Сердце игумении должно быть чутким

15 лет назад, первого октября, в местечке Бухендорф под Мюнхеном открылся первый в Германии женский православный монастырь Русской Православной Церкви Зарубежом, посвященный нашей общей святой – великой княгине, основательнице Марфо-Мариинской обители милосердия Елисавете Феодоровне Романовой. В преддверии юбилейной даты и ближайшего к ней дня памяти – перенесения мощей преподобномученицы Елисаветы корреспондент «Монастырского вестника» побеседовала с настоятельницей монастыря игуменией Марией (Сидиропулу).

Как создается новый монастырь

Матушка Мария, в этом году ваша обитель отметила 15-летие основания. Что необходимо для создания монастыря?

В первую очередь нужны монашествующие. Сначала собираются двое-трое или более желающих подвизаться. Господь сказал: ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18:20). И тогда уже решаются все остальные вопросы: подбор места, устава и т. д. Устав – это стержень любого монастыря.

Так и у нас всё начиналось. Двое, трое, потом образовалось небольшое сестричество при кафедральном соборе Новомучеников и исповедников Российских и святителя Николая в Мюнхене. Стали искать место для обители по благословению владыки Марка (Арндта), нашего правящего архиерея, – сейчас уже митрополита Берлинского и Германского.

Когда были найдены наши нынешние корпуса, где некогда располагался упраздненный к тому моменту католический монастырь, я уже знала, что в них вселится сразу восемь сестер. Все мы были прихожанками одного храма.

Какие могут быть ошибки, трудности при создании нового монастыря?

Ошибкой будет, если при устроении монастырских зданий внешние работы вытеснят то, ради чего, собственно, эти стены возводятся, – молитву. Сколь бы сложным и многохлопотливым ни было строительство, но богослужение, внутренняя жизнь – главное. Это не откладывается на потом.

Свидетельствую: когда ты стоишь на стройке с Псалтирью в руках, все, даже самые немыслимые проблемы вдруг разрешаются. Господь открывает, что делать и как. Он с самого начала вразумил нас: любое, даже внешнее дело, должно быть основано на молитве.

А трудностей всегда вначале предостаточно. Это зависит и от того, в каком состоянии вы получили здания, которые надо восстанавливать, а может быть, придется и строить новые; а также от того, насколько собравшиеся готовы монашествовать, мирно жить, стремиться к единению.

Настоятель, настоятельница, прежде всего, конечно, должны заниматься вот этой внутренней стройкой монастыря. А строители пусть возводят здания. Безусловно, под надзором игуменского глаза. Но все-таки каждый должен делать свое дело.

Жив Господь, а всё остальное приложится

Когда резонно создавать именно новый монастырь?

Создание монастыря – это дело Промысла Божия. Тут ничего нельзя планировать наверняка, всё созиждется как-то само собой. Есть единомысленные люди, и они подвизаются вместе. Это как семья. Всё остальное – стены, даже храм – прилагается, если есть на то святая воля Божия. Господь жив, и Он-то и дает благословение, и далее всё естественно растет.

В России с этим, думаю, вообще не должно быть проблем. Это у нас здесь действовал только мужской монастырь, ни одного православного женского на всю Германию не было. Так что некоторые моменты, касающиеся устроения женского монашества, мы спрашивали у игумений на Святой Земле или у игумений на тех же монашеских съездах в России, в Греции. А у вас-то сейчас в России уже есть у кого перенимать опыт. Если образовалось маленькое сестричество – и пусть они монашествуют, создают монастырь. Если есть силы, поддержка, благословение Божие, – всё управится. Часто из нескольких единого духа людей и создается костяк общины, а потом к ним присоединяются те, кто хотел бы именно с ними подвизаться ради спасения своей души.

Иногда небольшие общинки упраздняют, отдают их, например, под подворья более крупных обителей...

А те, кто уже собрались туда монашествовать, могут и рассеяться при этом. Я считаю это каким-то вторжением человека в дело Божие. Напоминает чем-то католическую структуру: у католиков орден имеет, как правило, несколько монастырей, и когда в какой-либо обители остаются уже старенькие монахини, их тогда начинают распределять по другим монастырям, – и как семья эта община распадается. Для души такой слом уже существующего пережить непросто, потому что в каждом, даже самом маленьком монастыре создается своя атмосфера, живая связь между людьми. Ее безболезненно не разорвешь. Точно так же, как и формировать какие-то новые связи чисто административными методами – это, может быть, и вынужденная мера, но есть здесь что-то искусственное.

