсантов, как это сделала Дина. А какая у Дины была громкая свадьба! А какое было платье у Татьяны Петровны!

Нет, Катя пока не может купить матери такое платье.

Вот и дом. Катя открыла своими ключами: странно, мамы дома нет. Поставила сумки, огляделась. Что бы пока поделать?

Девушка улыбнулась, кивнула сама себе и вышла снова за дверь. Повернула в замке ключ. Она давно хотела сходить в церковь в их районе, да все как-то не было времени.

Катя не признавалась матери, что ходит в церковь. Начиналось все с редких посещений храма перед экзаменом за компанию с двумя подружками. Потом стала заходить сама, «для души». А потом… Регент говорит, что у Кати хороший голос и что надо заниматься пением.

Ранняя весна была еще мало похожа на весну. Но Кате с детства нравилось это ожидание: скоро окажется, что не зря терпели холод, вот и почки набухли на деревьях, вот по-весеннему начинают петь птицы, и совсем скоро солнце будет вставать все раньше и раньше.

Храм расположился в восстановленных и отремонтированных руинах от старого цеха. Зато на проекте, приклеенном к доске объявлений, нарисован не храм, а просто загляденье! Прямо-таки палата белокаменная. Дай Бог, дай Бог построить! Неужели ее поселок огласит звон колоколов? Катя «по-правильному» перекрестилась, поклонилась, зашла в храм подойти к иконам. Светло, тихо, все чисто убрано – как хорошо!

Катя направилась в маленький закуток, отведенный под церковную лавку. Работница лавки куда-то отошла, придется подождать…

– Катя? Катя Григорьева, это ты? – раздался голос.

Девушке пришлось всмотреться, чтобы узнать окликнувшую ее женщину, низенькую, круглолицую, в пуховом платке, из-под которого выбилась прядь седых волос.

– Вы – мама Маши Смирновой, да?

Катя улыбнулась. Нахлынули детские воспоминания. Тогда, после третьего класса, Смирновым дали квартиру на другом конце района, Маша пошла в другую школу, и Катя ее с тех пор видела совсем-совсем редко и мельком.

Женщина широко улыбнулась:

– Как я рада, Катенька, что ты в Церкви! Как я рада! Мама твоя-то как, наверное, рада, что ты Богу молишься!

– А как там Маша? – перевела разговор Катя.

– Машенька-то? Машенька у меня в столице. В институте.

Катя поняла, что стоит с открытым ртом. Вот вам и «умственно отсталая». Молодец Машка, всем нос утерла.

Маша в институте, в столице! Вот вам и «умственно отсталая». Молодец!

– Я скоро к ней поеду, – продолжала женщина. – По внучке соскучилась!

– По внучке?

– Да, Машенька замуж вышла. Парень такой хороший, уже отучился, работает, работа хорошая. Венчались. Прямо не верится, что теперь за это ни с работы не погонят, ни с учебы. Радость такая! Мы с мужем моим сами только недавно венчались… Вот и внучка у меня теперь, Ксеньюшка. Сватья моя собралась сама с ней сидеть, чтоб Маша доучилась и работать смогла. У Маши мечта – учительницей быть. Да, в наше время, говорят, глупо в школу идти: совсем не платят. Но Машка упертая! Да и как оно, вот сама рассуди, может быть глупо – детей учить? Наше поколение воспитывали так: учитель – одна из самых уважаемых профессий. А сейчас… ох что творится! Смутное, смутное время.

Катя только кивала головой, хотя ей очень хотелось захлопать в ладоши. Один – ноль в пользу Маши Смирновой! Где те хулиганы, которые гыгыкали над ней? С бутылкой сидят, ни поступить учиться, ни работу найти не могут. А она – все смогла.

– А я сегодня Гошу Минаева видела, – продолжала Смирнова-мать.

– Гошку! И как он?

– Улыбается во все лицо. Отцу на рынке помогает. Он ведь поступал куда-то да по здоровью учиться не смог. Говорит: уже лучше ему, лечат. Уже не жалеет ни о чем, рад, что деньги есть. В наше-то время…

– Молодец! – повторяла Катя. – Какой молодец!