Несколько человек могут собраться, чтобы вместе стремиться к богоугодной жизни. А что сделает эту жизнь именно монашеской?

Во-первых, как печать, удостоверяющая начало монашеской жизни, полагается благословение правящего архиерея. Во-вторых, определяется богослужебный распорядок дня для сестричества, и так же не менее важным является избрание старшей сестры, чтобы зачиналась практика отсечения собственной воли, другими словами – оказание послушания. Потом нужно прикоснуться к какой-то традиции, общаться с монахинями из других обителей.

Может быть, старшей сестре будет достаточно даже просто бывать на тех же конференциях, организуемых Синодальным отделом по монастырям и монашеству; эти съезды – просто чудо! Такое общение игуменов, игумений, монашествующих необходимо: ты слушаешь других и примериваешь их опыт к своему монастырю, – это очень обогащает.

Обязательно нужно, чтобы у сестричества было какое-то общение с монастырем, где монашеская жизнь уже налажена. Пусть это даже будут несколько обителей, чтобы почувствовать, чей опыт ближе по духу.

Старшая сестра, либо уже игумения, разумеется, в своем монастыре задает тон. Зарождающаяся монашеская жизнь все равно будет здесь другой, отличной от перенятого опыта, потому что в общине другие люди, иные условия и задачи, которые им поставил Господь. Но преемственность сама по себе очень важна.

Схиархимандрит Гавриил (Бунге), будучи у нас в России, говорил: чтó вы переживаете о том, что у вас традиция, мол, утеряна? Это стены обителей были разрушены, упразднены монастыри как некие общественные институты, но сама-то преемственность через старцев, через духоносных монахов, пусть и тайно подвизающихся в миру, – сохранялась!

Конечно. И сейчас нам доступно очень много духовной литературы, можно ознакомиться с разными уставами. Мы недавно оформляли устав своей обители в письменном виде, как документ, – и мне было интересно в связи с этим почитать древние уставы монастырей, а более всего – Устав императрицы Ирины Комниной ^[1], – мне там понравились некоторые пункты, детали, на которые она обращала внимание; что-то и мы учли для себя.

Устав мюнхенского мужского монастыря преподобного Иова Почаевского, который мы скопировали в свое время и живем по нему с самого начала, очень для нас ценен. Даже адаптировать его мы никак не стремились. И нашему духовнику владыке Марку удобно: не надо подстраиваться, – как у себя, так и у нас служит.

Уставы во всех обителях разные, и даже, впоследствии, когда монашеская жизнь уже налажена – тем не менее, сохраняя основу устава, на практике приходится иногда что-то корректировать, улучшая жизнь монашествующих.

Откровение помыслов – самое сложное в налаживании монашеской жизни

Монастырь – живой организм. Какие-то конкретные моменты роста можете вспомнить?

Для нас с самого начала было важно откровение помыслов. Мы понимали смысл этого делания и то, что его определяет доверие сестер к игумении. Но мне было как-то неудобно принимать сестер на откровение помыслов. Я еще не была готова к этому. Помыслы сестры стали открывать духовнику обители, что было для меня облегчением.

Владыка Марк с самого основания обители исповедует всех сестер. Это созидает общину в едином духе, притом что мы все такие разные, даже из разных стран, культур, сестры у нас разновозрастные и т. д. Всех нас владыка исповедует в один день. Никаких других духовников и советников «на стороне» у сестер нет. Помню, приехал к нам в обитель бывший духовник двух наших сестер, и когда они обратились к нему с какими-то вопросами, он не стал им отвечать, а так и сказал: «Спрашивайте свою игумению». Батюшка побеседовал с ними только после того, как сам спросил у меня об этом.

Владыке Марку я всецело доверяю, это и мой духовник. Поэтому изначально у нас духовная жизнь в обители была так сгармонизирована. Для нового монастыря это краеугольно важно. Я же с самого начала была у владыки послушницей, потом инокиней, после из его же рук приняла монашество, потом сан игумении – ответственность за сестер. Но всё это время я была спокойна. Знала, что владыка правильно всех нас наставляет.

Потом стали приходить новые сестры. Они меня уже сразу воспринимали как игумению, доверяли. И на откровение помыслов они уже идут ко мне.

Откровение помыслов – это и есть, по-моему, в налаживании монашеской жизни самое сложное. Особенно, наверное, в женском монастыре. Не все настолько духовно сформированными приходят сегодня в монастыри, чтобы быть к этому готовыми. Присутствует свое «я», а у кого-то целью поступления в обитель может быть и церковная карьера (это скорее мужской соблазн) или желание поудобнее материально устроиться: иметь кров, пропитание… При опытном духовнике подобная изначальная мотивация еще не приговор – человеку по мере вхождения в братство может открыться гораздо более ценный, духовный мир. Тогда, соприкоснувшись с монашеской жизнью, и такие без пяти минут карьеристы начинают ее любить, жить ею. Но пока они еще не созрели для этого, им трудно открывать свои помыслы.

Доверие – это вообще главный дефицит нашего времени. Хотя именно доверие лежит в основе послушания – главной добродетели монашествующих. Вот в греческих монастырях послушание само собой разумеется. Знаю, игумен одного монастыря каждый вечер даже не закрывает дверь своей кельи: она у него всегда немного приоткрыта, рядом с кроватью неотлучно стоит стульчик, и любой брат даже ночью может прийти к нему на откровение помыслов.

До такого образа жизни мы в нашем монастыре и сегодня, спустя 15 лет, еще не доросли. У нас, конечно, есть время для откровения помыслов, и в принципе я стараюсь быть доступной для сестер, но так, чтобы ко мне еще и ночью стучались… – это не наша мера. Если что-то нам не дано, не надо это намеренно форсировать. Всё должно происходить органично. Господь всегда и везде – с Божией Матерью Они соприсутствуют в любом монастыре.

Господь, все премудро устрояющий, оберегает монахов от гордыни и самооценки. Свое духовное возрастание для монаха остается сокрытым. Но те, кто приезжают, особенно спустя какое-то время, в те или иные монастыри, чувствуют этот дух – то, как расцветает атмосфера в обители. Это тот внутренний путь, продвижение по которому для самого монаха, может быть, неочевидно, но людям со стороны заметны плоды совместного подвига общины. Дух в обителях действительно меняется. Это замечаешь, приезжая из года в год в любимый монастырь. Души насельниц украшаются, и это в целом меняет весь климат обители.

Личные отношения с Богом

Матушка Мария, а насколько актуален для монастыря вопрос «личных границ», как выражаются психологи?

Считаю, очень хорошо, если не то что монахиня или инокиня, но даже трудница или паломница, приезжая в монастырь, имеет келью, где она может побыть одна. Когда ты целый день трудишься среди людей, чрезвычайно важно иметь место, где ты уединяешься для общения с Господом. Мы как-то беседовали с одной матушкой из Москвы, она рассказывала, что послушниц селит по двое-трое. Матушка обосновала это тем, что нужно, чтобы они научались друг друга терпеть. Но из нашего опыта, я все-таки понимаю, что при нашем уставе очень важно, чтобы ты пришла в свою келью и там уже по своему расположению и силам могла помолиться – с поклонами или, когда устала, сидя, да хоть лежа, если здоровье не позволяет. Необходимо, чтобы человек имел возможность телесно расположиться так, чтобы это способствовало его обращению к Богу. Иногда ноги тебя просто уже не держат, – значит, надо иметь возможность, ни на кого не оглядываясь и не смущаясь, сесть и на эти свои изнемогшие ноги уже не отвлекаться. Мы же все живые люди, и нам необходимо личное пространство для личного предстояния пред Богом. «Монахóс» (μοναχός) – в переводе с греческого «один». Один с Богом. Когда ты стоишь перед Богом, то третий лишний. Но когда ты общаешься с кем-то из людей, то владыка Марк учил нас мысленно выстраивать Троицу: общаться с ближним через Бога и через Бога принимать слова ближнего.