– Мать его тоже сюда, в церковь, ходит. Молимся за наших детей, а они за нас. Ульянка тоже начала со мной ходить, хоть на праздники. Я сама виновата, что не воспитывала ее в Боге-то…

– Ой! – спохватилась Катя. – У меня, наверное, мама пришла! Я не буду никого ждать, побегу, вы уж простите!

***

Мать открыла ей дверь – и Катя отпрянула. Мать была в незнакомой темной кофте и старой юбке, а на голове – черный платок. Пальто она держала в руках, видно – только зашла. Даже не обнялись.

– Мама, что случилось?

– Татьяна умерла, – произнесла мать и покачала головой.

– Какая… Татьяна?

– Ну как будто ты не помнишь Татьяну Петровну! Ну ты совсем! – вспылила мать и наконец повесила пальто на вешалку.

– Так я же ничего не знаю, – пожала плечами Катя. – И что, она… болела?

Мать молчала.

– Давай так: я поставлю тебе чаю, а ты приходи, – и Катя помчалась на кухню.

Мать тихо вошла и села на старый табурет. И заговорила:

– Танькина Дина… Ты же помнишь, что она вышла замуж…

– За богатого. Чтобы и мама хорошо жила, и она, – заученно произнесла Катя. – Да где же сахарница-то… Ух, извини, я от твоей новости еще не отошла.

– Да как тут отойдешь, – всхлипнула мать. – Она все молчала-молчала о том, что на самом деле происходит. Фотографии показывала со свадьбы: фотографу платили. Вот только нет на фотографиях, как она на этой свадьбе одна-одинешенька в новом своем платье в углу сидит не ровня никому и собственная дочь к ней не подходит. И потом… что она от нее видела-то, от Дины? Однажды отдала ей Дина свою шубу. Вот и осталась она с этой шубой вместо дочери. Как-то пришла к ним – а зятек ей дверь открыл и прямым текстом сказал: не приходите больше, мама, у нас своя жизнь.

У Татьяны Петровны рак мозга… И в больницу к ней ни разу не зашла ни дочь ее любимая, ни зять богатый

С тех пор и начала Танька болеть. В больницу попала, а там и говорят: рак мозга, и поздно что-то делать. Ну, вот и… похоронили. Похороны, поминки, где-то там даже отпели, как сейчас делают, – это уж зять устроил. Вот только в больницу к ней ни разу не зашел никто. А ей стыдно было, и она даже мне не звонила, представляешь! Соврала, что ее дочка на курорт отправить хочет, мол – уехать могу, не скучай. Вот и отправилась. На курорт. Ох…

И мать разрыдалась.

***

Строгая женщина за прилавком читала какую-то книгу. Подняла глаза на Катю:

– Что ты хотела, девочка?

– Да вот записки написать к службе. Вы скажите, сколько с меня. Уж простите, что в храме и тороплю – мне еще до города добраться надо…

Катя достала из сумки два листочка. Она всегда носила с собой «заготовки» на случай, если удастся зайти в церковь. Сейчас она наскоро приписывала внизу имена и Гоши, и Маши, и их родных.

– Это о здравии. А об упокоении будешь писать?

Катя закивала.

– Сколько имен будет?

– Одно, – ответила Катя. – Только одно: новопреставленная Татиана. И свечи… Я зайду помолюсь, хорошо?

И Минаевы, и Смирновы, конечно же, молятся за Татьяну Петровну. Они давно ее простили

В полумраке храма горели лампадки. Катя зажгла свечу, поставила на канун. Еще утром она не поверила бы, скажи ей кто, что она станет молиться о той самой Татьяне. Которая мучила и Гошу, и Машу, и других, сама не зная зачем. Которая хотела, чтобы единственная дочь стала ее «источником дохода». Что сделало ее такой? Катя не знает, как жилось этой несчастной и озлобленной женщине. А может, она уже тогда была больна? Сейчас она уже не здесь, и никого не было рядом, когда она уходила в тот мир, о котором, наверное, ничего не знала. Слухи быстро расходятся по району, и Минаевы и Смирновы, конечно же, уже сейчас все узнали. И, конечно же, молятся за нее – в этом Катя не сомневалась. Они давно ее простили: иначе не может и быть. А что может быть выше такой молитвы – молитвы простивших?

– Господи, – прошептала Катя, – Господи, сотвори с ней по милости Своей.