А для того чтобы нам научиться терпеть (в идеале – любить) друг друга, есть и другие, более подходящие методы. Я, например, слежу, какая сестра какую с трудом воспринимает или вообще не терпит. Ставлю их на одно послушание. Или мы все вместе что-то делаем, – бывают у нас, допустим, совместные поездки в Альпы на Светлой седмице. Посадишь тех, что не ладят, рядом в автобусе, – это как-то неформально всегда делаю: «Ты, сестра, садись сюда… А ты сюда – тебе здесь хорошо будет видно...» И вот они два часа трясутся рядышком. Это все-таки более щадящие приемы. А можно этих сестер куда-то вместе отправить – пусть съездят на закупку чего-нибудь для монастыря. Раз в неделю, этого достаточно. Они оказываются наедине в чуждом окружении – это хорошо объединяет души сестричек. И еще в число келейных молитв у нас входят обязательные молитвы о каждой из сестер. Владыка так с самого начала поставил, что по его благословению каждая сестра возносит по десять молитв Небесным покровительницам всех других сестер. Это тоже помогает.

Также очень важны добрые и внимательные взаимоотношения игумении и сестер. Они должны быть, с одной стороны, простыми, как у матери с чадами, – игумения должна быть доступна сестрам и не создавать вокруг себя «охрану» из приближенных; с другой стороны, не должно быть и какой-то вольности в общении. Сестры призваны почтительно относиться к достоинству игумении. Тут, по слову апостола Павла: Отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем (Еф. 6:4); но и: Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе (Еф. 6:1).

Просто общайтесь

Как сохранить грань между доступностью в общении и вероятностью того, что к Вам начнут относиться панибратски?

Мне кажется, тут всё зависит от тона, каким мы друг с другом разговариваем, от тем разговоров и т. д. Бывает, молодежь что-то скажет не то, – просто не поддерживать, перевести тему на духовную. Не приказами подавлять, но дать понять неуместность такого поведения.

И нужно беседовать с сестрами, – не с трибуны говорить, а по-матерински, за чаем. Не обязательно ждать праздников или начала поста. Я просто чувствую, что пора нам всем чай попить в непринужденной обстановке: усаживаемся и беседуем. Не только я что-то им рассказываю и пересказываю прочитанное из греческих старцев, но и предоставляю возможность сестрам обсудить вопросы, которые их волнуют. Так и сама игумения растет в глазах своих сестер. Надо не строить из себя кого-то, но в простоте духа доносить нечто полезное, мудрое – то, что может помочь той или иной сестре или всей общине. Тебя же слушают и понимают, что это не какие-то внешние заботы, а именно духовные приношения.

Помню, когда владыка Агапит (Горачек), викарий нашего правящего архиерея, в самом начале жил у нас полгода, он давал мне очень ценные наставления. Как то: никогда не закрывайся от сестер. Какие бы там ни были дела, какие бы ни стояли задачи, всё равно найди время пройтись по послушаниям: зайди, посиди с сестрами хотя бы просто молча, посмотри. Тем самым ты показываешь им свое внимание. А сестра, может быть, именно вот так, за работой, вдруг тебе откроется, скажет что-то, что ее мучает. Матушка должна идти к сестрам, как мать, которой не безразлично, чем занимаются ее дети. И за богослужением важно вместе петь на клиросе, по очереди читать. Это объединяет игумению с сестрами и сестер друг с другом. Монахини не чувствуют себя так, что они одиноки, а матушка где-то «недоступно высоко» на троне...

Правильную душеполезную дистанцию обоюдно надо чувствовать. Игумен, игумения вообще немножко должны быть психологами… Я имею в виду – в святоотеческом ключе: психологом – то есть знающим дýши. Эта чуткость к той или иной душе игумении просто необходима. Вот этой сестре можно сказать: «Ну, ты и разошлась. Останавливайся давай!» А другую нужно выслушать, иначе она «лопнет» от всего невысказанного. Ты не можешь одинаковые рамки наложить на всех насельниц или реагировать по настроению. Мы же все такие разные. В этом и есть красота.

Монастырь можно рассматривать как оранжерею. Тут всякие цветы и, может быть, даже с колючками растут. За этим растением нужен один уход, за тем – другой. А найти подход к каждому – что это, как не психология? Я не боюсь этого слова. Это очень хорошо – чувствовать душу, которую Господь тебе вверил. Потому что, если ты не будешь осознавать уникальность этой конкретной души, ты и будешь муштровать там, где это категорически противопоказано. Вот у меня есть особенная сестра, к которой я постоянно проявляю некоторое терпение, но я жду. Жду содействия Господа, ведь она не случайно оказалась в нашем сестричестве; придет время – я уверена: дорастет, подтянется. Зато она во многом другом хороша. Всех под одну гребенку – это губительно.

Искусство из искусств – помочь душе раскрыться

Сколько нужно ждать, пока установится внутренний контакт игумена, игумении с пришедшим в обитель насельником?

Контакт у игумена с приходящими происходит взаимно. Но это поистине искусство игумена и игумении – помочь душе раскрыться, довериться. Когда приходят в монастырь «ради владыки» или «писать иконы», или еще из-за каких-то самосочиненных поводов, – это всегда чувствует чуткое сердце игумена – духовного отца, игумении – духовной матери. Но душа все же пришла, и нужно дать ей возможность пройти через испытания, чтобы ей самой стала ясна бессмысленность первоначальной причины поступления в монастырь. Бывает, что человек через какое-то время кается в таких ошибочных началах...

Вообще в женских монастырях ощущается, конечно, что мы – порождения Евы, хотя и призваны быть похожими на Пресвятую Деву-Богородицу. Часто в женских общинах больше какого-то коварства, зависти, пересудов – таких разъедающих душу грехов. Порой в женских монастырях насельницы демонстративно показывают, что для них игумения – не авторитет. Вот, мол, архиерей приедет – это да; мы тогда по случаю и на время его приезда «монахинями станем». Или священник как представитель мужеского рода воспринимается как имеющий право поучать. Но это совсем неправильно. Такие сестры долго блуждают. И их становление в качестве духовных чад требует от игумении искусства из искусств. Она должна как-то суметь эту душу приобрести. Чаще всего только молитвой выправляются такие ситуации.

Бывает, в больших монастырях исповедуют много священников – но все-таки игумения должна определять, к какому из них какой сестре идти исповедоваться. Чтобы даже в этом не было своеволия, и потихонечку авторитет игумении рос и для этой души. Это очень важно. Мы, современные люди, все такие всезнайки… благодаря интернету. И «старцем» является смартфон либо компьютер – чтó там спрашивать игумению!..

Это новые реалии, искалеченная которыми молодежь и приходит сегодня в монастыри. А думать, что ты всё, и никого не спрашивать – это же классическое прельщение ума. Современные масс-медиа и направлены на то, чтобы захватить, поразить, рассеять ум человека. Идет настоящая война против ума современника. И он, бедный, приходит в монастырь, как в лазарет, где должен не только исцелиться, но и, получив силы, необходимые для победы, одержать ее, чтобы вернуться к жизни, примириться с Богом.

Мы вот читаем в житиях святых, как раньше просились в монастырь: по семь дней стояли на коленях у святых врат обители, чтобы игумен принял. А вот пример из современной практики: «Если Вы у меня, матушка, заберете мобильник, я уйду из монастыря…»

Поэтому и принимать в монастыри надо сейчас осторожно. Нужно быть убежденной, что принимаемая сестра тебе доверяет, есть у нее страх Божий, любовь к монашеству, к богослужениям, а также именно к этому сестричеству. Не надо торопиться одевать в подрясник – надо дать времени столько, сколько требуется именно этой душе, чтобы определиться. Пусть и в другие монастыри эта девушка съездит, поживет там. А то, бывает, настоятели видят в новоприходящих какую-то рабочую силу. Но не в этом же дело! Монастырь – это не про руки, он – про душу. Нужно, чтобы по духу брат или сестра подходили, и им эта обитель была именно внутренне насущна.

Доверие к игумену, игумении первостепенно

Матушка Мария, когда Вы говорите про отцовство игумена, материнство игумении невольно ловишь себя на мысли, что в Мюнхене сравнительно небольшой, по нашим меркам, мужской монастырь, который еще и зарождался из дружественной компании тех, кто с мальчишеских лет были знакомы. «Человеческая личность предполагает рост», – говорил в интервью нашему изданию владыка Агапит ^[2], и они вот именно росли друг с другом. Ваша женская обитель тоже немногочисленна – в количестве ближайшего круга апостолов Христовых. Это формат семьи. А если насельников, насельниц сотня… и еще послушники, трудники… Тут при всем желании всё несколько иначе происходит.

Монастырь преподобного Иова Почаевского у нас в Мюнхене в этом смысле, конечно, уникален. Это и нас всегда умиляло: владыка Агапит такой огромный, а как он по-сыновнему смирялся перед владыкой Марком, с которым они, действительно, еще в миру с юных лет были знакомы. Владыка Агапит имел, тем более сам будучи архиереем, определенную свободу в общении с владыкой Марком: всегда с ним на «ты» разговаривал. Но благоговения при этом не терял! Это аристократизм его воспитания. Та внутренняя дисциплина, которая не позволяет переступать границу. Когда владыка Марк собирал у себя, например, духовенство после престольного праздника, внушительный и такой колоритный владыка Агапит мог просто спросить: «Мне прийти или остаться в своей келье?» Вот именно как чадо вопрошал! Это так всегда умиляло.

Мне кажется, это доверие между настоятелем и чадом, пришедшим в монастырь, должно быть такой весомой гирей, если человек намерен в этой обители оставаться. К кому он тогда сюда пришел, если не к игумену и братии, не к игумении и сестрам? К другу, подружке? За хлеба куском? Кто его должен принять? В житиях читаем: пришел к игумену. Постучался во святые врата обители и попросился к игумену. Игумен его долго расспрашивал, а потом принял или отказал. Игумен принимает. И как ты можешь сказать ему через некоторое время: «Я тебе не доверяю». Это же обрыв связи. По крайней мере, для монашеской жизни в этом монастыре пути дальше нет. Только открыть ворота и выйти.

А если утеряно доверие, можно как-то уврачевать этот слом?

Вот именно поэтому и необходимо откровение помыслов. Очень важно, чтобы игумен, игумения принимали откровение – хоть на каком-то уровне, но чтобы это было. Допустим, матушка проходит мимо сестры, видит, что та в каком-то помраченном состоянии; да она и не приходит на откровение помыслов, но все равно пусть игумения спросит: «Ну, что ж ты сегодня такая мрачная? Что у тебя?» – или как-то иначе подбодрит, окажет внимание. Я вот как-то шла по двору, там сестра гуляет, я подошла к ней, обняла… А она резко так отвечает: «Матушка! Почему Вы меня так ненавидите?!» Вот такие у нее были помыслы. Я была ошарашена! Думаю: «Слава Тебе, Господи, что Ты вовремя меня к ней подослал!» – «А ты уверена в этом?» – спрашиваю…

Об всём этом тоже надо говорить во время бесед с сестрами: как враг борет нас, как хочет всех рассорить-рассеять. Бывает, что тебе нечто навязчиво кажется. Подойди и скажи! Не надо идти на поводу у своего помысла, это же вражья удочка, когда он тебе подсовывает мысли: «У игумении нет времени! У нее там телефоны звонят!! Гости пришли!!!» Да даже если это и так, возьми и напиши на бумажке, что тебя беспокоит, и передай ей! Ты свое дело сделала – разоружила врага. Пощечину ему влепила! Что бы ни случилось, – идешь и открываешь помысл. Если у матушки действительно нет времени, она, в крайнем случае, просто выслушает и ничего не скажет в ответ. Но ты-то вывела на свет эту тьму вражью, и враг, разоблаченный, убежал. Змея не любит света.

Помню, когда я еще сама была послушницей, какие только помыслы не накатывали, изнемогаешь уже, но достаточно было сказать: «Отойди от меня, враг лукавый! Я все про тебя владыке расскажу!» – сразу же в голове все проясняется! И снова хочется встать перед иконами и молиться.

А если ты только духовнику открываешь что-то на исповеди, то матушка-то как тебе сможет помочь? Это одна из проблем женских обителей. Все-таки в женском монастыре игумения отвечает за вверенных ей сестер. А как она узнает, что у сестры на душе? Поэтому дело игумении – принимать помыслы. А миссия священника – отпускать грехи сестер.

Я знаю, что в некоторых монастырях – не только греческих, но и в России – сестры сначала подходят к матушке, расскажут ей все свои проблемы, недоумения разрешат, а потом идут к священнику и уже просто называют конкретно грехи, а он их отпускает. Он не наставляет сестер, за исключением, конечно, тех случаев, когда игумения приглашает в монастырь опытного духовника, которому сама доверяет. Священник в женском монастыре должен быть очень тактичным, и понимать, где он находится. Тут есть игумения, мать. Она отвечает за сестер. Господь с нее за них спросит, не с него. Поэтому игумения должна быть очень бдительной и сама понимать, какого священника брать в монастырь. Это обязательно должно быть доверенное лицо игумении. И тогда будет «синергаси́я» (гр. Συνεργασια) – сотрудничество во славу Божию. Матушка и духовник будут вместе помогать этим душам.

В принципе, можно сказать, что священник, который служит в монастыре, находится на послушании в женской обители. Он совершает службы, отпускает грехи и преподает Святые Дары. Святитель Василий Великий говорил, что с согласия сестры, если она настолько доверяет игумении, матушка может даже присутствовать при ее исповеди. Это, конечно, высота духа, до которой нам не дорасти. Но в любом случае мать, которая призвана вести сестер, должна знать их души, – чтобы не вслепую действовать.

Образ подлинно материнского терпения и молитвы

Как растет в монастыре душа?

Помню замечательный доклад владыки Афанасия Лимасольского. Он в своем слове на кипрской монашеской конференции сказал такую тонкую вещь: «Мы призваны не калечить, а лечить души, которые Господь к нам приводит. И это большое искусство: убить в человеке сформированное мнение о себе самом, не убив самой этой уникальной души человека». Понимаете? Это очень тонкое делание. Нужно быть духовным нейрохирургом, чтобы вырезать эту раковую опухоль – сформировавшуюся в миру идею человека о себе самом, вытащить ее, освободив душу для развития.

Операция – всегда некая скорбь, боль…

Да, и это всё на практике монашеской жизни постигается. Сестры могут и роптать на игумению. Но надо раз и навсегда запомнить: игумению поставляет Господь. И Он выбрал самую подходящую кандидатуру. Может быть, как попущение по грехам нашим. Часто монахинь помыслы одолевают: «Я бы получше смогла то сделать, это…» Но, как говорит старейшая игумения наших женских монастырей на Святой Земле, на горе Елеон, матушка Моисея (Бубнова): «Я им говорю: после меня будет только еще хуже. Обратитесь назад, какие замечательные матушки были: одна лучше другой и самая непревзойденная – матушка Тамара, она была первой… А после меня и хуже меня будут. Так что потерпите меня». Очень мудрая игумения.

Матушка Мария, а если подрыв доверия произошел при откровении помыслов? Или ты открываешь сердце, а административные решения, которые за этим следуют, провоцируют страх?

Вот поэтому игумену и игумении и нужна чуткость. Не надо быть администратором, надо быть матерью. Мы не распоряжаться призваны. Даже не столько управлять, хотя дар управления это один из даров Святого Духа (см. 1 Кор. 12:28), сколько вести сестер, идти вместе в одном направлении. Бывают, конечно, строптивые сестры.

Я была, например, в обителях старца Ефрема – сначала у него в Аризоне, а потом мы поехали в Северную Калифорнию, в монастырь иконы Божией Матери «Живоносный источник». Там очень интересная игумения, матушка Маркелла – молитвенница; она, принимая нас, даже в глаза нам не смотрела – сидит с нами за столом, мы ужинаем, а она молчит и постоянно перебирает четки. А когда мы утром пришли на Литургию, увидели сестру, которая не брала у нее благословение. Просто подходит, руки подает, но не берет благословения, – кланяется и отходит. И я видела, с каким терпением и прямо детским ожиданием эта матушка снова и снова давала ей благословение. Это надо было видеть… проникнуться, почувствовать это терпение и всепрощение.

Я тогда увидела в лице матушки игумении образ подлинно материнского терпения и молитвы – апостольского несения немощи ближнего! Также и матери в миру, бывает, молятся за своих детей – которые наркоманят, блудят, попадают в игровую зависимость… Но матери молятся и молятся. С верой и надеждой, что вот сейчас Господь всё исправит. Если бы они не верили и не надеялись, они, возможно, уже и перестали бы молиться, но молитва идет, и ожидание не прекращается. Упование же не посрамит (Рим. 5:5).